Глава 5. Элементаль. Что бы это ни значило

Глава 5. Элементаль. Что бы это ни значило

Прополз унылый ноябрь, как стылый полоз по шершавым полусгнившим бревнам колодезного сруба на заброшенном и всеми забытом хуторе. Полетели дни декабря, и почти сразу порадовали легким снежком, который тут же и растаял, но художники успели написать пару-тройку этюдов. Музыкантам от этих зимних радостей было совсем не тепло… знай, грей стынущие руки, да береди подушечки пальцев о звонкие, хлесткие струны. Да и клавиши тоже холодные! Как лед…

Давно ушла в декрет преподавательница специальности у художников в классе звезд и жемчужин, но их без опеки не оставили ни на один день.

Теперь класс вел художник, который совмещал преподавание в их школе со своей основной работой в училище. Жемчужинам повезло, впрочем, как и звездам. Оком профессионала художник мигом определил, что его предшественница Азиза Алиевна сформировала у каждого из своих учеников индивидуальный стиль. И потому он взялся за дело исходя из принципа «Не навреди!»

— Акварели у детей, действительно, на уровне выпускников. А вот рисунок прихрамывает. Строить не все умеют. Ладно, это поправимо. Если же говорить о Камале Рахматуллаеве, Наде Зубовой, и, конечно, Эльмире Ахмедзяновой, то я буквально не поверил своим глазам!

— Да, дорогой, а ведь Ахмедзянова у нас всего третий месяц… — похвастался директор, — Всего третий месяц девочка учится, а? Вот ведь талант!

— Несомненно, — согласился художник, — Я таких учеников еще нигде не встречал, очень талантлива, очень…

— Я ее в кружке, в доме творчества нашел! Не хотела уходить из прежней своей школы. Хорошо, мать меня выслушала и поняла. Ну, в татарских семьях с послушанием старшим нет проблем, только вот беда — тоскует девочка, никак не подружится ни с кем. Ну, да это я мигом исправлю! Художник удивленно приподнял бровь и провел рукой по каштановой треугольной бородке.

— Как исправите? — спросил он и пристальнее оглядел своего собеседника.

Внешность — как внешность. Обычная, среднеазиатская. Кругловатое лицо, миндалевидные черные глаза, улыбка все еще белозубая, хотя седины в коротко стриженой шевелюре хоть отбавляй. Невысокий, плотный, немного кривоногий…Так ли выглядят могучие маги, способные исцелять человеческие особи от тоски?

— А! Вот сейчас и покажу! — погрозил ему пальцем директор с лукавой усмешкой. — Только вы себя не выдавайте… Так и сидите за дверью, я в приемной с ним поговорю.

Директор вышел в приемную, не затворяя дверь своего кабинета и, не обнаружив там секретаршу, которую вечно, по его же выражению, где-то шайтан носил, открыл дверь в фойе и громко крикнул в гулкое пространство.

— Эй, маленький, позови Камала Рахматуллаева!

И обратился к художнику, затаившемуся за

дверью:

— Малыши все за ним хвостом бегают, чем уж только он их покорил…

— Вызывали, Рахим Ахмедович? — донесся до художника хрипловатый голос Камала.

— Вызывал, вызывал, сынок, — ласково отозвался директор. — Закрой-ка дверь, пока Халима где-то ходит, в приемной поговорим.

Рахматуллаев, судя по всему, закрыл дверь, звонкие детские голоса из фойе как отрезало.

— Что случилось, если опять про дневник Скляра, то я по-прежнему ничего не знаю…

— Знаешь, знаешь, скажи Скляру, пусть купит новый дневник, на вот пятьдесят копеек, передай ему. Школа потеряла, школа возмещает. Передай своему Скляру, пусть Илоне Бектемировне для ее автографов подает свой новый дневник .

— А если она его отца все-таки вызовет?

— Э! Не торгуйся! Я сам тогда его вызову, я на ковре вольником в молодости был, ну, и ремнем махать умею тоже!

— Он когда трезвый, так душа человек…

— Ладно, я тебе не о Скляре хотел сказать.

— О ком еще? Рахим Ахмедович, может, вы сами будете строить эти козни, лично, без моего посредничества?

— Сынок, ну как ты думаешь, станут они меня слушать? Испугаются, только и всего. Вот помоги еще раз, а? Лена Лемешева…

— Нет! — сразу с места полез на стену Камал. — Только не Лемешева! Я с ней не разговариваю…

— А она с тобой?

— Тоже…

— Ну, и кто дурак? — засмеялся директор. — Ты на нее внимательно смотрел?

— Рахим Ахмедович, — с досадой вымолвил Камал. — Не ждал я от вас, соли с перцем на разверстые раны…

— Эй, что случилось, сынок?

По-видимому, Камал ответил жестом, директор засмеялся еще веселей.

— Как ты мог подраться с девчонкой?

— Я с ней? — возмутился Камал. — Да я ее пальцем не тронул! Влепила как… как ниндзя какая-то! Глазом моргнуть не успел, растянулся на полу! Нет, вы с вашей Лемешевой сами разбирайтесь, с меня хватит…

— Ниндзя, говоришь? Ты попал, она в секцию самбо ходила одно время, пока ее отец не застукал и не запретил там появляться. Не девичье дело говорит. Ладно, я не о том, учителя жалуются. Почему Слава Цветаев часто хохочет на уроках?

— Рахим Ахмедович, — с явной укоризной произнес Камал. — Вы бы уж определялись, что ли. Если вы хотели, чтоб он плакал, надо было его тогда с Подберезкиной сажать…

Директор опять рассмеялся.

— Ладно, аскиячи, (*1) к делу, посади тогда со своей Подберезкиной Элю Ахмедзянову.

— Как?

— Сам догадаешься, ты сынок, умный, очень умный, помоги девчонке, никак не освоится, грустит…

***

Жизнь теоретика математики, была выверена и вымерена по минутам. Без четверти шесть он просыпался, быстро выполнял несколько упражнений разминки перед окном, распахнутым на тополевую аллею. При этом иногда просыпалась жена и хмуро ворчала, жалуясь на сквозняки.

— Какие сквозняки, Эсфирь! Это свежий воздух…

Потом он завтракал, шел в душ, одевался с иголочки, завязывал галстук строгим узлом и отправлялся на работу. Покупал на автобусной остановке газету, всегда первым, киоскер только-только успевал отомкнуть свою будку. Потом математик садился в подъезжавший автобус, обычно на одно и то же место, второе в ряду у окна, разворачивал свою газету и доезжал на автобусе точнехонько до проспекта Гагарина, остановка «Оптика».

Там он выходил, по подземному переходу пересекал абсолютно пустой в этот час проспект, поднимался по ступенькам в зоомагазин со стеклянными дверями и высокими стеклянными же витринными окнами и самозабвенно слушал чижиков, синичек, щеглов и прочих певчих птичек. Потом покупал им корм, наполнял кормушки и поилки. Если клетки были не чищены, строго косился на продавца. Продавец, не будь дурак, перестал позволять себе такую роскошь, оставлять клетки не чищенными практически сразу. И только насладившись общением с природой, математик ровно без четверти восемь отправлялся к автобусной остановке, и продолжал свой прерванный маршрут, приезжая в школу ровно в четверть девятого.

К слову сказать, киоскер «Союзпечати» не рисковал опаздывать на работу, с тех пор, как математик переехал в его район. Ну и водители известного маршрута, доставлявшего математика к его птичкам, а потом до конечной, тоже не рисковали и не позволяли себе минуты-другой лишнего перекура. Какое там! Водилы, которых обычно ни крестом, ни пестом не напугать, даже «козла» бросали забивать, уходили от верного выигрыша и мчались на маршрут, если должны были везти математика. Почему-то никто не мог спокойно вынести холодного, как иней на проводах, высокого напряжения взгляда этого невысокого человека, никогда не повышавшего голоса.

Что же касается облика математика, то помимо ярко синих глаз, вспыхивающих в минуты недовольства почти как вольтова дуга, он располагал полным набором аристократических черт. Да еще к тому же настолько классического канона, что однажды Азиза Алиевна, сказала Нинке Подберезкиной, глядя на Антиноя в ее исполнении.

— Смотри, Подберезкина, чтобы твоего Антиноя Моисей Семенович невзначай не углядел… Обидится!

— Так вот почему у меня от этого бледного парня мороз по коже! — хлопнул себя по лбу Славка Цветаев, и, насмешив Азизу, временно лишил одноклассников ее общества.

— Слышь! Цветаев! — рявкнул Камал из-за своего мольберта. — Роды у Азизочки сам принимать будешь!

— А мне он Наполеона напоминает, — мечтательно отозвалась Ленка Лемешева.

— Кто? Антиной? — поразился Цветаев.

— Да нет же, Моисей Семенович, — не затаив вздоха, ответила Ленка. Славка Цветаев тогда, крепко призадумался и наглаживал свой вихор на затылке несколько дольше обычного.

Короче говоря, жизнь математика, текла размерено и он точно знал в какую секунду своей жизни где он будет, в каком именно пространстве, и чем будет в этом пространстве заниматься… Все это было до… Разумеется, до того, как Рахим Ахмедович передал в его руки классное руководство своими любимыми бандюгами.

— Моисей Семенович! За что Скляра отчисляют! — какая-то девчонка из какого-то, математик точно не мог вспомнить из какого именно класса, ухватила его за рукав безупречно наглаженного голубовато-серого костюма и нахально теребила так, что даже запонка на обшлаге белейшей рубашки тряслась и позвякивала.

— Какого еще Скляра? Ты, вообще, кто? — возмутился математик, высвобождая свой драгоценный рукав из шершавой в разноцветных пятнах краски лапки, и еле удержался, чтобы не стряхнуть с рукава невидимые следы касания. Поправил вместо этого узел галстука, не нуждавшийся в поправке.

— Как это, кто? — нездешнего мира зеленью полыхнули на математика изумленные глаза, снизу вверх пока еще, но недолго осталось ждать, год-другой и все эти дети его догонят в росте. Акселераты.

— Ленка! Я сам ухожу! Никто меня не отчисляет! Ух, догнал еле-еле. Моисей Семенович, простите ее! Она подумала, что меня отчисляют из-за Илоны Бектемировны! Идем!

Мальчишка длинный, белобрысый и нескладный, как складной металлический метр, весь в зигзагах из локтей и колен, оттаскивал от математика эту зеленоглазую особу с растрепанной косой и ручонками вымазанными красками. А в глазах особы все так же полыхало недоумение, поражая математика нездешнего мира зеленью.

Элементаль* (2) какая-то, передёрнул плечами математик и, взглянув на часы, ускорил шаг. Элементаль задержала его всего на полминуты, но все равно, опаздывать не годится.

***

Что опаздывать не годится, эти двое не знали, или не хотели знать. В торце коридора, по которому шел математик, и где его настигла эта самая элементаль, был выход на лестницу, ведущую на верхние этажи учебного корпуса, но несколько ступенек вели вниз, к цоколю, и к запасному выходу из школы, на случай ЧП. Вот здесь то, под лестницей, у выхода «чрезвычайных происшествий», обычно проходили по известному сценарию все разборки между учениками. Здесь же, в закутке под лестницей, куда редко добиралась швабра уборщиц, пряча в рукав сигареты, покуривали по ночам ускользнувшие из своих спален на четвертом этаже пансионеры интерната. Здесь и сейчас в этом незавидном пространстве, а не на уроке алгебры, как полагалось бы, и пребывали зеленоглазая элементаль и складной-нескладный метр…— Да не реви ты! Господи, ну не могу я это видеть.

— Тогда за что тебя отчисляют?

— Меня не отчисляют, я сам ухожу!

— Не ври!

— Я сам ухожу, Ленка, сам ухожу, просто так сложились обстоятельства… семейные, не могу больше сказать. Не реви, короче!

— Я не реву…

— Эх, Ленка, Ленка так-то ты меня и не узнала… А я вот тебя сразу узнал…

Лемешева вгляделась в лицо собеседника, и догадка мелькнула в ее глазах.

— Ты?

— Я, — повинился парень. — Но повинную голову меч не сечет.

— Да вот еще, ты тогда же и получил по заслугам! Или мало показалось?

— Нет, совсем не мало, — засмеялся Скляр. — Спасибо, сторож детсадика тогда усек, что еще немного, и мне кирдык! Помнишь, как он нырнул? Аж, от песочницы! Времени не терял.

— Да ладно, сторож, пока он до нас доныривал, я уже и сама тебя вытащила!

— Ну, да, чтоб добить… — засмеялся Скляр.

— Чудик! Да я тебя по щекам хлестала, чтобы ты очнулся!

— Но, слава богу, сторож все же меня из твоих спасительных ручонок вырвал. А то училась бы ты сейчас, Ленка, совсем в другом интернате, а из меня бы лопух рос, как твоя любимая Илона выражается. Да, нахлебался я тогда…

— Так вообще-то Базаров выражается, но мы это еще не проходили… И все-таки, почему ты уходишь? Отец вас бросил?

— Да если бы! — парень заметно помрачнел. — Мать умирает, плохой диагноз, врачи от нее отказались. Вот и решили мы с ней вдвоем двинуть на ее родину, в Симферополь. Там буду жить потом у бабушки.

— Пашка!

— Ой, да не реви ж ты! Вот зараза!

— Не буду, нет, не буду… А, послушай, может ей народная медицина поможет? Ты поищи в Крыму табиба! *(2) Поищи! Ты найдешь! Обещай, что попытаешься!

Пашка Скляр согласно кивнул, не в силах справиться с подступившим к горлу рыданиями.

Примечания к гл. 5

*1. Элементаль, иногда стихиаль или дух стихии — в средневековой натурфилософии, оккультизме и алхимии мифическое существо

* 2 Аскиячи — остроумец

*3. Табиб — народный целитель, лекарь.