Глава 3. Метаморфозы и грозды

Глава 3. Метаморфозы и грозды

За пару месяцев проведенных ею в новой школе, Ленка Лемешева приметила для себя почти все потенциальные угрозы. Какие-то она научилась ловко избегать, какие-то нейтрализовала, но с одной угрозой справиться было невозможно. Она была неодолима. Но это не значило для Ленки, что ей, этой угрозе не надо противостоять, хоть и без надежды на победу.

Преподавательница литературы и русского языка Илона Бектемировна Ташмуратова*(1) вела свои предметы вдохновенно и артистично. Когда она, запрокинув голову, как бы под тяжестью скрученных на затылке медных кос, начинала вещать голосом пророчицы, народ просто впадал в транс. Пушкин, Лермонтов, Гоголь или Блок представали на уроках Илоны как живые и, снисходя к школоте, устами литераторши без утайки раскрывали все тайные пружины своего творческого и жизненного пути. Илона была безумно предана гениям русской литературы, несмотря на их изобилие. Предана. Каждому. До конца.

Однако простым смертным любовь, преданность и гуманизм Илона дарить была совсем не склонна. Мало того, эти простые смертные частенько отскакивали от литераторши как ошпаренные. Даже инспектор пожарной охраны, огнеборец с большим стажем, после короткой стычки с литераторшей смог только «мамочка» прошептать.

У Илоны было редкое имя — Илонгуль. Оно означает шпажник или гладиолус. Но сама литераторша имя свое слегка модернизировала и результат получился сокрушительный. Прикинув перевод ее ФИО на русский язык, Ленка мельком подумала, что случайностей на свете не бывает…

Сама-то она назвала бы литераторшу Медузой Горгоной. Назвала бы, конечно, как не назвать! Такое прозвище просто просилось на язык. Но Ленка от природы была справедливым человеком, а недавно прочла в недетской редакции Овидия, и узнала доподлинно, что там у Медузы было с Артемидой и охальником Посейдоном, и за что безжалостная богиня девственница так жестко покарала несчастную, ни в чем не повинную Медузу. Ну, понятно, куда ей с ее стрелочками против трезубца… На девчонке отыгралась… После таких метаморфоз назвать литераторшу Горгоной было бы крайне несправедливо по отношению к Горгоне.

В то утро на уроке литературы Лемешева сидела на своей камчатке тихо как мышка и меланхолично прокручивала у себя в голове вариации на тему Овидиевых метаморфоз… На расстоянии своего легкого дыхания от чуткого уха Славки Цветаева! И вдруг эту идиллию прервал голос дочери Железного Господина. Дочери, вполне достойной своего отца, и даже возможно, еще более тугоплавкого прадеда, чью фамилию она носила. Голос Илоны Бектемировны Ташпулатовой.

— Лемешева! К доске…

— Иду! — вздохнула вызываемая, и пошла к доске, именно пошла, а не поплелась нога за ногу, как большинство учащихся на уроках литературы.

« Кругом меня цвел божий сад;

Растений радужный наряд

Хранил следы небесных слез,

И кудри виноградных лоз

Вились, красуясь меж дерев

Прозрачной зеленью листов;

И грозды полные на них,

Серег подобье дорогих,"

— Какие еще грозды! Это что за диалектизм! Откуда! Я даже и не слыхивала о таком! — возмутилась литераторша, прерывая унылую декламацию Лемешевой.

Ленка с некоторой жалостью взглянула в сиреневые глаза Илоны… Ну, и зачем же она так подставляется… Может, сказать, как ей слышится? Но ведь не с Лермонтовым же так поступать! Нет, жизнь и так полна неоправданных компромиссов…

— У Лермонтова — грозды…— тихо, но твердо отчеканила Ленка, и все же опустила свой взгляд, под грозным всполохом сиреневой молнии. Чтобы не окаменеть, ясное дело.

Литераторша выхватила у первого попавшегося под руку ученика книжку, быстро нашла нужный отрывок и изумленно протянула…

— Ну, надо же… Как же ты это заметила? Уж, наверное, потому, что до сих пор по слогам читаешь!

Засмеялся один Камал со своей крайней парты в первом ряду…

— Она даже на немецком читает бегло! — встрял почему-то Павло Скляр.

Илона резко повернулась к нему, а Ленка выразительно покрутила пальцем у виска, дескать, ты то чего нарываешься?

Кара не заставила себя долго ждать.

— Скляр, дневник на стол и выйди из класса.

Честный Павло, открыл, было, рот, но все та же Ленка от доски ему быстро промаячила расхожий жест водил и бульдозеристов, скрещенными руками, стоп!

— Ладно, я выйду, Илона Бектемировна, но справедливость от этого справедливостью быть не перестанет, — отозвался упрямый Скляр, на беду оставляя последнее слово за собой.

Зря он так поступил, Илона таковых не прощала…

Скляр вышел, метнув дневник на учительский стол, а Ленка поняла, дни этого славного парня в этой славной школе — сочтены…

— Читай! Чего стоишь? Еще кому-нибудь проблему создать вознамерилась?

Ленка мысленно махнула рукой на Овидия, ладно, небось, не окаменею и, глядя в лицо любимой учительнице, продолжила декламацию…

— Сначала!

Ладно, будет ей сначала… Бесстрашно глядя в лицо грозе, будто любуясь, и там было чем любоваться, она начала сначала.

Илона и правда была красавицей, директор московскому начальству не соврал!

Яркие глаза редкостного сине-серого оттенка под черными стрельчатыми ресницами освещали вдохновением ее лицо. Темные брови, по слову сказителей, соболиные, только на солнце слегка отливали рыжинкой. Прямой, тонкий нос, немного узковатые, но безупречной формы губы, при минимуме косметики, тем не менее, были отчетливо прорисованы на этом лице. Как будто выточены резцом незаурядного медальера. Высокое чело в обрамлении густых медно-каштановыми волос безжалостно стянутыми в тяжелый узел на затылке, вполне гармонично дополняли облик Илоны. В профиль — камея, да и только!

Сначала, испытывая судьбу в поединке взглядов, Лемешева тянула декламацию монотонно, хоть и без запинки. Но вот Илона отвернулась и Ленка перевела взгляд на виноградные лозы, ярко рдевшие за окном. Первый ноябрьский иней украсил их льдистой сверкающей каймой, Ленка, зачарованная их видом, машинально стала читать Лермонтова от души, как только умела…

« В то утро был небесный свод

Так чист, что ангела полет

Прилежный взор следить бы мог;

Он так прозрачно был глубок,

Так полон ровной синевой!

Я в нем глазами и душой

Тонул, пока полдневный зной

Мои мечты не разогнал.

И жаждой я томиться стал.»

— Ну? Дальше?

— Дальше мой отрывок кончился, — отозвалась непреклонная Ленка. Конечно, она знала «Мцыри» наизусть и давно уже знала, Лермонтов был вообще любимый отцов поэт, но не выкладывать же ей, этой… Илоне, свою душу бессмертную…

— Вот в этом ты вся, Лемешева! Отрывок! Отрезок! От сих до сих! И такая же прямолинейная, как… отрезок, простая, как дождевая вода.

— Вы правы, как обычно, Илона Бектемировна! — холодно отозвалась Ленка.

Если бы Илона смогла поверить своей интуиции, и позволила бы себе уловить подтекст в Ленкиной фразе, то и дни Лемешевой в этой школе тоже были бы сочтены! Но нет, не могла же она, эта девчонка, от горшка то два вершка, знать и думать о каких-то подтекстах… Нет, никак не могла! Не поверила себе Илона, ни себе, ни своей интуиции, а зря!

***

Скандал, разразившийся в учительской, ничего доброго не сулил ни Скляру, ни его одноклассникам. Дело в том, что пока Илона и Лемешева мерили друг друга взглядами, и занимались декламацией, Камал пустил по ряду коротенькую записку, адресованную сидящему перед учительским столом Сереге Неверову. Записка гласила коротко и ясно — «Спрячь дневник Скляра!»

Серега знал Камала не понаслышке… Они, что называется, до этой элитной школы в совсем ином интернате "чалились"… Потом высокая комиссия обнаружила у Сереги тончайший музыкальный слух, а у Камала — редчайший дар живописца, и их перевели. Надо ли говорить, что высокую комиссию возглавлял Рахим Ахмедович?

Так вот, Серега, разумеется, дневник Скляра скрал. И скрал настолько виртуозно, что ни Пантелеева, известная всем доносчица, ни простодушная наивная отличница Лёка, которая могла заложить из чистого энтузиазма, без злого умысла, никто вообще, кроме Ленки Лемешевой, маневр Сереги не засек.

Дневник пропал. Весь класс хором свидетельствовал на голубом глазу, что свой дневник ученик Павел Скляр по требованию учительницы на стол положил, но куда он делся потом?

В ответ пожимание плеч и искреннее недоумение. На ковер вызывали, разумеется, всех. Даже хворавшую в тот роковой день Нинку Подберезкину, которую почему-то забыли отметить в журнале как отсутствующую. Дневник исчез бесследно.

— Ладно, Илона Бектемировна, что он там у вас натворил, скажите мне, я его сосед, схожу вечером к отцу и все предам, — резюмировал директор, который жил со Скляровым отцом настолько по соседству, что ближе некуда. Без учета метро, которое еще не построили, полтора часа добираться.

— Вы живете здесь, Рахим Ахмедович! То у вас ремонт, то сметы, то еще что-нибудь! Пока вы до отца Скляра доберетесь, я сама забуду, зачем его вызывала!

— Вот именно, Илона Бектемировна! — вмешался математик, действительно кандидат наук, только докторскую в его НИИ ему дописать не дали, по причинам о которых не здесь будет сказано.

— Вот именно, у учащихся в дневниках одни ваши автографы, мне даже оценку некуда поставить!

— Так и не ставьте, Моисей Семенович! Вы им все равно только двойки да колы в дневники лепите! — огрызнулась Илона Бектемировна….

— Тихо, тихо, тихо, — директор начал совершать привычные пасы, куда там Вольфу Мессингу, дабы утихомирить своих любимых сотрудников, которых он сам же на свою голову и откопал для любимой школы.

— Тихо, дорогие, только не вы! Пожалуйста, только не вы, не здесь и не сейчас! Тихо, спокойно, мы все уладим, во всем разберемся…Илона Бектемировна, дорогая, что конкретно натворил Скляр? Я еще ни от кого на него жалоб не слышал…

— Дерзил.

— Вам? — изумился неугомонный математик, — Да как он осмелился! Коллеги, да у нас тут герой подрастает!

— Моисей Семенович! Я попросил бы! — прикладывая руку к сердцу и многозначительно кивая головой с заметной проседью, попросил математика директор.

Моисей Семенович ответил жестом Понтия Пилата, умыв руки. Илона Бектемировна негодующе фыркнула, а директор продолжил.

— Илона Бектемировна, дорогая, я вас умоляю, просто умоляю, возьмите вы вместо этих малолетних бандюганов, классное руководство над выпускниками! Надежда Трофимовна давно меня просит, у нее маленький внук дома, новорожденный, ей ли класс выпускать? А ваши любимые выпускники, да они же вас на руках носят! А? Еще и драмкружок откроем, я статью расхода в смету включил… Как раз что-нибудь поставите, водевильчик или комедию…скоро высокая комиссия…

— Водевильчик? Вы это серьезно, Рахим Ахмедович?

— А что? Ну не Гамлета же им играть, не Отелло, не к ночи будь сказано!

— Ну, ладно, — неожиданно заблистала своими аметистовыми глазами Илона, — Вот есть одна пьеса… Стрелы Робин Гуда! Полетаев написал к ней несколько баллад! Только я тогда и историка привлеку!

— Семена то Ефимыча? — восхитился директор, — Да, за милую душу!

Математик захохотал громогласно как олимпиец и директор еле удержался, чтобы не треснуть его по высокоученой голове.

— А вы, Моисей Семенович, возьмете руководство над бандюгами! — сурово изрек директор.

— Рахим, да ты издеваешься что ли!

— Никакой такой Рахим-Махим! Мы с вами, уважаемый, не за дастарханом чай пьем! Там, пожалуйста, хоть Рахим, хоть Махим, хоть горшок, только без тандыра!

— Рахим Ахмедович, можно я запишу, — взмолилась укрощенная Илона, — Ведь так и рождаются поговорки и пословицы.

— Пожалуйста, дорогая, все для вас! — директор развел руки в жесте гостеприимства, и окрыленная Илона вылетела из учительской.

Математик тоже вылетел, с размаху хлопнув дверью, так, что закачались все глобусы на верхней полке шкафа.

— Фанатики! — развел руками директор, улыбаясь остальным членам педагогического коллектива, которые не без тайного удовольствия наблюдали всю эту сцену из партера.

— И все же, Рахим Ахмедович, — заметила завуч Руфина Тимофеевна, особа стойкая и неподдающаяся директорскому обаянию, — Этот театр миниатюр когда-нибудь кончится бедой… Все же оба они не профессионалы. Журналистка и математик-теоретик. Где здесь педагогика?

— Мы с вами это непременно обсудим, обязательно обсудим, мы — вдвоем! — многозначительно пообещал директор завучу, — А пока, прошу вас, коллеги, отдыхайте, наслаждайтесь вот… хоть розами и уносите их домой, кому какие нравятся…

И действительно, срезанные с утра последние розы усто* (2) Халила щедро наполняли учительскую терпким благоуханьем, заполняя все вазы, банки и даже ведра… Завтра бы они замерзли.

Примечания к гл. 3:

* 1. Илона Бектемировна немного модернизировала свое имя. По паспорту она была Илонгуль. Что означает гладиолус или шпажник.Так назвали ее добрые родители.Тогда как слово илон, однозначно — змея. Бектемир — железный бек (господин), Ташпулат приблизительно связано с двумя тюркскими корнями — таш-камень, пул — деньги. Ленка переводит ФИО "любимой" учительницы и делает свои выводы.

*2. Усто — мастер, уважительное определение для людей, достигших высоких результатов в своем труде, творчестве.