Глава 8.

Сергей Арсланов не стал уходить домой утром, и, когда я заступил на смену, он все еще сидел там. Пока я приводил машины в рабочее состояние, он успел сбегать за пивом и теперь расположился на топчане, смакуя напиток и одновременно куря сигарету. Сегодня была среда, один из плодотворных дней — последний из них. Понедельник и вторник самые удачные — заказов навалом, люди возвращаются с природы, где они провели выходные, снимки текут рекой. К среде объем снижается, но не настолько, чтобы впадать в уныние от безделья. Четверг, пятница — дни резкого спада. Суббота и воскресенье, естественно, — застой. И все по одному и тому же циклу.

Я взялся за заказы. Их было мало — народ к этому времени только просыпался. К обеду будет больше. Вечером клиенты не дадут продыху. Сергей все пил свое пиво и таращился в одну точку. Я с интересом оглядел его: высокий, стройный, светловолосый, — такой тип мужчины, который представляется любой шестнадцатилетней девчонке верхом совершенства. Странно, чего он не идет домой, мельком подумал я, но тут Серега словно уловил мои мысли и сам ответил на мой вопрос.

— Домой идти неохота. Вчера с женой поцапался...

Ах, ну конечно же. Тупик семейного лабиринта. Ссоры и вынужденные примирения. Мне всегда казалось непонятным, для чего люди сочетаются браком, чтобы потом искать себя в семейных баталиях. Если уж идти в загс, то с твердой уверенностью, что отношения никогда не примут склочный оборот. Или я чего-то недопонимаю?

— А в чем проблема? — поинтересовался я, нажимая на кнопки.

— Да ну ее! — Он раздраженно махнул рукой. — Забери, говорит, сына из детсада. А у меня планы на вечер. Я ей: ты и забери. Хрен там! У нее встреча с подругой. Важная встреча, черт ее возьми. Дома сидит, нигде не работает и думает, что деньги сами приходят. Я ей сказал: может, твоя подруга будет убираться у нас дома? Ну и пошло-поехало…

Да. Весомо. И причина-то вся в том, что никто не хочет признать себя как часть целого. Индивидуализм не позволяет. Один делает все для блага семьи, второй — иждивенец. Реальность в семьях? Очень похоже.

— Пусть забрала бы бабушка. — Я пожал плечами.

Он посмотрел на меня, как на психа, а потом, видно, посчитал, что в этом смысле толку с меня как с мумии крови, и перекинулся на другую тему.

— Неплохой объем прет, — заметил он, делая жест сигаретой в сторону печатной машины.

— Ну. Нормальный. До сентября можно наслаждаться жизнью. Осенью такого не будет, сам знаешь. В этом плане лучше бы уж наша зарплата была не сдельной.

Я так говорил, а сам вспоминал январь — время после новогодних праздников. В те дни исчезало даже мимолетное желание сесть на твердую ставку: создавалось впечатление, что все клиенты мира разом осадили салон Фуджи-фото с кучами пленок. С январской зарплаты я смог себе позволить сменить дома мебель.

— Это точно, — вторил Арсланов. Я даже вздрогнул. Черт меня побери! Размышления, оказывается, здорово затягивают и отрывают от мира. Интересно, что бы Серега подумал, если бы застал меня ночью рядом с машиной, разглагольствующего попутно то с самим собой, то с людьми на фотографиях? — Еще этот новый оператор! — Он сказал это со злостью, но я безошибочно распознал за ней волнение.

— Не думай о плохом, — подбодрил я его. — Этот этап мы уже прошли.

— Прошли? — Арсланов хмыкнул. — Ты что, знаешь, о чем думает Байдаков? Может, он нам глаза заливает, а сам уже все просчитал?

Это было сущим наказанием для Сереги Арсланова. Андрей Байдаков как-то раз заикнулся, что было бы неплохо принять на работу четвертого оператора, мотивируя это нашей будто бы усталостью и якобы частыми погрешностями в работе. Сказать прямо, мы тогда действительно расслабились, но слова управляющего заставили нас встревожиться не на шутку. Возникла естественная реакция: тебе ищут замену. Это можешь быть и не ты, но кто готов ручаться? Даже если все останутся — в мире и согласии, — зарплата все равно укоротится на четверть. Серега Арсланов уже не сможет попрекнуть жену своей работой, я потеряю драгоценные часы над заказами, что пугало меня куда больше, чем понижение зарплаты.

— Куда деваться: частная лавочка она и есть частная лавочка, — продолжал гнуть свое Арсланов. — Пашешь, пашешь, а потом — пошел ты подальше.

— Мы знали, на что идем, — сказал я.

— Да, — кисло согласился он. — Знали. Только все равно неприятно. Не ценят наш труд. Вот посидели бы они на нашем месте. Поняли бы тогда, чего стоит одна ночь с заказами.

— Они бы посидели. Открой свою фирму, найми персонал.

Он радостно улыбнулся, словно только что раскусил сложнейший ребус.

— Вот-вот. Это ведь не для нас. Нет в нас предпринимательской жилки. Мы просто трудяги. Но любому работнику нужно, чтобы его уважали.

— Сменил бы работу тогда. Тебя сюда не уважать приняли, а работать. И потом, процент для брака отведен вполне допустимый. А уж если ты его превысил — кому платить, как не тебе?

Он опять посмотрел на меня странно. Он сам был странный сегодня и разговаривал странно. Пока я наслаждаюсь снимками, считая зарплату побочным продуктом, Серега выискивает в своей работе недостатки. Я так думаю: пришел, значит работай. Нет — дорога свободна.

Появилась Марина Кудрикова с конвертом в руке. Сегодня она была в туго обтягивающих брюках, однако блузка, следуя традиции, наполовину открывала большую грудь.

— Заказ! — провозгласила она и улыбнулась. — Проявка с распечаткой.

— Давай. — Я принял конверт из ее рук, вынул пленку, обрезал хвостик, стал лепить ее к «лидеру».

— Ты чего домой не идешь? — спросила Марина у Сергея. — Или работа теперь наш второй дом?

— Эх, Мариночка, — вздохнул Арсланов, оглядывая ее с ног до головы. — С такой хозяйкой, как ты, где угодно… и как угодно.

Марина расхохоталась, а меня это покоробило. Впрочем, иной реакции на эту безвкусно-пошленькую реплику и быть не могло. Я заметил, что почти все женатые мужики с каждым годом начинают все больше и больше ребячиться. Жены им не дают, что ли?

Марина повернулась ко мне.

— Через сорок минут, — предупредила она.

— Знаю.

Она оставила нас наедине. Серега, наконец, допил пиво. Я думал, он уберется, но он вновь оседлал любимого конька.

— Понимаешь, Филимон, я радею за обыкновенную стабильность. Никакая фирма не вечна. Коновалов мужик умный, может все продать и заняться чем-то другим. А мы что будем делать?

— Пойдем на улицу, — просто ответил я.

— Вот-вот, — поддакнул Серега. — Окажемся без работы. Это Маринке благодать — она своими буферами сугробы растопит. А мы окажемся в дерьме.

Насущный вопрос. Не могу не согласиться. И все-таки он, скорее, продиктован ответственностью перед семьей, нежели беспокойством за завтрашний день. Лично я смогу прожить на хлебе и сигаретах. Я далек от семейных обязательств, и в этом отношении считаю себя выше Арсланова.

Он молчал, о чем-то думая. Вероятно, он продолжал размышлять о нелегкой доле оператора Сергея Арсланова, о том, что с ним станет, случись фирме рассыпаться прахом. Но он задал мне совершенно неожиданный вопрос:

— Тебе как здесь вообще? Нравится?

Несколько секунд я не находился, что ответить. Второй раз меня об этом спрашивают: сначала Ира Галичева, теперь вот Серега. Откуда этот массовый интерес, хотел бы я знать.

— В принципе, да, — неуверенно ответил я.

— Я, честно говоря, уже заколебался, — сказал он так, словно меня и не слышал, а вопрос задал себе. — Скука. Девяносто процентов — пьянки. Люди что, утратили фантазию? Одно и то же. Хочу уехать, отдохнуть за городом. Я как-то подходил к Коновалову с этой просьбой. Знаешь, что он ответил? Когда угодно, за свой счет. — Сергей хохотнул. — За свой счет, представляешь! Где он у меня, этот счет?

Я не знал, где у него счет. Мне не было дела до его счетов, я сейчас думал о другом. Как он может не замечать того, что открывается ему каждый день на фотобумаге? Неужели он этого не видит? Тогда мне его жаль, — значит, он ущербный человек, перед которым женщина обнажает грудь, а он, вместо того, чтобы припасть к ней губами, несется ставить чайник. Или он отказывается это видеть? Чувствует, что на одной 36-кадровой пленке — отражение всей его жизни? И приходится признать, что и его жизнь — такое же однообразие.

Дневной заказ вылез из проявочной машины, поэтому я не стал развивать тему, а взял пленку и начал печатать кадры. Предпоследний кадр заставил меня напрячься. Я не видел в точности, что было там снято, но умение ориентироваться в заказах достигло во мне едва ли не совершенства, и предчувствие чего-то необычного засосало под ложечкой.

Я дождался выхода заказа из принтера, нашел ту фотографию, очень долго ее изучал.

— Что там? — Арсланов проявил заинтересованность, видя, как пристально я изучаю снимок.

Я протянул фотографию лицевой стороной к нему. Минуту он пялился на нее, выкатив глаза, а я мог заметить, как разнородная смесь чувств находит отражение на его физиономии. Потом он присвистнул:

— Ни фига себе. Круто!

На снимке изображался крупным планом орально-генитальный контакт, что в народе носит название «минет». Девушка стоит на коленях, прикрыв глаза от необычных ощущений, лица мужчины не видно — снято сверху, он, вероятно, и нажал кнопку, совмещая приятное с полезным. Свет вспышки озарил маленький кружок покрытого кафелем пола. Туалет, предположил я.

— Извращается народ, — протянул Арсланов, но от меня не укрылась нотка зависти в его голосе. — Чего только не наснимают!

Я раздумывал о том, стоит ли крикнуть Марину. На всю жизнь я останусь ее заклятым врагом, если скрою от нее такой пикантный кадр. Но звать Марину не пришлось — она явилась сама. Как деньги липнут к деньгам, так и люди, связанные интересами, находят друг друга, невзирая на время и расстояние. Она появилась в дверях в тот момент, когда я держал снимок в вытянутой руке, показывая его Сергею.

— Это что? — подозрительно спросила она, но в следующую секунду она и сама увидела, и из ее губ вызвался полустон-полуаханье. — Дай-ка гляну.

Я дал ей снимок, и она почти вырвала его из моей руки и впилась в него неестественно возбужденным взглядом. Она разглядывала фотографию то так, то эдак, только что не пробовала на вкус. Ну нравится девушке подобные кадры, что с того?

— Да, — выдохнула она. Я стоял и спокойно за ней наблюдал. На языке вертелся вопрос: она способна так сняться? Но я не рискнул его задать.

Сергей Арсланов оказался посмелее.

— Классный снимок, а? — хитро прищурился он. — Ты не знаешь, почему им это нравится?

Марина Кудрикова моментально пришла в себя. Она оторвалась от снимка и вернула его мне.

— Дурак, что ли? Откуда мне знать. Я не пробовала.

Сергей расхохотался. Не знаю от чего. То ли ему понравились ее слова, то ли он ей не поверил. Я взглянул на остальные фотографии из того же заказа: на них девушка скромно сидела в компании родственников.

— Будет буря, если пленку заказали родители, — пробормотал я.

— Ты чо-о, она же не дура, — фыркнула Маринка. — Сама принесла.

— Теперь она попросит у тебя ножницы, — усмехнулся Сергей. — Чтобы вырезать этот кадр. Я все же не понимаю, стоит ли ради этого идти на такой риск. А, Марин?

Марина одарила его уничтожающим взглядом, что-то буркнула и вышла из помещения.

Я занялся своей работой. Я мог бы предоставить ответ на вопрос Арсланова с такой ясностью, что у него бы отвисла челюсть. Дело даже не в страстях по «клубничке». Проявляет себя некая запредельная сущность человека, недоступная широкому кругу сторона его личной жизни. Иногда они разоблачаются и показывают объективу свои гениталии, испытывая при этом тошнотворно-слакое ощущение. Запретный плод легко усваивается людьми: Змей, случись ему самому отведать кусочек, им бы и подавился. А еще Господь имел привычку гулять по Райскому саду. Здесь же нет Бога, и все считается позволительным. Иногда люди собираются группами и изгаляются в хорошо освещенной комнате, сбрасывая с себя одежды. Их улыбки говорят о многом. Глуповатые улыбки, как и то, что они делают. Об этом не нужно говорить, они сами прекрасно знают. Но запретный плод сладок. Фотографии хранятся отдельно от других альбомов и пересматриваются только в часы уединения. Любой твердо знает, что снимки эти никто никогда не увидит, но мысленное допущение не может оставить равнодушным. Муж, фотографируя свою голую жену, убил бы любого, кто позволил бы какие-либо комментарии по этому поводу. Но в то же время тонус поднимается, и он заваливает ее в постель, относясь к ней так, как отнесся бы любой, видевший снимки. Свободные же люди получают от этого сплошное удовольствие. Ничто не может дать им такого кайфа, как появившийся в нужную минуту фотоаппарат.

Но в одном Арсланов прав, пусть он сказал это вскользь, не придав своим словам серьезного смысла. Может так статься, что простое предположение вдруг обернется голой реальностью, такой же выставленной напоказ, как и тела участников оргии. Риск стоит того! — убеждены все без исключения, кто хоть однажды провел эксперимент со стриптизом. Но где гарантия, что он будет вечно щекотать нервы, заключенный в специальный альбом и упрятанный в шкаф, куда не может дотянуться ребенок, и мать, заглянув в гости, не полезет туда.

Morality: никогда не фотографируйтесь, если не думаете, что снимки может увидеть кто-то посторонний.