Глава 24.

На следующей неделе я встречался с Ирой Галичевой, но почему-то старался ее избегать. Она мне в этом всецело помогала: весь ее облик обнаруживал отсутствие желания завести беседу. Может, она правда жалеет, что спуталась со мной? У Андрея просить прощения не стал. Не из-за гордости, просто мое недавнее решение исчезло столь же быстро, как и возникло. Всю неделю мои мысли текли в другом направлении. И когда Ирку сменила Марина Кудрикова, я и обратился к ней со своим делом.

— Марин, продай мне пленку.

Я сказал это будничным тоном, но ее глаза все равно разгорелись. Я не знал, рыдать мне или смеяться: ну почему она выглядит так, будто я объявил ей о своем намерении сняться в порнофильме?

— Себе покупаешь?

— Угу.

— Покажешь потом? Что будешь снимать? Свою девушку?

Она прекрасно знала, что девушки у меня нет, — я не делал из этого секрета. Ну нет девушки, что ж теперь? Однако этот огонь в ее глазах… Откуда он взялся? Или ей что-то известно обо мне, чего бы я не хотел делать доступным для чужих? Может, она думает, что я собираюсь фотографировать свой задний проход?

Я продолжал молчать, и Маринка здорово сникла. Блеск потух, теперь она смотрела на меня тем взглядом, который появился у нее, когда я осадил Селезнева.

— Какую тебе?

— Фуджи. 12 кадров, — ответил я, и она выдала мне пленку, сняв ее с витрины.

Я уже хотел возвращаться к машине, но она вдруг сказала:

— Кстати, тот клиент, помнишь, забыл у нас пленку? Короче, забрал он ее. На следующий день.

— Прекрасно, — сказал я спокойно, развернулся и отправился за рабочий агрегат.

Дома я зарядил пленку. Приготовил вспышку, проверил действенность батареек. Все было в норме, и я, довольный этим обстоятельством, уложил технику в пакет. Я понимал, что действую как зомби, выполняющий чьи-то четкие указания, но мне уже было все равно.

Вскоре я решил попить чайку. Налил в чайник воды, поставил его на конфорку. Конфорка радостно фыркнула, когда я поднес к ней спичку. Я засмотрелся на синее пламя. Не знаю, как насчет луны, но вот съемка огня у людей в ходу. Особенно костров: на черном фоне кромешной ночи пламя выглядит потрясающе-волшебно. Если, конечно, это настоящий костер, — из тех, что расцветают в ночь на Ивана Купалу, — а не горстка объятых скудным огоньком веточек.

Я взял булку хлеба, выдвинул ящик стола, рассеянно заглядывая в него. Там у меня хранились столовые приборы. Их было не много, я ведь жил один, а гостей у меня сроду не бывало. Случалось, я приводил домой девушек, но для них у меня всегда находилась лишняя вилка.

На глаза мне попался кухонный нож. Я осторожно взял его в руки и поднес к глазам. Новенький, с чистой ручкой, и лезвие тускло блестит на свету. Я провел по нему пальцем. Он был острым, я всегда строго следил за состоянием ножей в доме.

Я стоял на кухне и глядел на этот нож. Он пел мне свою песню — странные, загадочные звуки плача под шипение конфорки. Прислушавшись к ней, я подумал, что чем-то она мне нравится.