02

Он слонялся по пыльному душному аэропорту в надежде, что все же ошибся, и его кто-нибудь подберет. Устав надеяться, он вышел в город и тут же растерялся. Он не был в Далласе шесть лет, с момента, как за три года до призыва уехал в Нью-Йорк, и за это время город успел перемениться. Джон отыскал знакомые ориентиры и медленно пошел вдоль тротуара. После ранения у него осталась легкая хромота. Левая рука, сломанная в нескольких местах, теперь до конца не разгибалась. Темные волосы, раньше коротко остриженные, свисали на лоб длинными прядями, и закрывали один глаз и скулу. Джон знал, что внешне сильно изменился, и думал, что, возможно, в суматохе аэропорта его просто не узнали. Что же… он доберется до родительского дома сам. Ему не хотелось тратить последние деньги на такси, и он решил, что возьмет его, только если совсем станет невмоготу.

Он был настолько погружен в свои мысли, что не заметил, как рядом притормозил старый «Кадиллак». Услышал только, как кто-то окликнул:

— Эй, Джонни!

Стекло опустилось, и Джон увидел физиономию своего младшего брата Микки. Микки широко улыбнулся и распахнул дверцу.

— Забирайся.

Джон сел в машину и только тогда сказал:

— Рад видеть тебя, братишка.

— Извини, что опоздал. Мне сообщили час назад.

Шесть лет назад, когда Джон уезжал в Нью-Йорк, Микки было всего пятнадцать. Три года спустя, когда Джон добровольцем пошел во Вьетнам, Микки уже пытался сколотить собственное маленькое дело. Медкомиссия признала его негодным, что вполне вписывалось в рамки пацифистских взглядов Микки Стюарта. Джон не осудил его, но между братьями пролегла трещина, которая со временем только выросла в размерах.

Сидя рядом с братом и глядя в окно, Джон кожей чувствовал, как Микки украдкой рассматривает его. Как животное в зоопарке. Как совершенно незнакомого чужого человека. Они были слишком разными. На Микки был новенький костюм, а на Джонни его «джангл-фетигс». Микки был все так же красив, а Джон не мог даже нормально двигаться, и в памяти зияла дыра размером с Техас. У Микки были деньги и молодая жена, у Джонни не было ничего, кроме боли и мрака прошлого.

Молчание становилось невыносимым, и, чтобы хоть как-то разрядить обстановку, Джон спросил:

— Как дома? Отец и мама здоровы?

— Да, только у Кейт с утра мигрень.

Кейт… Лица не было, но откуда-то из далеких глубин всплыло понимание, что Микки говорит о своей жене. Джон видел ее на свадебном фото, что мать прислала ему с письмом.

— Ну, ты знаешь, у женщин это обычное явление, когда… — Микки смутился и замолчал.

— Значит, вы живете вместе с родителями?

— Да. Мы решили, что пока так будет лучше. Но мы уже почти накопили на первый взнос за наш собственный дом.

— Будешь вить семейное гнездышко, а, Микки?

Брат вздохнул и ответил странно:

— Приходится.

Джон пытался придумать, что бы еще сказать, но необходимость поддерживать беседу отпала сама собой. «Кадиллак» въехал во дворик дома Стюартов. Джон вышел из машины и замер.

Он слишком давно не был здесь, чтобы помнить все до мельчайших деталей, но в сердце он хранил образ отчего дома и думал, что все будет, как раньше, стоит только вернуться. И вот он вернулся, но за шесть лет мир в его голове успел сдвинуться. Родители выбежали навстречу и обнимали его, и влекли его скорее в дом. Все здесь было знакомым, но Джон чувствовал себя чужим.

Мама плакала и все повторяла одно слово:

— Живой!

Отец, более сдержанный на проявления чувств, только хмыкал в густые усы, но не отходил ни на шаг. Микки куда-то исчез и появился снова в сопровождении пухленькой светловолосой девушки.

— Знакомься, братишка, это Кейт.

Джон растерянно пожал ей руку и пробормотал, как он рад, но на самом деле ему было все равно. От усталости у него двоилось в глазах, и ныли раны.

— Что-то ты слишком бледный, сынок, — заметила миссис Стюарт, — Тебя хорошо лечили?

— Да, мама.

Он не скажет им. Ни за что не скажет. Дыра в памяти — это только его проблема.

— Ничего, — пробасил мистер Стюарт, — Поработает в саду, на свежем воздухе, и сразу оздоровеет.

— Да, отец. Мама, я хочу отдохнуть с дороги.

— Конечно, сынок. Твоя комната тебя ждет.

Он не спросил, почему его не встретили. Не спросил, почему Кейт и Микки так скоропалительно женились и живут у Стюартов. Все это, как и многое другое, промелькнуло мимо его замутненного сознания. Джон хотел сейчас только одного — остаться в одиночестве.

Его бывшую комнату переделали в гостевую, но это не имело значения. Джон с удовольствием вылез из формы, принял душ и лег на кровать, застеленную свежими простынями. Его охватили покой и умиротворение. Он дома, а здесь с ним не может случиться ничего плохого. Ему всего лишь нужно несколько дней, чтобы придти в себя. Вернуться в себя. А потом все пойдет так же, как и раньше. Он съездит в Нью-Йорк, чтобы повидать Келли Шеффер, а потом вернется в Даллас. Вернется домой. Нет ничего лучше дома.

Джону казалось, что он не спит. Закрыл глаза на несколько минут, а мысли продолжают бежать по кругу. Ведь не может же быть так, чтобы он спал и думал одновременно. И вот, когда он решил, что лучше встать, раз уж он все равно не может уснуть, и открыл глаза, то понял, что проспал все это время.

В комнате сгущались вечерние сумерки. Пространство постепенно наливалось темной синевой, скрадывающей очертания предметов. Несколько минут Джон не мог сообразить, где он, и уже начала подступать паника, что память снова его подвела, но потом в сознании как будто что-то сдвинулось, и все встало на свои места. Он дома. Это сладкое слово — дома.

Из-за стены послышались неясные голоса: мужской и женский. Они о чем-то спорили, и тон постепенно повышался, переходя на крик. Джон не хотел слушать. Хватит с него криков на всю оставшуюся жизнь. Он хотел уже встать и пойти разобраться, но тут все закончилось, а через несколько секунд с силой хлопнула дверь. Джон полежал еще немного, собираясь с мыслями, а потом поднялся и отправился вниз.

За ужином он заметил, что Кейт сидит, не поднимая головы, и не участвует в общем разговоре. Несколько раз Джон попытался ее разговорить, но она отвечала односложно, бросая на Микки быстрые взгляды и смущенно улыбаясь. Отец делал вид, что не замечает. Мать с тревогой смотрела на младшего сына и тут же быстро отводила глаза. Джон оставил свои попытки втянуть жену брата в общий разговор, и ему показалось, что все вздохнули с облегчением. Что-то здесь было не так.

Что-то сильно не так.

Ощущение это, сначала бывшее интуитивным, не оформившимся, превратилось в твердую уверенность уже к концу первой недели пребывания Джона в родительском доме. Днем, когда Микки был у себя в конторе, его жена охотно помогала миссис Стюарт в работе по дому. Джон не раз видел, как они вдвоем возились с цветочными клумбами, и больше были похожи на подруг, чем на свекровь и невестку. И отец был рад, называл Кейт дочкой. Но вечерами она превращалась в тень — молчаливую и незаметную. Вечером слышен был только голос Микки, который подробно рассказывал о своих успехах и строил планы на будущее. Он не советовался с родителями. Не спрашивал у жены. Он констатировал факты. Джон не вмешивался.

Несколько дней ушло на то, чтобы придти в себя после перелета из Сайгона, привыкнуть к новому климату, к городу и к отсутствию ежедневных госпитальных процедур. В глубине души Джон был уверен, что с возвращением домой раны его чудесным образом исцелятся, а дыры в памяти заполнятся привычным содержимым. Когда этого не произошло, он решил, что нужно просто немного подождать. Украдкой он ходил по дому, всматриваясь во все мелочи, которые попадались ему на глаза, прикасаясь к ним и пытаясь вспомнить, было ли точно так же раньше или изменилось? Ответа на этот вопрос у него не было. Дом был родным и вместе с тем совершенно чужим. Грань между тем, что он помнил, и тем, что забыл, была слишком зыбкой и неотделимой. Непреодолимой.

Как-то он несколько часов провел в подвале, разбирая свои старые вещи. Туда их отнесли после его отъезда. В другой раз не мог уснуть, спустился в гостиную, вытащил семейные альбомы и долго разглядывал снимки при желтоватом свете настольной лампы. И снова было то же тревожащее душу чувство. Он не помнил некоторых вещей, людей и событий, но не мог определить, то ли это оттого, что всем людям свойственно забывать незначимое. То ли оттого, что в его памяти все эти вещи, люди и события попали в черные пятна амнезии. От осознания этого Джона тошнило, и начинала болеть голова. И он не мог спросить, потому что не хотел, чтобы родители знали. Хватало всего остального.

Всем остальным была война. Еще одно чудо, которое не произошло. Джон думал, что вернется к мирной жизни, и все закончится, но война продолжала длиться в его сознании. Джон был постоянно готов к опасности, к бою, но ничего не происходило, и от этого нервы натягивались все сильней и сильней. Он ощущал их вибрацию и все время боялся сорваться. Каждый громкий звук, каждое резкое движение рядом заставляли его вздрагивать. Кошмарные сновидения не прекратились, и часто Джон встречал рассвет, сидя в открытой раме окна и выкуривая несколько сигарет подряд.

В дождливые дни он погружался в тоскливую меланхолию. Раны стонали тупой ноющей болью. Хромота делалась сильней, и Джон старался нагружать больную ногу как можно меньше. Погрузившись в депрессию, он окончательно замыкался в себе. Часами смотрел на дождь и пытался вспомнить. Тщетно.

Днем мать приносила ему обед прямо в комнату, понимая, что если не сделает это, сын предпочтет остаться голодным. Но вечером ему приходилось спускаться к общему ужину. Джон молча съедал свою порцию, брал сигареты и стакан виски, выходил на крыльцо и смотрел на закат или на все тот же бесконечный дождь. Иногда следом выходил отец, и они молчали вдвоем. Джон опасался, что начнутся расспросы, но мистер Стюарт, побывавший на Второй Мировой и чудом переживший высадку союзников, ничего не спрашивал сам и запретил домашним.

Как-то к их вечерним посиделкам присоединился Микки. В тот день он заключил весьма удачную сделку и за ужином позволил себе выпить немного больше обычного. Микки был весел и чувствовал себя так, словно может легко завладеть всем миром. Ему хотелось снова и снова смаковать детали, но ни мать, ни жена для этого не годились. Микки считал, что только мужчины могут по достоинству оценить его ум и сноровку. Он в десятый раз завелся с рассказом, но его ждало разочарование. Отец рассмеялся и перебил сына в середине фразы:

— Если бы ты действительно был так ловок, как ты тут нам втираешь, то вы с Кейт давно бы уже жили в собственном доме.

Микки вспыхнул и через секунду яростно взвился.

— Я хотя бы работаю и могу содержать себя и жену. А вот Джонни у нас, кажется, решил подождать, пока его замуж кто-нибудь не возьмет.

Мистер Стюарт перестал смеяться и угрожающе произнес:

— Заткнись, Микки.

Но его уже понесло.

— Что скажешь, Джонни-бой? Долго еще будешь сидеть на нашей шее? Для моего-то дела ты не годишься, но я могу помочь по-братски. Подыскать работенку попроще. На выпивку точно хватит.

Джон молча сделал последний глоток, отставил стакан в сторону и начал подниматься. Мистер Стюарт взревел:

— Майкл! Я велел тебе замолчать!

Но это только подлило масла в огонь.

— А что, отец, я не прав? Джон превратился в тряпку, в девчонку! Думаешь, никто не знает, как ты по ночам орешь, а, Джонни? Думаешь, никто ничего не видит? Это для них ты герой, а для меня…

Микки не договорил. Джон закончил подниматься, медленно и осторожно, а в следующий момент совершил неуловимое движение, и Микки вдруг оказался прижатым к стене дома. Локоть старшего брата немилосердно давил на горло. В его черных глазах было бешенство. На скулах двигались желваки. Микки начал хрипеть, ощущая, как в глазах лопаются сосуды. Сквозь шум в ушах он услышал:

— Тебе лучше и правда заткнуться, братец.

И тут же все закончилось. Мистер Стюарт, человек нехилого телосложения, легко оторвал одного сына от другого.

— Хватит, Джон. Не стоит. А тебе, Майкл, лучше уйти, пока еще бед не натворил.

Микки булькнул поврежденным горлом, попятился и скрылся за дверью, откуда тотчас раздались встревоженные голоса женщин.

Джон тяжело дышал. Ярость отошла, и тут же накатило отрезвление. Он не замечал, как потирает левую сторону груди, пытаясь успокоить неистово колотящееся сердце. Отец плеснул ему еще виски и подал стакан.

— Присядь, сынок. Смотри, тучи расходятся.

Он выпил залпом и подчинился. Тучи действительно разошлись, открыв краешек багрового Солнца. Завтра будет ясно, и боль уйдет. А вместе с ней уйдет и хандра. Может быть.

Мистер Стюарт помолчал немного, а потом сказал, не глядя на сына:

— Мне было чуть меньше, чем тебе сейчас, когда союзники высадились в Нормандии. Мы попали в западню. Это был не бой, а бойня. Я до сих пор вижу ее во сне и, наверное, уже никогда не перестану. Твоя мать знает. Я хочу, чтобы ты тоже знал. Ты не один. И если захочешь поговорить…

— Отец… я не захочу.

— Все так плохо?

— Да.

Никогда… Никогда ему не объяснить, что он чувствует. Обрывки старых видений — клочки порванной памяти. И еще постоянное присутствие чего-то чужеродного, что живет в образовавшихся черных дырах. Джон не умел объяснить всего этого. Да и не хотел.

Однако же стычка с Микки повлекла за собой последствия. Первым из них было то, что Джон стал пропускать совместные ужины. Микки так и не извинился, и они теперь едва разговаривали. Джон ссылался на больную ногу, но все прекрасно понимали, что он просто не хочет встречаться с братом. Вторым последствием стало то, что Джон серьезно задумался о поездке в Нью-Йорк.

В чем-то Микки был прав. После возвращения Стюарта домой прошло уже шесть недель. Джон не предпринимал попыток найти работу, зная, что все равно уедет, но и поездку тоже откладывал. Его страшила сама мысль о возвращении в большой мир, о том, что придется как-то взаимодействовать с другими людьми. Дома он чувствовал себя в безопасности, затворившись в своей комнате и общаясь только с членами семьи. Но было обещание Фрэнку, о котором он помнил постоянно. Нужно было ехать в Нью-Йорк, к его сестре. И уже потом, когда он снова вернется в Даллас, придется устраивать свою жизнь и учиться жить дальше. Не сейчас. Потом. Только мысль о «потом» примиряла его с действительностью.

Как ни странно, но катализатором активных действий снова оказался младший брат.

Джон с легкостью вычислил то, о чем в доме Стюартов не говорили. Не скрывали, но и не говорили. Микки был скор на расправу и тяжел на руку. Кейт была беременна, но это не останавливало ее мужа. Они не выносили это за пределы спальни, но все равно все знали. Иногда Джон слышал через стенку, как они ругаются, и на следующий день Кейт появлялась в кофте с длинными рукавами и высоким воротом. Несколько раз видел, как Кейт сидела на заднем крыльце и плакала, стараясь, чтобы никто не заметил. Но — открытого конфликта не было. Джон попытался поговорить с матерью, но она малодушно заявила, что это дело Микки и Кейт. Сама Кейт все отрицала. И Микки утратил над собой контроль.

В тот вечер он был расстроен и зол. Сделка, сулившая его бизнесу дополнительные инвестиции и которую Микки считал уже своей, сорвалась в последний момент. Не заметить его расстройство было сложно, однако, за ужином Микки держался. Развязка наступила позднее.

Ночью Джон снова проснулся в кошмаре, чувствуя запах напалма, слыша взрывы и крики. В комнате стояла кромешная тьма, и некоторое время он не мог понять, где находится. Напалм и взрывы исчезли, но крики остались. Мужской и женский голоса. Мужской был настолько громким, что Джон легко мог разобрать некоторые слова. Женщина отвечала тише, но по ее голосу можно было понять, что она находится на грани истерики. Потом рядом хлопнула дверь, и Джон окончательно пришел в себя.

Скандал продолжался дальше. Теперь Джон узнал голоса — это были Микки и Кейт. Молодая женщина плакала и все время повторяла:

— Не надо, Микки, пожалуйста, не надо…

Джон рывком поднялся с постели, в темноте надел джинсы. Нужно было это прекратить, пока от шума не проснулись родители. Он вышел из комнаты. Свет резанул по глазам, и Джон невольно прищурился.

— Что происходит?

Микки стремительно развернулся и оказался с ним лицом к лицу. От младшего брата ощутимо несло виски.

— Не твое дело, Джонни-бой, — процедил он и тут же заорал, — Убирайся!

Джон мгновенно подобрался, как хищная кошка. Мышцы напряглись, готовые к броску. Сознание очистилось от остатков сна.

— Потише, Микки, ты всех разбудишь. Успокойся.

— Да плевать мне на всех! И не надо меня успокаивать! Не лезь не в свое дело, Джонни-бой!

Джон видел, что брат утратил над собой контроль. Шаг за шагом он наступал, оттесняя Микки к стене. Обратился к Кейт.

— Что случилось?

Она быстро-быстро вытирала глаза маленькой ладошкой и силилась улыбнуться. Делала вид, что все в полном порядке. Как обычно. Снова. Но ее голос предательски дрожал, когда она ответила:

— Ничего, Джон, правда. Микки просто устал и немного выпил. Все хорошо, правда, Микки?

— Черта с два, — взревел он, — Все плохо! И в этом ты виновата, сука!

Из глаз Кейт снова потекли слезы. Микки шагнул в ее сторону, но Джон преградил ему путь. Намерения младшего брата были столь ясны, как если бы он озвучил их вслух. Виновный был найден, и виновного ждала расправа.

— Хочешь ударить ее, Микки? — все так же спокойно спросил Джон, — Слабая беременная женщина ведь не сможет тебе ответить. Ударь сначала меня.

На несколько секунд Микки опешил. До сих пор еще никто не вставал между ним и женой. Его глаза налились кровью.

— Думаешь, ты и здесь герой? А сколько слабых женщин ты убил там, Джонни-бой? Сколько ты изнасиловал? И не говори, что ничего подобного не было! Было! И все это знают!

Голова вспыхнула адской алой болью. Перед мысленным взором Стюарта возникла яркая картинка: горящая девушка — тонкая темная фигурка с руками-веточками. И следом тут же пришла еще одна: другая девушка, распластанная на земле, кричащая, обнаженная, беспомощная под темной двигающейся массой в камуфляжной форме.

Он не хотел этого. Не хотел этих воспоминаний, но они все равно появлялись сбивающими с ног флэшбэками. Пустой желудок сжался в комок и поднялся к горлу. Душа стремилась избавиться от мерзости на физическом — животном уровне. Джон невольно привалился к стене, сбитый с ног внезапно пробудившейся памятью. Однако, черные дыры все еще зияли в ней. И там, в этой черноте, где-то между, он снова ощутил присутствие Зверя, услышал его рык и почувствовал жажду крови.

— Ты молчишь, братец? — неожиданно спокойно спросил Микки, и вопросительная интонация в его голосе была исчезающе мала.

Багровая пелена перед глазами Джона рассеялась. Братья стояли лицом к лицу. Младший — выше на полголовы. Он снова повторил:

— Ты молчишь, Джонни-бой. Значит, это правда.

— Если хочешь ударить слабую женщину, бей сначала меня, — процедил Джон сквозь зубы.

Он не знал, что будет дальше. Отступит ли Микки, не желая поднимать руку на брата, или безнаказанность уже окончательно снесла ему голову. Из-за спины Джона Кейт совсем не вовремя подала голос:

— Милый, пожалуйста… пойдем в комнату. Ты всех разбудишь.

И это было последней каплей. Чаша сдержанности и братской любви на весах душевного равновесия Микки Стюарта безнадежно пошла вверх. Он коротко размахнулся и ударил Джона прямо в лицо.

Что-то хрустнуло. Кейт зажала рот ладонями и заскулила. Джон отлетел к стене, ударившись позвоночником и затылком. Кейт отбежала и забилась в двери родительской спальни, крича:

— Мама, мистер Стюарт! Проснитесь! Они поубивают друг друга! Проснитесь!

— Кейт! — взревел Микки и шагнул к жене, намереваясь заставить ее замолчать любым способом.

Но Джон оторвался от стены и снова стал у него на пути, готовый к схватке. Зверь в его душе пробудился и готов был убивать.

Драка вышла короткой, и Джон ее не запомнил. Их растащили в разные стороны, а потом и по разным комнатам. Он успел только увидеть залитое кровью лицо брата и его свернутый нос и услышать предложение убираться вон из дома и катиться ко всем чертям.

В полумраке комнаты, которая, кажется, снова стала его бывшей, Джон сидел на стуле, запрокинув голову и пытаясь остановить кровь холодным мокрым полотенцем. Под закрытыми веками вспыхивали цветные картинки. Он пытался упорядочить их, построить логическую цепочку воспоминаний, но не мог. Память снова отказывала. Что из всего этого произошло только что? Что — произошло во Вьетнаме? И когда — во Вьетнаме?

Мать сидела рядом и другим полотенцем стирала потеки с его голой груди. Кровь уже успела свернуться и казалась черной. Джон вздрагивал от каждого прикосновения, и не мог ничего с собой поделать.

Наконец, кровь унялась. Он отнял полотенце от лица и опустил голову. Шею, успевшую затечь, тут же пронзили тысячи острых иголок. Джон потер нижнюю челюсть, проверяя ее целостность, и спросил:

— Ты ведь знала, мама?

Она не удивилась, не стала переспрашивать, о чем она должна была знать. Даже не замедлила аккуратных равномерных движений.

— Да, сынок.

— Тогда почему ты не остановила это? Почему вы с отцом ничего не сделали?

Он дотянулся до сигарет и закурил. Солоноватая вязкость крови во рту тут же сменилась горечью табака. Снова стало больно.

— Ты не понимаешь, Джонни…

— Тогда объясни мне. Чего я не понимаю?

Миссис Стюарт закончила работу и бросила полотенце в тазик. Вода в нем была багровой.

— Мы думали, что ты не вернешься. Даже если останешься жив… там… все равно уедешь обратно в Нью-Йорк. Ведь столько лет прошло… Мы уже привыкли считать Микки своим единственным сыном. И мы ничего не знали сначала. Кейт говорила, что ударилась в темноте, она ведь такая неловкая иногда. Я подозревала, но боялась спросить. Боялась, что если вмешаюсь, то потеряю и второго сына тоже. И наших будущих внуков. Я не могла этого допустить…

Миссис Стюарт начала плакать. Слезы мелкими капельками стекали из уголков глаз, и она тут же ловила их ладонью. В ее молчании, в этих слезах, во всем ее облике Джон чувствовал страх. И он вдруг отчетливо увидел, как же сильно она постарела. И так же отчетливо понял, что для нее есть только один сын — Микки. А для Джона нет больше места в родительском доме. Поэтому его никто не встречал. Поэтому его комната была переделана. Поэтому о нем так преувеличенно заботились — как о дорогом госте, нежданном и мимолетном.

— Я все понял, мама.

Он затушил окурок, поднялся и подошел к открытому окну. Теплой майской ночью оглушительно трещали цикады и благоухали цветы в саду. Джон наслаждался этой песней и этим ароматом, закрыв глаза и пытаясь заполнить пустоты в памяти тем хорошим, что еще оставалось для него.

— Я уеду завтра, и у тебя снова будет один сын. Все останется по-прежнему. Но я вынужден тебя попросить дать мне немного денег на первое время. Найду работу в Нью-Йорке и все вам верну.

Он думал, что ранит ее своими словами. Где-то в глубине души он надеялся на это, потому что хотел услышать просьбу остаться. Хотел знать, что нужен. Но по молчанию матери он понял, что она с ним согласна. Согласна потерять одного сына ради другого, потому что уже смирилась с этим много лет назад.

И тогда Джонс сказал то, что мать хотела от него услышать. Обреченно подвел итог:

— Так будет лучше для всех.