1.

Здесь начинается повесть. Вестись она будет сбивчиво, неразборчиво, пренебрежительно ко всем мыслимым (и немыслимым также) законам физики, логики, композиции и прочей чепухи, населяющей этот злосчастный осколок мироздания, ошибочно называемый Жизнью.

Например, здесь не будет героев. Нет, они, безусловно будут, но… Назвать их главными не поднимается рука, хотя, кто вам сказал, что я это пишу? Быть может, мне всё это снится. И вы мне снитесь. Определённо. Вы мне снитесь, и я не хочу видеть этот сон. Мне опротивело ваше выражение лица, ваша постоянная полуулыбка, ваше безразличие взгляда (вы одинаково ровно смотрите на распоротую лягушку, сквозь несчастное тело которой пропускают электрический ток, и смеющегося в люльке младенца), ваши скрещенные на груди руки — вы словно постоянно возносите мольбы оглохшим от причитаний и желаний небесам. Сколько можно?! Как только вы изволите исчезнуть, я смогу безболезненно продолжить своё повествование. Ах! Наконец-то. На чём я остановился? На героях? На их отсутствии? Так вы определитесь, милочка, о чём я говорил! Нет, это не имеет ровным счётом никакого значения. А спрашивал я вас из одного лишь желания как-то поддержать разговор. Нельзя же просто так стоять и молчать. Иначе можно домолчаться до её остановки, а потом давиться невысказанными словами, плеваться невоплощёнными образами и исходить тёплым, томным, как парное молоко желанием… "Не возжелай жены ближнего своего". Вы, случаем, не замужем? Ах, какая незадача… А я так надеялся пасть… Впрочем хватит обо мне. Давайте о вас. Нет, Боже упаси! Я не пишу никакой повести, я не писатель. Я просто пассажир, обычный пассажир, который разговаривает с вами в этом переполненном ядовитым ожиданием и протухшими мечтами автобусе. Извольте же рассказать о себе.

Записываю. Не замужем. Зовут Инга. Двадцать три года. Блондинка. Люблю блондинок. Что вы сказали? Вам выходить? И?.. Не хочу ли я выйти вместе с вами? Нет. Удивлены? Не стоит. Я всего лишь следую правилам Истории. Не мне нарушать её извечный бег. Прощайте, Инга. Сохрани вас Господь от следующей встречи со мной.

Инга вышла на остановке с приветливым названием "Злобинский переулок" и уверенной походкой направилась к газетному киоску. Всегда, когда она оказывалась волею случая на растреклятом переулке, девушка заглядывала в окошко газетного киоска в слепой надежде увидеть вместо лица заплывшей жиром, недоброжелательной грымзы, любимым времяпрепровождением которой был переучёт, добродушное личико смышленого, коротко стриженного пацанёнка. На вид ему было лет пятнадцать — семнадцать, но глаза выдавали в нём человека старше тебя на жизнь, а то и больше. Он всегда улыбался, всегда открыто смотрел тебе в глаза и, кажется, действительно был рад каждому, кто заглядывал в небольшое окошко — единственный контакт с окружающим миром, не считая задней двери киоска. Звали паренька Марат. А может Ашот. А может…

Инга всегда путалась в этих буквенных дебрях, сочетаниях звуков, которые причудливым образом сливаются в имя… Оно ничего не значило для двадцатитрёхлетней особы. Ровным счётом ничего. Часто она уходила в себя настолько, что забывала, как её зовут, и ощущала в такие моменты ни с чем не сравнимую лёгкость, как будто разом смогла сбросить тяготившую её долгие, безрадостные годы ношу… Поскольку имя данного субъекта не представляет для нас сколько-нибудь значительного интереса, назовём его просто — Парень.

Парень всегда улыбался Инге, наверное, был в неё влюблён. Почему? А почему бы и нет? Пусть будет хоть немного света в этой запутанной, точнее прозрачной, как горный хрусталь, и оттого ещё более пугающей истории.

К слову сказать, надежды Инги в очередной раз не оправдались: газетами заведовала всё та же, заполнявшая студенистой массой тела почти весь киоск, с трудом передвигающаяся на бочкообразных ногах, женщина. "Вам чего?" — грозно спросила она, сверля девушку недобрым взглядом, усиленным треснувшими от обилия яда линзами очков.

"Ничего", — скомкано ответила девушка и отшатнулась от киоска с плохо скрываемой гримасой брезгливости на лице. Старуха что-то пробурчала в ответ, но Инга уже не слышала — она, цокая острыми каблучками по местами проложенному асфальту, уверенной и быстрой походкой шла в направлении своего дома. Красть у Инги было нечего — сумочка была практически пуста (там лежала косметичка, помада, студенческий билет, пара тетрадок и фото Марата, которого мы уже окрестили Парнем, в боковом кармане бумажника. Зачем она его сфотографировала, Инга не знала) — поэтому девушка абсолютно не опасалась за свою жизнь на пути к дому, чей лёгкий, золотистый свет (мама не спит — ждёт дочку, приготовила суп, лёгкий салат, нажарила котлет — Инга всегда любила котлеты, села смотреть телевизор) манил, звал, обещал все тридцать три наслаждения райского сада, из которых самым манящим для Инги был сон. Сон разума рождает чудовищ.

Потная рука зажала рот и нос Инги, в спину упёрлось что-то твёрдое и острое, стало трудно дышать. Резкая вспышка боли. Ещё одна. Ещё. Ещё. На пятой она сбилась со счёта и потеряла сознание. Последнее, что она помнила привкус соли на губах и чей-то знакомый голос: "Прости"…

Марат отпустил Ингу. Безжизненное тело рухнуло в грязь с характерным всплеском. С ножа капала кровь. Она казалась чёрной в изменчивом свете Луны. Весь мир казался чёрным, вечная ночь, и капли ночи стекают дождём на распластанный холст тела. Он постоял так с минуту. Затем привычным движением перевернул труп. Куртка пропиталась дождевой водой, набухла — заклинило молнию. Парень ругнулся и стал орудовать ножом. Содрав таким образом с уже начинающего холодеть тела одежду, Марат вонзил нож чуть ниже грудины, перехватился поудобнее и рванул рукоять на себя. Затем руками, помогая себе безотказным лезвием, вынул из распоротой полости все внутренности, вынув же, собрал в пакет и с тяжёлым вздохом поднялся.

Он шёл, не страшась, что его кто-нибудь заметит, не волнуясь о кровавой цепочке следов, тянущейся за ним — начинался дождь. Верный союзник лжецов и убийц. Единственным светлым пятном в этом царстве мрака был злосчастный газетный киоск. Туда и шёл окровавленный мальчик.

— Мама, открой. Я принёс.

— А, пришёл всё-таки! Мама, как всегда была права. Мама никогда ничего плохого не посоветует. Мама любит своего сыночка…

Марат отрешённо слушал жадное чавканье матери и вспоминал каждую чёрточку лица Инги, каждый её жест, каждое слово… И становилось немного грустно. Но юноша знал, что завтра наступит новый день, что мама опять захочет есть, что он — единственный кормилец и должен заботиться о своей семье…

Так начиналась повесть.