7.

Обыскав безмолвное тело, Марат нашёл связку металлических брусков разной формы и величины, он не знал, что с ними делать. Несколько мгновений, повертев их в руках, юноша пришёл к решению спрятать их в кармане куртки до нужного момента, который, несомненно, настанет в ближайшее время.

Привычным жестом он вытер окровавленные губы тыльной стороной ладони и выполз из укрытия. Зубы непривычно ныли после такой нагрузки. Два или три даже выпали… Язык заинтересованно изучал зияющую пустоту… Марат был сыт, его клонило ко сну, но он понимал, что на месте убийства оставаться нельзя. Раньше вечным логовом был газетный киоск, где его всегда ждала мама… Мама… Теперь её нет! И никогда больше не будет! Значит, нужно искать новое логово! Своё логово! С… В… О… Ё… Он произнёс это слово по буквам несколько раз, словно пробуя на вкус, привыкая к новому состоянию. Удовлетворившись ощущением полной свободы и осознанием абсолютной самоценности, переполнившись радостью выпущенного на волю зверя, Марат утробно зарычал и хищно улыбнулся. Он покинул укрытие и стал подниматься по крутой лестнице. Стараясь оставаться в спасительной тени, что, в общем-то, было не сложно, учитывая практически полное отсутствие лампочек в коридорах подъезда, Марат прижимался к стенам, пытался слиться с ними. Металлический скрежет привлёк напряжённый звериный слух, затаившись, Марат стал наблюдать за высоким мужчиной, пытающимся открыть дверь… Тьма, царящая на площадке, ничуть не смущала Марата — он был сыном Тьмы и зоркостью мог вполне составить достойную конкуренцию тому же волку или орлу. Попытки с десятой несчастный, от которого за версту несло дешёвым алкоголем, попал в замочную скважину и открыл заветную дверь. Марат нащупал в кармане ключи. Всё, что осталось — найти подходящую дверь. Поиски не заняли много времени: на поворот ключа откликнулась едва ли не первая дверь. Оказавшись внутри, Марат рухнул прямо на ковёр, не забыв захлопнуть ногой дверь.

Колосов очнулся от резкой боли. Источник невозможно было определить — казалось, болела каждая клеточка, каждая косточка тела. Больно было даже открыть глаза. Он и не пытался, лишь сдавленно и тихо стонал. До его слуха неожиданно донеслось пение. Странное сочетание отдалённо знакомых звуков в невообразимых и труднопроизносимых сочетаниях. Голос то завывал, как циркулярная пила, то опускался до рычащей глубины Маэльстрома… В песне чувствовалось нечто угрожающее, враждебное и в то же время согревающее, манящее… Илья растворялся в этой странной музыке. Превозмогая жуткую боль, он выдавил некое подобие улыбки на лице и открыл глаза…

Взгляду несчастного предстало во всей суровой красоте небо неизвестного мира. Оно переливалось всеми оттенками пурпура от глубокого (близкого к фиолетовому) до практически прозрачного розового… Мир освещался неоновым светом ярко-жёлтого Солнца. Оно было неподвижным. Поэтому на половине планеты был нескончаемый день, а на другой — бесконечная, непроницаемая ночь. Солнечный свет был холоден — умирающее Солнце не могло греть Планету — оно напоминало осторожный, маленький костерок, согревающий сам себя… Как ни странно, холода Колосов не ощущал. Наоборот — ему было прекрасно, свежо, уютно… Даже боль потихоньку сдавала свои позиции. А голос продолжал петь… И можно было снова закрыть глаза, но…

Неожиданно для себя Илья встал на ноги и пошёл на звук. Он случайно бросил взгляд вниз и не увидел под собой даже намёка на почву, землю — не было буквально ничего… Только тот же розово-пурпурный блеск и бледное пятно Солнца… Голос продолжал звать. Песня доносилась с ночной половины планеты… Колосов понимал, что без элементарного освещения туда соваться не следует, но шёл, не в силах противиться настойчивому зову.

Глаза с трудом привыкали к темноте. Он уже некоторое время шёл по тёмной стороне и не видел никаких признаков загадочного певца. Более того, он не чувствовал ничьего присутствия, а песня продолжала литься… Колосова ещё более насторожило то, что звук голоса не приближался и не отдалялся — он был вокруг. Иногда Илье казалось, что поёт вся планета… Казалось, что из темноты на него смотрят тысячи алчных, жаждущих крови глаз, порой он даже чувствовал на спине прожигающе-тяжёлый взгляд и не спешил оборачиваться. Более-менее привыкнув к темноте, Колосов с ужасом осознал, что находится на абсолютно гладкой планете — не было ни рек, ни скал, ни лесов — ничего, что могло бы называться жизнью. Кроме песни. Которая продолжала звучать. Стиснув виски, зажав ладонями уши, он с шумом опустился на колени и закричал. Чтобы доказать себе собственную реальность, Илья до крови закусил нижнюю губу… И как только тяжёлая бордовая капля плавно опустилась на стеклянную гладь планеты, песня смолкла, а в следующее мгновение мир вокруг озарился странным пурпурным сиянием. Перед мысленным взором Ломана-Колосова пронеслись гибельные, опустошительные войны, нескончаемые крики неизвестных человекоподобных созданий, создаваемые и разрушаемые за мгновения здания… Мир начал оживать. Растаял лёд, сдвинулось с мёртвой точки Солнце, из праха выросли города… Ломан почувствовал практически физическое наслаждение от факта создания мира, от того, что капля его крови (этой бродящей в дрянном сосуде тела жидкости) смогла пробудить целую Вселенную от бесконечного сна… Захлебнувшись радостью, он вырвал собственное сердце и вознёс к багровеющим небесам… Ломан улыбался и рассветное небо улыбалось в ответ… Вселенная рождалась заново, кровь жадно впитывала земля, исторгая из себя вечных нищих — цепкие (словно живые) лианы, гигантские деревья с лёгким, пружинящим стволом, пёстрое покрывало цветов ягод… Странные создания самых причудливых форм обживали заново этот мир и с нотой безграничной благодарности наблюдали за благородной смертью Создателя… Они понимали — Создатель отдаёт самое ценное, что есть в нём, для того, чтобы жизнь не останавливала свой ход на этой планете, чтобы река Времени вновь вернулась в отведённое ей русло, чтобы повторилась История…

Так чувствовал Ломан-Колосов в последние мгновения собственной жизни… Сердце остановило свой бег на его ладони… И то, что некогда было Ильёй Алексеевичем Колосовым превратилось в прах, став частью созданной каплей его крови Вселенной…

Валя крепко спала в своём уютном однокомнатном гнёздышке. Однотонные обои, картины неизвестных художников (так она называла собственные полотна, которые не показывала никому, кроме самых близких друзей (например, коту Терентию) и (уж конечно) не подписывала), неизменная пальма в кадке около окна, старенький кассетный магнитофон, стоящий на подоконнике — безмятежная комната безмятежно дремлющей девушки…

Скрип открывающейся двери не потревожил Валин сон, скрадываемый ковролином звук шагов, не пробился в дремлющее сознание. Она открыла глаза только, когда рука в кожаной перчатке зажала ей рот.

Борьба была недолгой. Не подающий признаков жизни куль незнакомец взвалил на плечо и вынес из квартиры.

Девушка очнулась от холода. Невыносимого холода. Она резко открыла глаза, попыталась встать и не смогла даже повернуть головы, она закричала, яркий свет ударил по глазам. Ещё мгновение, и свет заслонили лица. Одно — знакомое до последней чёрточки, любимое, другое — исковерканное улыбкой с истинно детским любопытством на дне безумных глаз… Второе постоянно повторяло: «Я без души… Я без души… Теперь и ты… Теперь и ты...», первое же молчало, и с некоторой грустью вглядывалось в её глаза.

— Тебе не будет больно, — прошелестел Вредюкин и поднёс к своему лицу скальпель, — Это просто операция… Просто операция… Открой пошире глазки…

Стальное жало плавно вошло под верхнее веко и, сделав круговой оборот, было вынуто вместе с глазным яблоком.

— Небылов! Лоток с физраствором! Быстро!

В пластиковый лоток, заполненный формальдегидом, был опущен сначала один глаз, затем другой… Захлопнулась герметичная крышка. Валя не переставала кричать, густая кровь из развороченных глазниц падала на бетонный пол. Погасла лампа. Послышался стук закрываемой двери.

— Доктор, теперь мы её вылечили?

— Да, Олег, да. Теперь она абсолютно здорова…