26.

Мутное серое небо зависло над болотами как будто навсегда. Оно сливалось с макушками дубов, превращая видимое пространство в странную импрессионистскую картину, нарисованную расплывчатыми мазками тумана. Ветер двигал всю эту зыбкую массу и, казалось, что плывет земля, а все остальное только колышется. Валерий брел по тропинке, сам толком не зная, куда. В гости идти ни к кому не хотелось, но и сидеть в избушке надоело. Он увидел вездеход и… все понял. Влез в кабину, лег на пол и просунул руку под приборную доску. Вот он… динамик. Требовалось что-то типа фомки, чтобы отломить от него магнит. Просить у местных жителей подобный инструмент не стоило. Что-то подсказывало: никто не должен знать о его намерениях.

Вернулся в дом. Тщательно обшарил чердак, сарай, погреб. Ничего подходящего. Вспомнил о других заброшенных домах. Стоило поискать там…

Валерий решил пройтись по окрестностям. Удивился, что при свойственной ему любознательности, его так и не угораздило до сих пор обследовать этот болотный остров основательно. Сегодня он ориентировался легко и четко запоминал пройденные маршруты. Остров оказался около двух километров в длину и примерно километр в ширину. Может быть и больше, но, придерживаясь правила идти только по твердой земле, он не бродил по местам в этом отношении сомнительным. Вскоре ему удалось наткнуться еще на один дом, про который никто не упоминал, хотя в нем вполне можно было жить. В чем-то это сооружение даже превосходило избу деда Ивана. Большей высотой, да своей добротной основательностью. Отсутствие сорняков тяготеющих к жилым постройкам, кустарник, проросший прямо на придворке, говорили о том, что дом необитаем уже не одно десятилетие. Валерий обследовал сарай, но ничего металлического не нашел. Несколько вполне годных плетеных корзин, да растрескавшиеся корыта.

В доме его сразу поразило что-то неприятное. В нем не жили, но он не казался заброшенным. Голый стол, пустые полки, даже иконы в углу не имелось. Но на полатях лежали шкуры, и еще: в горнице было… тепло. Не так, чтобы это ощущалось сразу, но точно теплее, чем на улице. Стоило, наверное, уйти поскорее, однако очень уж требовалось раздобыть подходящую железяку. И Валерий полез на чердак. Он сразу наткнулся на кучу разнокалиберных досок, очень старых, растрескавшихся, развалиться которым на куски не позволяли врезанные в них клинья. Это были… иконы, наверняка, очень древние и ценные. Хотелось рассмотреть их повнимательнее, но царивший на чердаке полумрак превращал изображения в темные неясные пятна. Валерий подполз к свету, струившемуся сквозь щели фронтона, глянул на находку. Икона действительно казалась старинной, но поверх изображения лика Христа, было намалевано что-то несусветное. Огромные гусарские усы, веерообразная купеческая борода, на носу бородавки. Даже грубые волоски на них старательно прорисованы неумелой, но извращенно глумливой рукой. Другие доски оказались испоганенными таким же образом.

Почему-то стало противно. Валерий уходил от дома и у него появилось чувство, как будто он сам совершил какую-то гадость, всего лишь из любопытства, а потом вдруг навалилось отвращение к самому себе за содеянное.

Дальнейшее обследование острова Валерий решил отложить на другой день. Неприятно терзали новые впечатления, вот только делиться ими ни с кем не хотелось, все равно объяснения окажутся простыми, но неубедительными.

Он возвращался по уже пройденному маршруту, держа путь лишь немного левее, почти к самой кромке болот. И неожиданно заметил то, что первоначально упустил из виду. Тонкие жердочки, почти незаметные в осоке, пролегали от суши куда-то в невидимую из-за тумана глубину. Осторожно ступая по ним, Валерий вышел на крохотный островок, сплошь заросший кустарником, сквозь который едва просматривалась неказистая избушка. Дверь оказалась прибитой к стене толстой железной скобой, и это был первый запор, встретившийся в деревне. «Родственная душа», — с удовольствием подумал Валерий, отдирая скобу и отмечая ее полную пригодность для задуманного им дела. Внутри избушки ничего примечательного не имелось. Он пошарил на печи, проверил полки. Нашел кружки, миски, несколько свечей, все как обычно. Под полатями в темноте нащупал сундук. Вытащил его на свет божий, раскрыл и стал извлекать какие-то тряпочки, шкурки и заплесневелые мешочки с сушеными травами. Неожиданно увидел стопку бумаги. Сверху, сложенные пополам, лежали ксерокопии каких-то старинных рукописей на старославянском языке. Под ними листы с текстами, напечатанными или на хорошей машинке, или на принтере. С множеством исправлений, пометок и ссылок, которые были сделаны разными чернилами и даже разным почерком.

«Жил в селении Дулово большой колдун, некий Митока…».

«Сказка какая-то», — решил Валерий. Быстро свернул листы трубочкой, обмотал тряпкой и, не обнаружив в избе больше ничего интересного, решил, что пора возвращаться.

Вечером он зажег свечи и, заложив дверь палкой, стал изучать неожиданную находку. Под листками со сказкой лежали другие, написанные от руки, кое-как, коряво, — похоже это был дневник.

«Кажется, я теряю память. Надо все записывать. Мои мысли, открытия, если их сразу не изложить на бумаге, уже через несколько часов превращаются в голове в полную бессмыслицу. Это вообще-то неудивительно, поскольку все здесь пронизано абсурдом насквозь. Колдуны и раскольники — гремучая смесь. Им нельзя жить вместе, но они живут, и кажется, ладят. Только я не вписываюсь в эту среду. А вот Аркадий Аркадьевич прижился сразу. Со временем он, возможно, станет еще большим приверженцем местных порядков, чем Прокофий, Герасим и Николай вместе взятые. Никто не хочет мне помогать. Никто».

«Василий и Сом — бывшие раскольники. Пелагия из колдунов. Прокофий, Герасим, Николай, тетя Нина, Аркадий Аркадьевич — люди пришлые. Мисос — местный дурачок. К какой касте он принадлежит — раскольников или колдунов — не выяснил. Да это и не важно. Меня зовут Алексей. Записываю весь этот бред, потому что боюсь — забуду. Как и свою фамилию».

Валерий усмехнулся горько. Это он пока еще помнил. И словно в ответ на свои мысли прочитал следующее:

«На всех здешняя среда оказывает разное влияние. Профессор ударился в мысли о Боге, несмотря на свое вопиющее безбожие. Раньше он о нем не думал и только зло подшучивал. Николай, который приехал сюда на вездеходе лет пятнадцать назад, напрочь все забыл о своей работе. Он даже не помнит, зачем вездеходу нужен двигатель. Лида и Сом категорически не приемлют разговоров о существовании других населенных пунктов. Герасим уверен, что вся Россия — сплошные болота и их надо покорять».

«Надо сделать флюгер. В сильный устойчивый ветер он покажет направление не хуже любого компаса».

«Еда есть. С водой в болотах проблем не предвидится — надавил мох и пей. Нужны кресало, сухие щепки, нож. Не забыть фотоаппарат. Это главное. Нет, все — главное. Ничего нельзя забывать. Именно мелочи способны испортить все дело. Из-за них в прошлый раз я не ушел далеко».

«Неважно, в какие места я могу забрести, важно уйти отсюда. Местные жители дальше десяти километров от своего острова не отходят. Там им меня уже не достать».

«Тетя Нина ушла. Почему она упрямо отказывалась идти со мной? Кто-то внушил ей, что я опасен. И теперь Мисос болтает, что ее в наказание за это съели. Придурок. Конечно, она утонула, иначе вернулась бы за Лидой. Эта девочка единственный цветочек на острове. Ей можно было бы доверять, но она невменяема. Уверена, что я свалился с неба. Если вернусь, заберу ее с собой. Удочерю».

«Ко мне ночью явилась прекрасная леди. Фантастика! За такие наваждения можно полжизни отдать. Это лучше любых наркотиков. В реалии же кругом одни морды…»

«Прокофий не тот за кого себя выдает. Это я выяснил, расспрашивая о нем всех поочередно. Полная путаница и белиберда в ответах, обрушившаяся на меня сначала, постепенно выстроилась в следующую картину: Прошка, Прокофий — он же Прохор — местный колдун. Никогда не был чекистом. Настоящий Прокофий после перестрелки с Иваном умер от ран через несколько месяцев. Прохор переселился в его дом, и все стали называть его Прошкой. Прежний дом Прохора пустует. Дом хороший, но долго находиться в нем неприятно».

«Никто из местных жителей читать не умеет. Странно, но и Николай забыл грамоту. Проверял специально. Поэтому пишу, никого особо не опасаясь. Наибольшую угрозу представляет для меня Прохор. По-моему, все другие находятся под его неусыпным влиянием».

На этом своеобразный дневник обрывался. Валерий еще раз перечитал некоторые места. Наибольшую ценность представляли собой новые сведения о Прокофии. Впрочем, опасность, исходящая от этого человека, чувствовалась и без предупреждений.

Теперь дошла очередь и до сказки.

«Поселился в деревне Дулово большой колдун, некий Митока. Неизвестно было селянам, на что и как колдовал он, но связывались его нечистые дела то с засухой, то с набродом червей, то с гнилобоем. А еще стали замечать, что все, кто хоть как-то общался с ним, теряли веру в Спасителя и начинали говорить всякую нелепость. Надоело это селянам, и решили они Митоку сгубить. Пришли с вилами, да топорами, но не совладали с великим колдуном, поскольку наделен он был бесовскою силою. Раскидал он селян одним взглядом и в тот же день, не дожидаясь пока его избу предадут огню, ушел вместе с семьей в зачарованные болота, про которые многие слышали, но никто не видел воочию. Потому что не существовало к ним путей ладных, да и боялись их, как нечистых, да и находились они не близко, да и делать там было нечего. А звались те болота Чарусами.

Ушел Митока и прихватил все, что можно было унести с собою: и кур, и поросят, и коз взял. И ушли с ним дети и жена и некоторые соседи с роднею, коим тоже доставалось немало от селян за близость их к колдовскому племени. И никто не узнал бы никогда, дошел ли Митока до тех Чарус, или потонул в трясине вместе со своим скарбом.

Но случился среди православных на Руси раскол. Стали преследовать приверженцев старых правил аж пуще колдунов. Долго прятались они в лесах, долго маялись там, а потом решили перейти болота и направиться в другие края. А там, может, Бог спасет… Только заблудились они; окружил их бес трясинами, и ведомые им, вышли они в новые владения Митоки. А были среди раскольников и те, кто преследовал колдуна за дела его нечистые.

Все они оказались во власти Митоки. Виделись им и черти, и геенна огненная. Мертвое оживало, потешалось, да злобно вражило над людьми. Ни молитвы не спасали он наваждений, ни вера истовая. И сдались они, отдались колдуну во власть его бесовских чар. Но не стал губить их Митока, хотя и не пожалел. Поселились они на соседнем острове и стали жить как все. А чтобы не мучили кошмары, научил он их пить кровь живых поросят, в пищу которых добавляли уморник. И еще поглумился колдун над верой их, за которую эти люди страдали, и стали они верить во что попало. Кто на чурку осиновую молился, кто на соседа, а кто и на самого Митоку.

Только один не покорился. Научился он жить с наваждениями и совладал с ними, разумев с Божьей помощью, как отличать видения от сущего.

А прожил великий колдун почти сто лет. Мучительно умирал Митока и долго, но когда понял, что конец близок, позвал своего сына и переселил в него самого себя. И сын его, обретший вторую душу, перестал болеть и стареть. Но не нашел Митока в своем кощунстве радости, потому что лишил его Господь за эту дерзость головы.

И никто не узнал бы о живущих в Чарусах, но тот человек, что не покорился антихристу, вышел однажды из болот и поведал кое-что о жизни отшельников».

«Ну и ну», — только и сказал Валерий, кончив читать эту то ли сказку, то ли притчу, то ли легенду. Тайн становилось как будто меньше, но они превращались в нечто еще более загадочное. Надо было, не паникуя, переосмыслить новые сведения, для чего требовалось просто заняться делом. Он притащил в дом подходящий округлый камень и стал затачивать скобу с одной стороны.

Утром, спрятав инструмент под куртку, Валерий вышел на улицу. Постоял, прислушался к звукам. Тишина. Туман стал еще гуще, и временами казалось, будто стоишь внутри призрачной полусферы накрывшей, словно куполом, землю. Вездеход ждал его. Холодный, мертвый, скособочившийся. Валерий влез в кабину и на ощупь вставил острие скобы между магнитом и корпусом динамика. Еще раз прислушался. Нет, сегодня погода явно потворствовала ему. Щелчок и заветный кусок уникального металла упал к ногам и откатился к левой двери кабины. Валерий полез за ним, стал шарить рукой в полумраке и вдруг вездеход качнулся. Надо было спасать магнит, но голова стукнулась о раму крыши, которая почему-то оказалась внизу и, в тот же миг, черная холодная вода, больно ударив в лицо, мгновенно затопила все пространство. Вездеход рухнул в яму. «Боже, опять!», — мелькнула шальная мысль. Валерий метнулся вверх, но там было днище, попробовал пробраться вперед — руки втыкались в вязкую глину. Наваливалось мучительное удушье. Оно сковывало движения, глушило сознание. Неожиданно в его лицо что-то больно ударилось. «Рычаг скоростей?, — подумал уже почти равнодушно. — Или?..». Схватился рукой за корявую жердь, она дернулась, потянулась куда-то, но тут же выдернулась из скользких от глины пальцев и исчезла во мраке. И снова вернулась, ударив на этот раз в грудь. Валерий вцепился в нее двумя руками.

…Он очнулся в своем доме на полатях. С удивлением заметил, что лежит без одежды, завернутый в мягкие шкуры. Было тепло, уютно и вставать не хотелось. Но… магнит! Где он? Утонул вместе с вездеходом, или он успел его подобрать? Валерий вскочил, заметался по дому… Вспомнил о белогвардейском кителе в шкафу. Начал его надевать и… увидел свою одежду на лавке у стола. Она была сложена аккуратной стопкой, сухая, чистая. Сверху на куртке в продавленной от тяжести ямке лежал магнит.