Глава десятая

Снов мне не снилось, и никто не приходил ко мне, скрытый их мутным покрывалом, хотя мне хотелось еще раз повидаться с Аранкой. Я проснулась рано утром, когда за окном еще не рассвело, ветер и дождь шумели в кустах сирени, а женщина рядом ворочалась и стонала во сне. Кровь так и не перестала идти, и я запачкала ей новую рубашку, но рвать на лоскуты чужую одежду не посмела. Я лежала тихо, прислушиваясь к звукам спящего дома, пока служанка не встала с постели. Она прочла молитву, и я загрустила, что не могла так же искренне рассказать Спасителю, что накопилось на душе. Мне казалось, что я не нужна Ему, потому что забыла о Нем, но думать об этом долго мне не довелось. Женщина подняла меня, помогла одеться и повела на кухню завтракать.

О Якубе мне никто не говорил, но я и не спрашивала. Я старалась говорить поменьше, и на меня смотрели, как на гордячку, которой не по чину беседовать с обычными людьми. Доната отворачивалась от меня, обиженная на мою вчерашнюю ложь, а когда я предложила ей помочь, раскричалась, что сама себе на кухне хозяйка и сама решает, кому и что здесь делать. Позже она сменила гнев на милость и посадила меня просеивать муку, в которой завелись жучки; я терпеливо пропускала ее сквозь сито и высматривала белесые яйца и темные тельца насекомых, пока не зарябило в глазах. Я думала, что мне, может быть, разрешат покормить домашнюю птицу, но, когда взяла в руки плошку с выбранными насекомыми, на кухню вошла сама госпожа фон Альтхан. Она так на меня посмотрела, что сердце мое тревожно сжалось. Я поставила плошку назад и чуть не вытерла мучные руки о свою юбку.

Она сразу отвела взгляд, когда кухарка начала раскланиваться перед ней, и мне показалось, что под слоем краски ее губы искусаны, как часто бывает, когда приходится много и напряженно думать, принимать важные решения. Я гадала, отчего она пришла за мной сама и глядела так, будто хотела сказать что-то очень важное, и подумала, что, должно быть, меня хотят выставить прочь отсюда. Когда мы медленно шли к господскому дому, она остановилась перед фонтаном, где пухлый, точно перевязанный в суставах, мальчик держал гусенка. Я почтительно остановилась позади, но она подозвала меня ближе и дотронулась пальцами до моего подбородка. Дождь закончился, и только ветер гнал низкие, серые облака с востока.

— Тот мальчик… Якуб, — госпожа заговорила неожиданно, и я вздрогнула. — Ты ведь не похитила его?

Я покачала головой.

— И не делала ничего плохого?

Я пожала плечами. Госпожа фон Альтхан вздохнула; кажется, мое молчание отбило у нее охоту говорить. Ветер подул в нашу сторону, и меня окатило мелкой водяной сечкой. Мальчик с гусенком задорно улыбался, и в его пустых глазах, обращенных к небу, стояла вода.

— Если ты ничего не делала, то тебе нечего бояться, Камила, — она убрала руку, и мы пошли дальше. — Видит Бог, ничего страшного не произойдет с праведником.

Ее слова пугали все больше, как будто мы шли не в господский дом, а в огненную печь, где ждало испытание. У входной двери нас ждала Теа, и она присела перед госпожой в книксене, но та коротко приказала проводить меня в приемную мужа. Но когда служанка велела мне идти следом, госпожа фон Альтхан остановила нас.

— Там тебя ждут, Камила, — с нажимом произнесла она. Госпожа волновалась и выглядела сейчас такой юной и несчастной, что мне показалось, будто она старше меня лишь на пяток лет. Я решила, что она боится мужа, и подумала, как расскажу ему все, чтобы он поверил и не винил ее за то, что она подбирает бродяжек с церковной паперти. Я несмело ей улыбнулась, но госпожа не ответила мне, отвернулась и сказала служанке, что побудет в саду, чтобы выбрать розы для букета.

Мы поднялись наверх, на этот раз в другую половину дома, и Теа пропустила меня вперед. Тревога никак не унималась, и опять заболел живот, и я даже прикусила себе фалангу большого пальца на левой руке, чтобы успокоиться. Дверь кабинета была плотно закрыта, но оттуда слышались мужские голоса. Один из них показался мне смутно знакомым, но от волнения я не могла вспомнить, где приходилось его слышать.

Служанка отворила передо мной дверь, и я смело шагнула внутрь. За письменным столом, заваленным бумагами, в кресле сидел, вероятно, хозяин дома, немолодой, усталый господин в темном камзоле, а напротив него — капитан стражи, который чуть не сломал мне руку. Я невольно попятилась, не сводя глаз с его лица; сегодня он еще больше напоминал злобного сторожевого пса. Кто-то крепко взял меня за плечи и подтолкнул на середину комнаты: это был Иоганн.

— Какая встреча, — скучно заметил капитан, рассматривая меня с ног до головы, и повернулся к господину фон Альтхану. — Эта маленькая лгунья пыталась уверить меня, будто ничего не знает о сыне графа.

— Ложь — пагуба сегодняшних дней, — непонятно ответил хозяин. — Вы ведь говорили, капитан, она из дома греха. Где уж там искать честности и искренности? Хотя эта девочка не похожа на распутницу.

— О да, сама невинность. Это двуличная тварь, Густав, как всякая из них. Не сочтите за дерзость, но не понимаю, почему вы не отдали ее правосудию сразу. Разговоры такие создания принимают за слабость.

— Есть такое слово — справедливость, Антон. Она спасла мальчика.

Капитан опять уставился на меня, как будто хотел снять с меня кожу живьем, и я прижала руки к груди.

— Я думаю, она хотела денег, — наконец ответил он. — Вам, к счастью, не приходится водиться с подобным народцем. Невинная с виду девочка — воровка и убийца, торговала собой и обманывала честных людей.

— Однако вы не судья, Антон, — и господин фон Альтхан произнес длинную тираду на неведомом языке. Меня била дрожь, и я уже представила себя перед судом. Тюрьма? Клеймение? Кнут? Виселица? В ногах появилась слабость, что я чуть не упала, но Иоганн поддержал меня.

— Но я и не выношу приговора, — равнодушно ответил капитан. — Посмотрите, как она боится. Разве этот страх не свидетельствует о вине?

— Страх говорит только о страхе. Подойди ближе, девочка, но не вздумай плакать. Этим ты никого не разжалобишь.

Я послушалась его и неуверенно подошла к столу, стараясь держаться подальше от капитана. Он усмехнулся, но ничего не сказал.

— Ты — хорошая христианка? — строго спросил господин фон Альтхан. Он казался мне милосердным человеком, но милосердие его было особого толка: нужно было дать ему те ответы, которые он хотел услышать, а у меня не было сил думать.

Я пожала плечами. Капитан расчетливо пнул меня носком сапога под колено: несильно, но очень болезненно.

— Отвечай нормально!

— Антон! — укоризненно обратился к нему хозяин.

— С этой девкой иначе нельзя. Я уже убедился, как она упряма и злонамеренна, — я ненавидела его узкие волчьи глаза, и шрамы, и голос. — Ты будешь говорить? Словами?

Я кивнула и выдавила из себя тихое «Буду». Господин фон Альтхан вздохнул и продолжил допрос.

— Ты спасла мальчика. Зачем?

Мне захотелось опять пожать плечами, но я вовремя спохватилась.

— Просто…

— Тебе просто захотелось?

— Мне стало его жалко, господин…

— Громче отвечай! — вновь вмешался капитан. К моему счастью, на этот раз он не стал меня бить.

— Почему ты не отвела его к страже?

Я замешкалась, не зная, что ответить.

— Не подумала, господин…

— Ты знаешь, что случилось с девушкой в твоем доме нынче ночью?

Мне пришлось обхватить себя руками, чтобы не дрожать.

— Я слышала сегодня на кухне… Господин.

— Вы воспользовались ее убийством, чтобы обокрасть ее и сбежать?

— Я не… — мне чудилось, что он расставляет мне ловушку. — Я ничего у нее не крала.

— У кого?

— У убитой, господин.

— А ты знаешь, кто убит?

— Да…

— Это тоже говорили сегодня на кухне?

Я молчала, упрямо наклонив голову. Если сказать, что я была вчера в комнате с Аранкой, то они скажут, будто я виновата. Если сказать, что слышала утром, то легко проверить и удостоверится во лжи.

— Она лжет вам, Густав, — с досадой заметил капитан. — Я издалека вижу вранье. Все она знает: и кто убит, и как убит. Она обманула достойного человека, доктора, — я вздрогнула, — она сбежала от своей хозяйки, она лгала мне, что не знает никакого мальчишки, а в ее комнате нашли деньги, которых у этой девки быть не может… На ее одежде — кровь!

Господин фон Альтхан холодно посмотрел на меня и откинулся назад, на спинку кресла. Он взял перо со стола, повертел его в руках и достал из стопки бумаг чистый лист. Я опустила голову, потому что не знала, как оправдаться, и не хотела смотреть, как хозяин будет писать мне приговор.

— Откуда кровь, Камила? — спросил он.

Жар прилил к моим щекам. Они хотели, чтобы я призналась в своей нечистоте. Я никогда не говорила об этом даже с женщинами, а сказать об этом незнакомцам?..

— Ты была при убийстве?

Я помотала головой и шепотом призналась.

— Нет! Но я видела ее… Потом.

— Вы зря тратите время, Густав, — капитан поморщился, словно у него болел зуб. — Расспрашивать таких добром — бесполезно. Поверьте моему опыту, они говорят начистоту только после хорошей зуботычины. Ваше просветительство — для таких, как она, — значит лишь то, что вас можно легко обмануть. Отдайте ее мне.

— Мне не хочется верить, что в таком возрасте для нее уже все потеряно, — господин фон Альтхан сделал какие-то пометки на листе. — Что вы сделаете с ней?

— Пока посидит в тюрьме.

Я тупо рассматривала деревянный пол под ногами, будто превратилась в соляной столп. Они еще переговаривались о моей судьбе, все так же хладнокровно, но я уже не слушала их, словно оказалась на другом краю света. Мысли мои бродили далеко; не хотелось думать о будущем, но зато я поняла, почему госпожа пришла за мной сама. Интересно, если бы я ответила ей, что не хочу иметь дела с законом, она бы отпустила меня на волю? Я пожалела, что не догадалась сказать об этом.

Господин фон Альтхан закончил писать и запечатал письмо сургучной печатью. Он передал его капитану, и мне показалось, это моя жизнь перешла из одних рук в другие.

— Мальчика я заберу позже, — деловито сказал капитан. — Пусть пока поживет у вас. Я мог бы уже спасти его из дома греха, если б эта девка не спутала все мои планы.

Он мог бы вбить мне в грудь кол, и это было бы не так больно, чем слышать его слова. Капитан собирался спасти Якуба, а я-то мнила себя героиней! Я робко напомнила себе, что спаслась сама, но мой поступок изрядно померк, будто в темной комнате погасла свеча. Вряд ли капитан стал бы бить и мучить Якуба, если бы нашел и забрал его в день смерти хозяина. А если бы он его забрал, то, может быть, осталась бы жива Аранка, потому что не попалась бы тому белоглазому — ведь тогда бы я не просила звать ее доктора. Все так бессмысленно перепуталось, что невольно хотелось найти нужную ниточку и распустить клубок, лишь бы вернуть все назад и на этот раз сделать лучше, чем получилось.

— В нем есть что-то благородное, — заметил господин фон Альтхан. — Моя жена очень к нему привязалась.

— Немудрено. Его семья очень знатна и обещала большую награду за его находку.

Капитан встал и крепко взял меня за плечо. Пальцы у него были жесткими, и я невольно съежилась. Ясно было, что он не упустит момента, чтобы вновь поучить меня уму-разуму. Сейчас его, наверняка, останавливало только то, что он находился в приличном доме.

— Дать вам провожатого, Антон?

— Зачем? Мои люди ждут меня снаружи. Они легко справятся с девчонкой.

Они распрощались, и Иоганн отворил дверь перед нами. Служанка тут же выпрямилась и сделала вид, что смахивает пыль с вазы, стоявшей у камина. Она опять подслушивала и посмотрела на меня с таким пренебрежением, как будто я была грязью под ее ногами. Мне захотелось вцепиться ей в волосы, но я уставилась себе под ноги.

Меня вывели, точно преступницу, разве что не связали руки. У входа в дом стояла черная карета, запряженная двумя лошадьми. Кучер дремал в обнимку с кнутом, пригревшись на выглянувшем после дождя солнце, а у дверцы прохаживался длинный и тощий человек, заложив руки за спину. Сабельные ножны оттопыривали полу его камзола, и как только помощник капитана нас увидел, он вытянулся во фрунт, пожирая начальника глазами. Тот махнул ему рукой, и он послушно отворил дверцу кареты.

Капитан подвел меня ближе и отпустил меня. Изнутри пахло гнилым сеном и нечистой бычьей кожей, и от этого запаха я поняла, что стоит мне зайти внутрь — и все будет кончено. Страх толкнул меня в сердце, и неожиданно для себя я подобрала юбки и побежала прочь, словно трусливый зайчишка.

Я услышала, как капитан выругался, и сзади загремели тяжелые сапоги. Я поднырнула сквозь подстриженные кусты, оставив болтаться на сучке чепчик, и вылезла с другой стороны; меня спас мой маленький рост, преследователям же пришлось оббегать аллею.

Бежала я наугад, не оглядываясь, главное — не к воротам, там меня наверняка уже ждали. Деревья и кусты казались мне спасением; капитан бы догнал меня на обычной дороге. Издалека слышались голоса: похоже, всех слуг подняли ловить меня, но я упрямо бежала вперед.

Ветка чуть не выколола мне глаз, и я невольно обрадовалась, когда выбежала на подстриженную лужайку, где на земле сидела служанка и штопала чулок. Рядом с ней вертелся Якуб — вымытый и приодетый. Он замер и открыл рот, когда увидел меня, но мне не хватало дыхания, чтобы сказать хоть что-то. Служанка громко завопила от неожиданности и швырнула в меня клубком, и я опять пустилась в бегство. Медлить я не могла, погоня была совсем близко.

Не помню, сколько длилось преследование, и каким чудом мне удалось ускользнуть от капитана. Я бежала так, что у меня потемнело в глазах и закружилась голова; в конце концов, я споткнулась о выступающий из земли корень и свалилась, уткнувшись носом в болотный мох. Одежда на мне порвалась, и я прокляла ее: обрывки были следом для капитана, он мог идти за мной, не торопясь и не тратя силы.

Золотистый жук прополз по кусту черники прямо перед моими глазами, покачался на листе и нахально перелетел на мой исцарапанный лоб, растопырив прозрачные крылья. У меня не хватало сил поднять руку, чтобы согнать его, и я поморщилась. Сердце билось где-то у горла, и мне казалось, что между ног стало горячей и мокрей. Лежать на земле было холодно, как в постели, которую не согреть; сосновые иголки кололись, томила жажда, ушибы и царапины болели, но бежать больше не было сил, и я никак не могла отдышаться.

Неподалеку неожиданно затрещала сорока, и тут же в глубине леса отозвались птицы. Я вздрогнула и с трудом поднялась на четвереньки. Капитан мог найти меня в любой момент: только страх перед ним и тюрьмой подталкивал меня идти вперед, куда глаза глядят. Я схватилась за ствол осины, чтобы встать и удержаться на ногах, и только сейчас мне стало совсем ясно, что идти некуда.

Сорока прострекотала еще раз, и я взглянула в ее сторону. Мне показалось, что я вижу просвет среди деревьев — значит, там была поляна, или ручей, или тропинка. На поляне можно отогреться после лесной прохлады, а ручей или тропинка приведут меня к людям. Я подобрала юбку и осторожно, чтобы не упасть, пошла вперед.

Это оказалась тропинка — круто уходящая вниз, бугристая, как кожа, изрытая оспой. Я остановилась среди деревьев и задумалась: стоит ли выходить на нее или все-таки собрать последние силы и пройти вдоль ее края. Под моей ногой громко хрустнул сучок, и какая-то тварь за моей спиной громко зашипела. Я взвизгнула и рванулась прочь, но опять не посмотрела под ноги, попала в яму и свалилась на землю, больно уколовшись о куст дикой малины. Шипение прекратилось, и кто-то позади захохотал.

— Ты ломишься через лес, как раненый лось, Камила, — весело заявил знакомый голос, и мне захотелось кинуть в Иштвана грязью и мхом. — А пищишь, как новорожденный заяц.

Я перевернулась на спину и гневно на него посмотрела. Наверное, выглядела я ужасно, потому что улыбка тут же исчезла с его лица.

— Не смотри на меня так жалобно, — юноша поднял руки вверх, а потом достал из-за обшлага рукава обрывок ткани. — Возьми и утрись. От кого ты убегаешь?

Я промолчала и после недолгих колебаний все-таки взяла у него серый от времени платок. Иштван взял меня за запястье и помог встать.

— Когда мы встречались с тобой вчера, ты не была так молчалива, — заметил он.

Я стерла с лица грязь и кровь. На щеке у меня распухала царапина.

— Меня хотят посадить в тюрьму, — неохотно буркнула я.

Он присвистнул.

— Значит, ты все-таки не простая птица.

— Я ничего не делала.

— Только украла мальчишку из знатной семьи и одежду у госпожи фон Альтхан, — подначил меня Иштван. Он глядел на меня так весело, как будто нет ничего смешней, чем оборванная девчонка.

— Я не крала Якуба! А одежду я верну…

— Брось. У них и так сундуки ломятся от богатств. В чем ты еще виновата?

Я хотела ему ответить, но он вдруг посерьезнел и подал мне знак молчать. Иштван споро снял со спины короб и раскрыл крышку и, пока я остолбенело глядела на него, велел мне залезать внутрь. Когда я замешкалась, все еще не понимая, что ему от меня надо, он закатил глаза, легко поднял меня и поставил в него. Мне осталось только скорчиться и присесть, чтобы он мог закрыть меня сверху.

Внутри пахло затхлой тканью, человеческим потом и почему-то свинцом. Свет проникал сквозь узкие щели, и я могла рассмотреть каждую складку у себя на юбке. Прислоняться к стенке было боязно, вдруг короб опрокинется? Я обхватила себя за колени, зарывшись в тряпки, и напряженно застыла.

Иштван зашуршал тканью, положил что-то на крышку короба и отошел на пару шагов, чтобы высечь искру. Сильно и резко запахло табаком, смешанным с листьями малины, и коробейник обошел вокруг меня, окутывая вонючим дымом. Я подумала, что он решил меня поджечь, но на мои плечи навалилась такая усталость, что эта мысль не вызвала во мне никакого протеста.

— Куда идешь? — окликнул его незнакомый голос.

— В дом господина фон Альтхана, ваше превосходительство.

Как Иштван переменился! Куда-то исчезло его балагурство и появилась неожиданная покорность.

— Можешь поворачивать назад. Там не до тебя с твоим барахлом.

Коробейник угодливо промолчал, и незнакомец пояснил:

— Здесь где-то бродит сбежавшая девка. Мелкая еще. Не видел?

Я сжалась еще больше. Как знать, вдруг он откроет крышку и скажет: «Да вот она, забирайте!»

— Нет, никого не видел, ваше превосходительство.

— Поймаешь — веди к капитану стражи. Тебя хорошо наградят. И другим бродягам в городе передай.

— Будет сделано, ваше превосходительство.

— Лови аванс.

Звякнули монеты и послышался звук оплеухи. Я прикусила палец, чтобы не вскрикнуть. Мне опять померещилась кровь, и слипшиеся светлые волосы, и грязные простыни, и младенец, укоряюще глядевший из-под цветов.

— Рука у вас тяжелая, ваше превосходительство.

— Это чтобы не вздумал хитрить. Понял?

— Так точно, ваше превосходительство.

Незнакомец подошел совсем близко, приминая мох, и остановился. Я задержала дыхание, чтобы не выдать себя, и, когда мне стало уже невмоготу без воздуха, он зашагал прочь. Я перевела дух. Неужели теперь все время придется жить в страхе?

— Я пока не выпущу тебя, — тихо сказал Иштван, и клуб дыма просочился внутрь короба. Мне захотелось чихнуть. — Отнесу тебя в место, где ты сможешь умыться.

— Почему ты не выдал меня?

— Знаю я их награды… Да и ты врать не умеешь, я говорил. Какая из тебя воровка? Смех один.

От неожиданности я замолчала. Почему-то его слова показались мне обидными. Иштван не ждал от меня ответа, неторопливо докурил и поднял короб, чтобы надеть его на спину. Когда он зашагал, я не удержалась на корточках и села, прислонившись спиной к его спине. Даже через прутья я чувствовала тепло его тела и запах острого мужского пота. Странно, но на этот раз меня от него не мутило, как было с доктором, и я подумала, что, наверное, Иштвану можно доверять. Снаружи спокойно шумел лес, и тепло солнца так нежно пригревало меня, а размеренная походка так усыпляла, что я просто-напросто заснула среди тряпок и лент.

— Проснись! — гаркнул кто-то над ухом.

От неожиданности я вздрогнула, и затекшие за время перехода ноги заныли, как только сон отступил назад. Я подняла голову от теплой мягкой ткани и встретилась взглядом с Иштваном; я спала, уткнувшись ему в плечо.

— И дрыхнуть же ты, матушка! — не зло заметил он. — Напускала мне слюней на рубаху, точно маленькая.

— Прости, — мне стало стыдно. — Могу отстирать.

— Брось. Это же просто слюни, — он прикусил кончик длинной изогнутой трубки, и я зевнула и протерла глаза.

Мы сидели в тени ивового куста, над узким ручьем. Вода в нем была такой прозрачной, что ясно виднелось и разноцветное песчаное дно, и серебристые мелкие рыбки, шнырявшие в поисках добычи. У берега стояла мельничка из листьев и веток, и быстрое течение вращало ее колесо. В роще за ручьем птаха затянула вечернюю песню, и впервые за последние недели на душе у меня стало легко.

Иштван протянул мне половину лепешки, завернутой в тряпицу, и я отломила небольшой кусочек.

— Бери больше, не обеднею.

— У меня есть чем заплатить, — робко отозвалась я.

— А я с детей и стариков за хлеб платы не беру, — без улыбки сказал он, затянулся и выпустил колечко дыма изо рта. — Откуда у тебя деньги?

— Мне отдала их моя подруга, — мне стало холодно и пусто, как только я вспомнила Аранку. — Это о ней ты говорил вчера…

— Об убитой? — прямо уточнил Иштван.

Я вздрогнула и кивнула.

— Она была очень хорошей.

— А ты сама такая же как она?

— Я бы хотела быть такой, как она, — серьезно ответила я. — Такой же красивой и доброй.

— Я не о том тебя спрашивал, дуреха, — он спрятал улыбку и взглянул на меня. — Ты занимаешься тем же?

Я покраснела и помотала головой.

— Славно. Но тогда рассказывай все с самого начала: кто ты такая и что с тобой случилось.

Поджаристая лепешка крошилась в руках, но я не смела ее есть, пока не закончила говорить. Неожиданно выполнить приказ Иштвана оказалось трудно, но еще никто и никогда не слушал меня так внимательно. Я опустила многое из того, что видела, и не смогла рассказать о пережитом подробно, потому что от некоторых воспоминаний меня начинало трясти, и тогда Иштван приобнимал меня за плечи, чтобы я успокоилась. Речь моя текла путано, и, наверное, если бы я слушала себя со стороны, вряд ли бы поняла, о чем говорила.

— Не слишком тебе повезло, — подытожил Иштван. Трубка у него погасла, и он набил ее самодельным табаком и разжег вновь. — Мир достаточно сволочное местечко, Камила. Кем были твои родители? Ты унгарка?

— Я не знаю, — тихо произнесла я и уставилась на подол своей юбки, усыпанной крошками. Родителей я не вспоминала давно. — Может быть. Отец был откуда-то с юга. Я помню, тетя ругалась на него.

Пока Иштван задумчиво курил, я доела кисловатый и соленый хлеб, собрала крошки и отправила их в рот, облизав пальцы.

— Не повезло тебе, — повторил мой спаситель. Я украдкой глядела на него и невольно залюбовалась его лицом. Худое, обветренное, смуглое, с узкими темными глазами и неожиданно выразительным ртом — мне захотелось провести по его щеке ладонью, почувствовать под пальцами горбинку носа. Иштван поймал мой взгляд, и уголки его рта дрогнули в усмешке. Я покраснела сильней и отвернулась.

— Что мне с тобой делать? — рассеянно спросил он у веселого ручейка. — Не могу же я таскать тебя за собой…

— Я умею готовить. И шить.

— Бродячая жизнь не для девчонки. Ты поела?

Я кивнула.

— Иди помойся, — велел он. — Вода здесь холодная, но чистая.

Вставать мне не хотелось, но Иштван был прав.

— Ты не будешь подсматривать? — мне отчего-то не хотелось, чтобы он видел, как я раздеваюсь.

— На что у тебя смотреть? — он взглянул на меня и опять усмехнулся. Я окончательно смутилась, ничего не ответила и поднялась.

Пока я мылась и застирывала одежду, опять пошел мелкий дождь. Я то и дело оглядывалась на Иштвана, но он не поворачивался ко мне, как и обещал. Почему-то мне стало от этого горько, и я подумала, что вскоре мы расстанемся, и он забудет меня так же легко, как и спас. Вчера он шутил со служанками и просил у них поцелуй, и мне захотелось оказаться на их месте, просто чтобы отказать ему, не больше и не меньше.

Я обозвала себя дурой, когда поняла, какие картины появляются перед моим внутренним взором, и принялась застирывать кровь еще усердней. Чем я действительно лучше шлюхи, раз думаю так о человеке, которого вижу второй раз в жизни? Я чуть не протерла дыру на месте кровяного пятна; теперь было бы хорошо разложить рубаху на солнце, чтобы оно выбелило ее, но у меня не было ни дня, ни часа, ни солнца.

— Я уж думал, ты утонула, — Иштван с интересом взглянул на меня, когда я подошла к нему. Я куталась в косынку, плохо отжатая рубаха под корсетом неприятно липла к телу. Хорошо, хоть он завязывался спереди, иначе бы я умерла со стыда, прежде чем мне пришлось просить Иштвана помочь с ним справиться.

— Ты сама-то что думаешь делать?

— Не знаю… — по правде, я действительно не думала о будущем. — Могла бы помогать по хозяйству… Кому-нибудь.

Иштван вздохнул.

— Не стоит тебе оставаться ни в Буде, ни в Пеште. История вышла громкая, а ну как на тебя взаправду все свалят? Родственников у тебя других тоже нет?

— Н-нет.

— Паршиво. Хотя и родственники бывают те еще.

Я вспомнила тетку и согласно кивнула.

— Всегда страдаю за свой добрый характер! — Иштван горестно покачал головой, но я заметила, что глаза у него озорно блеснули. — Спину себе надорвал, пока таскал глупую девчонку, теперь еще и думай, что с ней делать: не продашь, не выкинешь. Я тут решил, знаешь, — уже без балагурства добавил он, — товар у меня сейчас плохо идет. Думаю, придется сходить на запад, где люди побогаче, да потратиться, еще чего купить.

— Я умею штопать и шить, — робко вставила я. — — И стираю хорошо.

— Хоть на что-то годишься. Придется нам все-таки, как стемнеет, в город вернуться. А там раздобудем тебе одежку какую.

Я переступила с ноги на ногу — босиком стоять было прохладно — и опять кивнула. Я не знала, как его благодарить, и что для него сделать, потому просто молчала.

— А ты продавал когда-нибудь девушек? — неожиданно спросила я, вспомнив подложного «дядю». Не то, чтобы я боялась, что Иштван тоже окажется таким, но все-таки: что ему до меня?

— Каждую неделю, — Иштван оскалился и встал, чтобы взвалить себе на плечи короб. — Перевожу их через Карпаты, а там — туркам в руки.

— Туркам?

— Конечно! Родичи как-никак. Что ты на меня уставилась? Разве я не похож на турка?

— Я думала, ты — цыган…

— Баран тоже думал, что стричь ведут. Моя мать была турчанкой, так что я самый настоящий разбойник и грабитель. Породистый! Почему ты не падаешь передо мной на колени и не молишь о пощаде? Теперь тебе известна страшная тайна. Она стоила бы немало… — он сделал зловещую паузу и буднично закончил, — если б кому-то было до нее дело.

Я неуверенно заулыбалась, но на сердце стало тепло. С Иштваном я чувствовала себя в безопасности; пусть он иногда и странно балагурил: то ли шутит, то ли нет.

Мы отправились в путь, и по дороге он рассказывал мне забавные истории из своей жизни — они так отличались от всего, что мне приходилось видеть вокруг! Там часто смеялись, проказничали, любили, заливали печали крепким вином, делали глупости, и мне показалось, пока я шагала босиком по нагретой солнцем земле, что передо мной распахнулось окошко в другой, счастливый мир. Не хотелось ничего говорить, ни о чем думать, и я совсем позабыла, что где-то позади по моим следам рыщет капитан.