На краю...

Последние лучи заходящего солнца освещали крышу небоскреба.

Она стояла на самом краю, в шаге от вечности, к западу от заката.

Волосы ее ласково развевал ветер, и девочка, высоко подняв, раскинула руки. Словно живой крест, словно символ этого безумного мира.

Я вбежал в последний момент и увидел ее такой, прежде чем она упала. Не успел — так бывает. Подойдя к парапету, перелез через него, посмотрел вниз — не знаю зачем, но губы сложились невольной улыбкой. Наверное, издержки профессии. Я шагнул следом…

Тьма и тени в ней. Звон, и накатывающий лавиной свет. Вдох-выдох, мир рассыпался и собрался перед глазами вновь. Почти идеальный выход.

Сев на постель, посмотрел направо, она все еще так лежит, красивая, кажется задремала всего на полчаса, только вот для ее близких половинка часа растянулась на три года. Кома. Я долго смотрел в стену. Как там, у одной русской группы, белые стены, белый потолок? «В комнате с…» Точно! «Наутилус».

Псевдосигарета с ментолом и ладаном. Глубокий затяг. В наушниках заиграло. Проверенным движением нажимаю стартер. Пошел вход. Комнату озаряют сотни стремительных вспышек. Я закрываю глаза…

— Брюс Уэйни?.. Специалист по решению экстренных ситуаций?

Как же много их здесь собралось, и голова так болит — ноет, прям, нестерпимо. Обычно при входе в чужое сознание такой боли нет, хотя в нашей профессии без исключений никак.

— А вы и вправду Кэтмен? — жмется, связанная по рукам и ногам, девочка.

— Да, — бодро отвечаю я ей, а затем, добавляю, оглядев окружающих нас врагов. — Сдавайтесь!

— Ты смотри, и меня совсем потерял, — загримированный мужик, больше похожий на клоуна с окровавленным оскалом и грустными глазами, смотрит немного небрежно и даже без исхода.

— Ты — совесть? — кривовато усмехаюсь в ответ.

— Нет, я — страх!

— А тот бугай? — кивком показываю на накаченного культуриста.

— Знакомься, слева направо: гнев, боль, неуверенность, ярость и стыд.

— А этот? — указываю на стоящего поодаль парня.

— Этот? Этого мы не знаем, — глядя на утонченную фигуру в стразах, медленно произносит клоун.

— Я — полный песец! — с гордостью говорит незнакомец, и, достав из-за спины ручной пулемет, расстреливает всех только что обозначенных субъектов.

Одна из пуль и мне досталась.

Играет бодрая музыка. Какой-то марш, неужели «Non, Je Ne Regrette Rien»? Открываю глаза — потолок не плывет, но голова болит — первый признак, что надо отдохнуть. Но какой там отдых! Конкуренция! Что это за полный песец, что ему надо? Или это не еще один новый контактер, а защитный механизм, погруженного в кому сознания? Пациентка не хочет просыпаться? Обычно коматозники мне всегда помогали. Они же хотят вырваться.

Я встал с кровати, подошел к этой спящей царевне. Серьезно посмотрел на красивое юное лицо. Плавные линии, не лишенные внутреннего изящества. Девушка как будто улыбалась. Улыбка Моны Лизы. Таинственная и свежая. А может мое больное сознание, искореженное каждодневными погружениями в чужие умы, просто играет со мной? Игры разума? Сейчас даже кажется: она смеется задорно, будто говорит: «а ну-ка разбуди меня, может я та самая, настоящая?» Мне захотелось погладить русые волосы, просто сказать что-то доброе, ободрить.

Но вместо этого я лишь осмотрел висок. Второго нейродатчика не было — значит, конкуренция отпадает. Можно расслабиться, а то силы совсем покидают. С трудом переобуваюсь — третьего входа сознание может и не выдержать, потом придется лечиться самому. Вместо этого лучше прогуляться, подышать свежим воздухом.

Захотелось выйти на площадь. За больничными и жилыми корпусами разглядеть свежесть горизонта, а потом пройтись по набережной, наблюдая пустынно-одинокие волны. Или просто, хотя бы, посидеть на скамеечке в больничном дворике, слыша голоса гуляющих, крики ребятишек, гоняющих мяч. Но у дверного проема ноги подкосились, и я передумал.

Усталость невыносима, достав из кармана энергетик, запиваю капсулу колой со столика, и, ложусь на кровать прямо в одежде. Тьма накрывает, как цунами. Жаль, что каждый раз хоть со снотворным, хоть без оного меня ждет только чернота — никаких красивых снов. Максимум их обрывки, потаенные осколки. Никаких фантазий. Тьма, уступающая место свету.

Такие у меня сны, полное отсутствие, вернее. И очнувшись, не рад этому. Можно было бы сразу дать третий вход, но я передумал. В конце концов, сейчас или чуть позже, девушке будут ставить нейроконструктор. Слабая надежда, что он сработает — тоже существует. Как говорится, подождем. Она проснется. Так или иначе. Думая об этом, я рассеянно уставился на босую белую ножку, выглядывающую из-под одеяла. Надо же — палец шевелится. Уже есть результат?! Когда позванные мною родители, буквально живущие в соседней палате, забежали, девушка открывала глаза.

Всё, как люблю. Красиво. Хэп.

С чувством хорошо проделанной работы я вышел из реабилитационной больницы. Маленький дворик уютно дохнул в лицо теплотой. Глаз радуется. Красивые деревца, качельки, девочка, стоящая и смотрящая на меня… Я замер. Девочка! Та самая! Что стояла на парапете. Стал протирать глаза. Не верилось. Никак! Никак этого не может быть.

«Эта другая девочка, только похожа», — услужливо подсказало внутри. Ближе, еще ближе подошел к ней, почти подкрадываясь. Она вдруг засмеялась: задорно, звонко. И, показав на меня пальцем, побежала. Я побежал следом. Догнал только в каком-то колодезном тупичке, грубо схватил за плечо, и почти крикнул в лицо:

— Да кто ты такая?!

— Ты — это я.

Девочка смотрит на меня и мне страшно.

— Да бред!!! — эхом разносится вопль.

Вспышка света, руку свело, словно от удара током. Больно. И темно, а еще сыро, душно, страшно, и просто паскудно до тоскливости от ощущения жуткого одиночества. Но все это быстро пропало, все чувства куда-то делись. Остался лишь холод. И он нарастал, пока я ворочался, тяжело возвращаясь в себя. Наконец удалось открыть глаза.

Я лежал на асфальте, а небеса плакали надо мной.

«Простуда!» — первая мысль оживающего организма.

Насквозь мокрый и обессиленный я попытался опереться о землю, но ладони только скользили — сквозь пальцы протекала вода. Пытаясь найти точку опоры, хотя бы в словах, я забормотал:

«Дождь только начался…»

С трудом встав, почему-то не удержался и плюхнулся в грязную воду. Как в хорошем боевике воды было по щиколотку.

Захотелось остановиться, перестать бороться, просто закрыть глаза, и остаться в почти бушующем потоке.

«Иди ко мне», — тихий шепот прозвучал в чернеющем небе, а может только в моей промокшей, почти отсыревшей голове? Сумерки поглощали без остатка все силы, волю, желание жить. Но я встал. Любопытство ведет нас, когда умирает даже надежда. На автомате, на рефлексах выбрался на дорогу. А там никого: ни машин, ни людей.

«Он только начался, счас закончится…» — растирая коченеющие руки, продолжал бормотать под нос, сам не понимая смысла сказанного, только чтоб двигаться вперед, чувствовать, что жив. И совсем, конечно, не заметил, когда и как, рядом пристроившись, возник, медленно движущийся параллельным курсом черный «Мерседес». Наконец, движение сбоку привлекло мое окоченелое внимание. Я и машина синхронно остановились.

Дверца распахнулась. В красивом белом костюме брутальный кореец выглянул и скомандовал:

— Залезай!

Тон его мне очень не понравился, словно наилегчайшей категории девушек сказали, поэтому с оглохшим и гордым видом продолжил идти вперед.

— Залезай! — не унимался тот.

Я показал «Мерседесу» фигуру из трех пальцев. И меня втащили в него. Особо сопротивляться не получилось, да и зачем? Там хоть тепло.

Внутри располагался дорогой салон, обтянутый кожей, машина шестиместная: два водительских сидения и по два друг против друга. S-класс. Оглядевшись, устало спросил, не обращая на заломленное плечо внимания:

— Вы кто такие?

— Друзья. Видим, ты промок. Вот думаем: поможем — довезем домой, — улыбнулась черноволосая девушка, сидевшая напротив корейского брутала. Одного взгляда было достаточно, чтобы не поверить ей — в руке ее был нацеленный на меня пистолет.

— С пистолетом? А пистолет зачем?

— Мы боимся тебя.

— Так может я того, сойду?! — ответил, потянувшись к дверной ручке.

— Не рыпайся! — сжав сонную артерию сильными натренированными пальцами, кореец теперь держал в них мою жизнь.

Девушка тонко взмахнула ладонью, и кореец толкнул меня на нее.

— Все, что имеет начало, имеет и конец, Макс.

Захотелось в ответ подколоть, но она уже притянула к себе и поцеловала страстно, как может только настоящая женщина, а затем меня ударили по затылку.

Очнулся в кресле, голова пульсировала болью. Я склонился набок, обхватил рукой затылок. И тут, прямо напротив, раздалось:

— Рад видеть тебя, Макс.

Черноволосый, чернокожий, в красивых круглых очках мужчина улыбался. Чем-то он напоминал большого кота. Весь в кожанке и черной тройке — внушал странную смесь уважения и желания соперничать.

— Кого ты мне напоминаешь? — простонал я.

— Все мы кого-то напоминаем. И прежде всего — самих себя. Так что это не важно. Значение имеет только твой выбор.

Он вытягивает руки медленно, как в фильме со спецэффектами. Словно время замедляют, и оно идет, нет, течет капля по капле, разворачивает ладони — в одной красная таблетка, в другой… тоже красная.

— Ну что, так какую?

— Красную или красную?..

— От правды не укрыться, — лицо мужчины расплылось в улыбке.

— Так, где я?

— Ты находишься на границе с новой жизнью. А за ней — всё или ничего… Что ты выберешь?

— Всё — звучит надежней.

— А если всё, это и есть ничего? Пустота всего лишь, по сравнению с тем, что видел здесь ты?

Я вздохнул, посмотрел на две красные капсулы.

— Одна — всё, другая — ничего?

— Практически, — еще раз фирменно улыбнулся мужчина, затем кивнул. — И наоборот.

— Если выбора нет? Тогда зачем?

В ответ — молчание. Хоть бы у него один мускул дрогнул, нет, непроницаемая маска — окаменевшая улыбка, казалось, нарисованная. Ужасно захотелось потрогать это фактурное лицо: вдруг холодное, вдруг на глазах рассыплется, развеется мороком или рука пройдет сквозь голограмму? А потом захотелось сказать: «А будь что будет» или «авось пронесет, небось не пропадем» — махнуть рукой и выпить залпом. Я переборол и то и другое желания. Глупо думать, что никто ни чему не учится.

«Возьму правую, с правой — правда», — шепнуло в глубине. Возможно, интуиция.

Когда я взял капсулу, мужчина заулыбался еще больше, как фокусник перед демонстрацией псевдочуда. Сбивает? Пил долго, пока стакан, точнее, вода в нем не кончилась.

Странно, жажды нет, а пить хотелось.

— Еще вода есть?

— Весь графин в твоем распоряжении…

Меня шатало. Руки тряслись, дрожали. Поэтому, не наливая больше в стакан, стал пить из горлышка. Вместе с водой в меня вливался холод. Он все сильнее и сильнее овладевал мной. Я отшатнулся, когда по полу прошла волна — словно зеркальный паркет отсвечивал, и от него волнение передалось стенам. Глубокие впадины прошли по ним.

— Ну что, Макс, ты готов к правде?

За спиной мужчины забрезжил тусклый свет. Я закусил губу, сел в кресло. Струйка крови быстро стекала по подбородку на рубашку. Ее тепло расслабило, подавляло страх. Но по лицу прошла невольная судорога.

— Что не убивает — делает сильнее, — произнес невпопад.

— Мне всегда в тебе эта позиция нравилась...

Наверняка это была искренне радостная улыбка. Дальше послышался треск столь мощный, что показалось, будто в комнату хочет ворваться ураган, даже не из ветра — из электричества. Настолько сильных звуков слышать не доводилось.

Теперь свет за спиной мужчины разгорался. По стенам прошла рябь, и вместе с треском, с них сорвали всю шелуху: пыль, обои, штукатурку тоже сорвало — все разлетелось. Гвозди с визгом стреляли в потолок. На мгновение, время замерло, застыло, вокруг в воздухе повисли осколки, а затем их развело в стороны, словно ангел крылом закрыл меня. Не помню, как оказался на коленях. Из глаз текли слезы, бил тик. В панике прикрыл лицо, а когда убрал руки, ничего не было: даже номера, даже стен и потолка.

Окружающее пространство расширилось. Вокруг струился белый свет — он заполнял все. Честно говоря, возникли ожидания громогласного голоса откуда-то сверху. Вместо него раздались тихие и все же разносящиеся эхом шаги: «Хлоп-хлоп-хлоп, хлоп-хлоп-хлоп», словно человек не просто шел, но еще и умудрялся пританцовывать.

Откуда-то издалека, то приближаясь, то удаляясь, ко мне двигалась фигура. Когда она оказалась ближе, охватило ощущение, будто меня вместе с реальностью, или хотя бы с полом пронесло сквозь сотни метров, может даже километры, как на крыше скоростного экспресса. Словно белая облачная поверхность пронеслась подо мной, словно облако гонимое смерчем, стремительно увлекаемое в неизведанное.

Теперь я и незнакомец стояли рядом. Чем-то он напоминал моего дядю. Приглашающий жест. И мы оба сели, в возникшие из пола, мягкие пушистые облачные кресла, по ворсинкам которых, струясь, мелькали маленькие вспышки.

Он долго смотрел мне в глаза, затем улыбнулся, расплываясь в улыбке усмехнулся, и, наконец, захохотал.

— Ох-х, как ты смотришь, кажется, ты совсем ничего не помнишь.

— А должен?

— Скажи тогда мне, как звать тебя?

— …А?

— Сколько тебе лет? Ты женат, влюблен? Какого цвета твои глаза?

Я долго в растерянности молчал, а мужчина внимательно смотрел.

— Странно, мне, мне казалось, я знаю…

— Знаешь, чувствуешь себя: какой ты. Но ни разу твой взор не зацепило отражение в зеркале, ни разу вид молоденькой девушки не воспламенил кровь, ни разу тебе не захотелось петь. Только разговоры с самим собой, немного жалости к людям и эгоизм в самых примитивных проявлениях: попить, поесть — ты, кстати, как, ешь вообще? Ну, куришь и пьешь, куришь и пьешь… — это видел.

— Почему так?

— Ты и есть этот мир. Ты — это я, а я — это ты. Но чтобы все вспомнить тебе просто надо посмотреть в зеркало. Он сделал взмах и медленно стал, словно поднимая, вытягивать груз. Пол подернулся туманной дымкой, стал прозрачным, и из него возвысилось огромное, в ослепительно белоснежной оправе зеркало.

Я заглянул в него.

Матовая поверхность пустовала.

— Там ничего нет.

— Так и есть, даже очертания пропали. Ну, так нарисуй их, вон, волосы длинные почти на нос свисают!

Я вытянул прядь.

— Шатен.

В зеркале стали проявляться очертания прически.

Мужчина удовлетворенно кивнул и жестом предложил продолжить.

Я провел ладонями по сужающемуся лицу, и прикоснувшись, почувствовал глубокий шрам на щеке. Боль озарила память. Снег… холод… удар. А еще неземное ощущение полета, как будто тело переворачивает в воздухе, а время застыло смотрит, как я лечу к небесам.

— Правда незабываемо, такой эффект только в центрифуге.

— Машина перевернулась, — тихо и подавленно произнес, не поднимая глаз. В зеркале вспыхнуло лицо, которое я не мог не узнать. Темные, слегка вьющиеся волосы, серо-карие глаза, шрам перечеркивающий щеку. Таких сотни миллионов.

— Его зовут Максим, — указал в зеркальную гладь ладонью, и произнес мой собеседник: — Максим Юрьич Зимин. Собственно как и тебя. Только не плачь, — грустно улыбнулся он. — Девичьи слезы — облегчение, мужские, словно расплавленное серебро: сжигают тело и часть души. Ты не думай — не погиб ты. Будем знакомы, я твой разум — по-простому мозг.

Я засмеялся уже сквозь выступившие капли расплавленного серебра.

— Ты кто…, уф… ты издеваешься?..

— А что, надо было подойти, хлопнуть тебя по плечу и заявить: «Дружище, я мозг, ты — сознание, душа и прочее. Мы в коме. Я тут сварганил цепочку нейронов — пора рвать когти!» Ты думаешь, я ищу легких путей?

— Цепочку… Понятно, коматознику снится про работу по выводу людей из комы. Защитный механизм, — я закачал головой, потом вдруг прищурился, осознавая. — Парадокс. Причуды защитного механизма (сознания). Все, что я видел до сих пор — игры разума. А какой ты настоящий?

— Мдя. Интересный вопрос… — его лицо стремительно стало светлеть, а глаза потемнели, как вдруг ослепительная голубизна вспыхнула в зрачках. Темные волосы покрылись золотом.

— Ну…

— …Ты чему-нибудь научился?.. — неожиданно прозвучал вопрос.

Мужчина молодел, превращаясь в златокудрого юношу.

— Не знаю.

Парень вздохнул. Волосы побелели, стали почти седыми, но с мелированным блеском.

— Да-а, — вместе с его выдохом, по лицу прошел глубокий шрам, а цвет глаз из синего стал ослепительно изумрудным. — Три недели ушло, чтобы воссоздать одну нейронную цепочку! Нить жизни между тобой и мной. Тебе нужно наверх в реальность, а то вдруг нас отключат.

Теперь волосы и отросшая аккуратная бородка горели огнем.

— Так…

— …Я вечно изменчив. Меня миг назад просто не существует — уже изменился, впитав новые знания, и, что-то забыв. Ладно, заговорились мы, — сбоку возникла светящаяся дверь. Он вздохнул: — Мне тяжело удерживать образ, да и не важно сейчас это — ты все вспомнил, вновь осознал себя. Открой дверь.

Я подошел к ней, встав из облачного кресла, открыл. Внутри пульсировала слепящая бесконечность. Для уверенности напоследок обернувшись, хотел попрощаться, и как-то ободриться, но искренние слова готовые сорваться с губ, куда-то предательски делись. Все, кроме «до свидания», и я по привычке ляпнул:

— Слушай, а классно с девочкой ты придумал, Ты молодец, спасибо! — не выдержав, захотелось похвалить и одновременно похвалиться — все-таки свой интеллектуальный аппарат.

— С девочкой, какой девочкой? Нет никакой дев…

Но я уже шагнул, и меня затянуло в вихреворот света, крутящий миг — ослепительный, яркий. Даже как будто вкусный. Я словно пил свет, насыщаясь им, а затем с криком вскочил.

Темно, в окне снег, фонарь горит. Мне тут же захотелось спать. И я не стал с собой бороться. Снов не видел, открыл глаза с первыми лучами солнца. Рыжие волосы на подушке принадлежали моей девушки. Она спала, уткнувшись в мое плечо.

За окном снег все кружил, танцевал.

Мне повезло. В коме я провалялся всего три недели, которых врачам хватило для постановки диагноза — «без шансов».

Как раз и наступил Новый год. Правда, с памятью возникли осложнения, зато я отчетливо помнил обо всем произошедшем во сне, постепенно привыкая к новому миру. Теперь, ни за что не сажусь в одну машину с лихачом Андреем, даже силой меня не заставить. Вот так зимой вперегонки играть. Тридцать первого решили отпраздновать по-особенному в честь выздоровления. Собрались все жертвы ДТП.

Снег валил с особой силой весь день, и под вечер снегопад только лишь усилился. Собрались в большом развлекательном центре, где на втором этаже располагался весьма неплохой «ресторан-кафе», как гласила вывеска. Называлось заведение для офисных символично — «Трамплин». Это было любимое место моих друзей, да и мне в нем нравилось. Так что я сидел в кафе, пил сок, улыбался, принимал поздравления, хотя странное чувство ожидания чего-то не покидало меня весь вечер.

«Мозг явно что-то санализировал», — мелькнуло в голове. И я направился в соседнее кафе через зал от нашего.

Негромкая музыка. Несколько посетителей, молча сидели за столиком, а меня не покидало ощущение недосказанности. Аккуратно убранные столы, некоторые уже зачехленные политиэленом. Картина праздничной покинутости и отчуждения добавляла атмосферы.

— Что вам? Мы уже закрываемся, к сожалению, — устало произнес официант.

Я не отвечая, подошел к распахнутому окну, посмотрел вниз. Сквозь пелену снега не разобрать ничего.

— У вас есть проход к служебной лестнице?

— Конечно.

Я прошел к ней, быстро спустился, затем вышел из здания в заснеженную ночь. Ветер пел, звезды танцевали, а я надрывно смотрел в белую пелену мелькающего снега, отрезавшего для обозрения весь видимый горизонт серебристой мельтешащей мглой.

— Дяденька, кого вы ищете? Так простыть можно.

Я обернулся и застыл. Долго смотрел, веря и не веря одновременно. Маленькая девочка. Та самая. Большие глаза, косички-косенки, задорная улыбка. Синеглазка. Почти на выходе из здания, в ореоле света, льющегося из вестибюля. В двух шагах от отчужденности снега, в миге от моей новой жизни.

— Девочка…

— С возвращением! С Новым годом, с новой жизнью!

Обернувшись, она вприпрыжку побежала, и я увидел, как колышутся, и, казалось, оживают, и летят в такт движениям маленькие ангелы, нарисованные на футболке.

Наверное, она каждый день стоит на краю борьбы за чьи-то души. Маленькая девочка, ребенок внутри каждого из нас. Ангел, охраняющий.

Я долго смотрел вослед. Стоял и смотрел. А снег на улице кружил — не падал.