Глава 1. Залучье

Изначальным Средиземьем испокон веков называли относительно небольшую полоску земли, ограниченную Мглистыми горами и рекой Великий Андуин на востоке и бескрайним океаном на западе. Название пришло от эльфов, которые считали этот клочок суши границей меж блаженными берегами и обширным континентом, где ютились многочисленные племена простых смертных.

К тому времени, когда начинается наше повествование, людские племена, заселявшие некогда изначальное Средиземье (по-эльфийски — Эннор), расселились, а многие, не от хорошей жизни, разбрелись по огромной территории необъятного континента. Южной границей теперешнего Средиземья осталась песчаная пустыня, где издавна обосновались племена диких варваров-южан, и берега Восточного моря, о просторах которого имеются лишь смутные представления. Восточной границей стали скалистые хребты Тайшальских гор, за которыми начинаются бесконечные, голые степи, населенные свирепыми степовиками, кои своими набегами продолжают наносить несравненный урон как Руну, так и Хордии. Западной границей по-прежнему является бескрайний океан, сокрывший от всех, кого постигла роковая участь, благословенные края, где жизнь не знает пределов, а счастье не знает границ, где согласно легендам и сказаниям живут справедливейшие из справедливых, мудрейшие из мудрых, достойнейшие из достойных…

Общепризнанной же северной границей являются покрытые вечными снегами вершины Призрачных гор. Впрочем, на пороге вечных снегов цивилизация не заканчивается. Если переправиться на пароме через неспешные, темные воды величественной северной реки Амун близ Либузы, попадешь на проезженный тракт, который ведет к крепости Амонфост — оплоту восточных владений княжества Северный Арнор или Хордии. Тракт следует далее на северо-восток вдоль реки Калары, теряясь в долинах и нетронутых человеком ущельях Северного Тайшаля с их первозданной красой.

Но надо быть внимательным! Тракт то становится широким, хоть три подводы рядом умести, то превращается в едва заметную на каменистых осыпях тропку.

Так или иначе, но через неделю путешествия по горным тропам доберетесь вы до небольшой крепости Салихард, что стережет северную границу княжества от непрошеных гостей. Здесь тракт заканчивается, и далее ведет в горы едва заметная тропа, которую местные жители прозвали Козьей, настолько узка и неприметна она местами. Тем не менее, именно этим путем долгие годы пользовались торговцы Хордии, добираясь до своих северных соседей норлонгов. По этих же тропам шествовали дружины ополченцев-норлонгов на подмогу амбициозным властителям Северного Арнора. По этим же дорогам возвращались к берегам далекого Ледового моря повозки с раненными и искалеченными в битвах воинами опального княжества.

Обогнув с востока приметную издалека остроконечную вершину горы Терн, тропа выходит на каменистое плоскогорье, прозванное местными жителями Мерцающим за обилие кварцевых россыпей, что переливаются всеми цветами радуги как под лучами солнца, так и в лунные ночи.

Всего путь-дорога от крепости Салихард до Нордфоста, столицы княжества норлонгов, занимает месяца два-три. И как не крути, но дважды по дороге путнику суждено лицезреть древние творения нечеловеческих рук — две эльфийские башни: руины Эмит-Тимин на безымянном перевале, что вблизи Тиминской крепости, и Тархан-Соэль, что возвышается над заливом Норрен у самых западных отрогов Красных гор.

Впрочем, и здесь разумная жизнь не заканчивается, а может быть, только начинается.

К северу от норлонгского княжества на многочисленных и немалых островах издавна селились отчаянные воины и несравненные мореплаватели — норды. К востоку же, меж непроходимых топей и вековечных лесов, обосновались в меру миролюбивые человеческие племена, которых прозвали северинами.

Норлонги давно наладили с ними торговлю, хотя порой отношения меж соседями складывались не лучшим образом. Пограничные стычки были делом обыденным, но до крупных сражений дело не доходило. Китовые ус и жир, тюленьи кожи и мех морских котиков от нордов, а также бесчисленная пушнина, коей славились земли северинов, неприметными горными тропами переправлялись норлонгами в Северный Арнор, а оттуда доставлялись в княжеские замки и дворцы всего Средиземья. Цены на северные товары были высоки, и богатство норлонгского княжеского двора постоянно возрастало.

Неизменным, однако, оставалось отношение великих князей к северному сородичу. В изначальном Средиземье, Арноре и Гондоре, норлонгов, по-прежнему, иначе как отступниками не величали. В Восточном Гондоре их откровенно побаивались: уж слишком хорошо запомнились опустошительные набеги северян на крепости и поселки Руна во времена тысячелетней войны. В Северном Арноре — Хордии, хоть и ценили норлонгов за воинскую доблесть и непомерную отвагу (как союзников в долгой и кровопролитной войне), всё же повсеместно относились к ним с нескрываемой опаской, а многие и с заметным презрением, как к людям второго сорта.

Следует заметить, что норлонги, норды и северины были не единственными племенами, коих суровые просторы севера приняли в свои объятия и принесли желанное прибежище. Если близ Тиминской крепости свернуть с прохоженной северной дороги на восток, то вскоре обнаружится едва заметная тропа, что выведет любознательного путника к плоскогорью, венчающему горный хребет, что называется Лука, то есть излучина — на местном наречии. Где-то посреди плоскогорья тропа вплотную подходит к отвесному обрыву, откуда открывается редкой красы вид на живописную зеленую долину, что возлежит меж обращенных к южному солнцу горных отрогов северного Тайшаля. Спуститься вниз можно лишь одним путем — по обрывистому склону извилистого оврага, имя которому Шайтан-Унгол, или Чертовы Сходни. Начало этого спуска венчает древняя, полуразрушенная каменная арка. Только так можно попасть в уютную долину, которую местные жители нарекли Залучьем, а в шутку — Закоулком.

Надо быть, наверное, уж очень любознательным путешественником и любителем всяческих приключений (на свою голову, так сказать), чтобы по отвесным утесам Шайтан-Унгола рискнуть таки спуститься в кажущуюся с заоблачных высот сказочной долину. Насколько известно, таких отчаянных скалолазов в тех местах последние годы не наблюдали. Или о них ничего неизвестно.

Впрочем, не будем ходить округ да около, как говорится. Даже самый несообразительный читатель должен был догадаться, что в «сказочной стране» может жить только «сказочный народец». А такими на просторах Средиземья могли быть лишь хоббиты. И верно!

Говаривают, что ранее этот народец делился на три племени или породы. Впрочем, за годы долгих странствий древние роды столь перемешались меж собою, что о беляках, струсах и лапитупах уж и не вспоминают.

Однако хоть и не забыли хоббиты имени своего древнего народца, многие из них (городские и жители близлежащих местечек) предпочитают называть себя тиминами, то есть поданными князя, что восседает в Тиминской крепости. Оно и не дивно! Ведь единственная дорога, что соединяет нынешний закоулок с внешним миром, пролегает через владения горного князя, который долгие годы оберегал целостность и неприкосновенность границ нынешней Хоббитании. За что все жители тихого уголка на границе цивилизованных земель платили князю оброк, а иными словами — дань.

Хоть вкупе территория Залучья не уступает по размерам тем землям в пределах Арнора, где некогда весело и привольно жили предки нынешних хоббитов, народец сей не стал более многочисленным. Причиной тому — суровые зимы и непродолжительное, хоть и жаркое, лето. Что осталось неизменным, так это внутреннее устройство общины.

Единственным городом в пределах нынешней Хоббитании можно считать Бринбурн, что в южных отрогах горного хребта Лука, на берегу речки Игристой. Впрочем, город сей более походит на большую деревню, хоть и обнесен городьбой и имеет четверо городских ворот. Дома — сплошь деревянные. От рытья нор и подземных сховищ хоббиты давно отказались — уж слишком каменистыми и неподатливыми оказались местные земли. На центральном Плацу, или единственной площади города, возвышается двухэтажный Палац, а попросту — большой деревянный дом, где проживает Верховный Староста (бессменно, на протяжении столетий, из рода Кролов — так повелось со времен Великого Исхода, году где-то в 3400 по Летоисчислению Хоббитании — Л.Х.). Кроме него олицетворением власти в Залучье являются четверо Старост, что возглавляют четыре Удела. Есть и доблестная дружина (с десяток престарелых вояк).

Вблизи славного города Бринбурна расположилось множество поселков, или поселений, каждый из которых имеет свое диковинное название. Далее же, вглубь Залучья, поселения встречаются всё реже, но многочисленные хутора и хуторочки заполонили живописные луга, пастбища и равнины. Большинство нынешних хоббитов предпочитают жить отдельно, вдали от соседей и родичей. Видать, на то есть причины…

Северный удел возлежит в отрогах Луки.

Восточный удел начинается в месте, где Игристая соединяет свои воды с рекой Мутной, что истекает из Муторного озера. Далее же, на востоке, воды двух рек вливаются в полноводную Туну, что может сравниться своей красотой лишь с Андуином Великим. Именно река Туна и является восточной границей Залучья, где время от времени случаются мелкие стычки с соседними племенами варваров. Впрочем, в Хоббитании к подобным вещам всегда относились спокойно. Ведь хоббиты по природе своей никогда не были воинственны, но свои земли стерегли и не дозволяли лихим чужакам шастать где угодно.

Южным уделом являются окрестности Муторного озера, до коих от самых северных селений, кои зовутся Выселками, пути недели две не меньше, если не забывать посещать все трактиры и постоялые дворы, что выстроились вдоль проезжего тракта. Западным же уделом считаются земли, что примыкают к восточным отрогам Северного Тайшаля, а также верховья реки Игристой и долина речки Мутной. Кстати сказать, самые плодородные и богатые!

От своих далеких предков нынешние хоббиты унаследовали свой теперешний уклад жизни. По-прежнему любят они тишину и покой, по-прежнему толстоваты, но сноровисты и ловки. Не утратили они ни завидного слуха, ни зоркости глаз; тем более, что суровые законы севера беспощадны к тем, кто слишком разнежился и разленился. И былое умение бесшумно и быстро исчезать — в случае опасности! — здесь уж как пригодилось.

Ростом нынешние жители Залучья, впрочем, заметно отличаются от своих предков. Если раньше и трехфутовый хоббит был редкостью, то нынешний при таком-то росте считается коротышкой и лучше вовсе не попадаться ему на глаза соседям, потому как высмеивать друг друга сей народец горазд.

Впрочем, в своем «закоулке» живется хоббитам не так весело и привольно, как на землях старой Хоббитании. Что ни говори — север. Пестрые одежды давно сменились на более простые; желтые и ярко-зеленые цвета уступили место серым, темно-зеленым и коричневым. Но башмаков, как и в старину, хоббиты не любят, хоть суровые зимы волей-неволей заставляют надевать на ноги короткие сапожцы, кроенные из овечьих шкур. Зовется та обувка пренебрежительно — понучи, и стоит весеннему солнцу хоть малость прогреть холодную каменистую почву, глядь — все жители, как один, уж месят влажную землю твердыми, шерстистыми ступнями.

Ученость, по-прежнему, средь хоббитов не в почете. Былое родословие тоже подзабылось. Однако историю свою нынешние хоббиты не забыли, но говаривают, что «вернулись в свои исконные земли». Как не позабыли и своих, известных всему Средиземью предков — Бильбо и Фродо Торбинсов. «Алая Книга Западных Пределов» покоится на полках почти в каждом доме. Правда сказать, книга та неоднократно переписана, а деяния главных героев изрядно приукрашены, но кто ж ее читает? Более всего любят хоббиты холодными зимними вечерами, удобно устроившись в кресле у пылающего камина и испив кружку-другую хорошего темного винца, пересказывать своим детишкам содержание самых интересных глав древней повести. И обрастают события, изложенные в стародавней рукописи, всё большими подробностями; повесть становится всё длиннее, повествование всё запутаннее, а герои давно уж превратились в славных витязей, которые чуть ли не в одиночку низвергли с черного трона Мордора злобного и коварного Властелина Тьмы…

Более же всего жителей Залучья устраивает то, что в их земли никто из большого мира не наведывается. Похоже, об их существовании здесь, на краю цивилизованного света, просто не знают, а может быть, никому и дела нет до каких-то там коротышек, что обосновались меж диких гор и комариными болотами.

Единственной связью с прочим миром остается неприметная тропа, что ведет к Тиминской крепости. По ней два раза в год, весной — как только сойдут снега на перевалах, и осенью, под самые холода — Верховный Староста Крол самолично (со своей родней) отвозит обоз с оброком ко двору Великого князя — властителя всех окрестностей и угодий. Складывают в обоз всё, чем богаты местные земли.

С берегов Муторного озера доставляют соленую и вяленую рыбку, с востока — ягоды и редкие травы, что помогают почти ото всех болезней (излечивают даже моровую язву), а также пушнину, которую удается выменять у редких племен северинов, если ближе к весне переправиться по льду на другой берег широченной Туны. Славится Восточный удел также крепкими винами и настойками, что делаются из некоторых трав и ягод, но в оброк их не включают — самим порой не хватает. Северный и Западный уделы богаты на домашнюю скотину, овец и коз. Потому шерсть и шкуры составляют немалую часть обоза. Кроме того, Запад добавлял к оброку мешки с пшеницей и ячменем.

Загрузив всё это на десяток подвод, каждую из которых волокут по паре мулов, обоз отправляется в нелегкий путь по извилистым горным тропам. Отсутствует Верховный Староста с родней где-то с месяц, и, возвратившись, привозит диковинные известия о том, что творится в большом мире. Послушать Старосту собираются жители даже самых дальних окраин Залучья, заканчивается же всё веселым и шумным гульбищем дня на три, а когда и более.

Из путешествия ко двору князя частенько возвращаются Кролы с несколькими мешками настоящего трубочного зелья. Так уж сложилось с древних времен, что хоббиты были особо охочи до курения, считая его неким искусством, хоть происхождение этого обычая окутано тайной. В былой Хоббитании научились они выращивать диковинные сорта трав, которые и прозвали трубочным зельем. Сохранились в памяти даже названия некоторых сортов — «Длиннохвост» и «Старый Тоби». Но здесь, на севере, эти травы не прижились, хоть одичавшие их ростки можно до сих пор встретить на южных склонах Диких оврагов. Знать, короткое лето не давало возможности этим травам выспеть и набраться необходимой зрелости...

Впрочем, в редколистных лесах или Редколесье, что на берегах Муторного озера, нашлись менее прихотливые травы, которые после многих лет кропотливого ухода стали давать поросль, что была хоть как-то пригодна для курения. Однако сравнивать «махру», как прозвали местные жители эту травку, с настоящим южным табаком, что дважды в год привозит Староста из своего нелегкого путешествия — что сравнивать хорошее ягодное вино с коровьей мочой. Потому настоящий табак всегда был в цене, и это давало семейству Кролов постоянную и немалую прибыль. Большинству же нынешних, не таких уж богатых жителей Залучья, сей табак попросту, как говорится, был не по карману. Потому и «перебивались они с махры на махру».

Монополию семейства Кролов на столь редкий товар пытались, одно время, подорвать Бобберы из Восточного удела. Они втихаря отправились было к княжеской крепости, рассчитывая обменять несколько бочек своей домашней настойки из травы собрицы (кстати, очень ходовой в Залучье) на настоящий табак. Вернулись они назад очень скоро, ни с чем, и без настойки, никому о своих приключениях так толком ничего и не рассказав. Потому, что там сталось — неизвестно. Лишь Кролы загадочно ухмылялись, а сам Верховный вскользь заметил (при большом стечении народа, кстати говоря), что не всех привечает Великий князь, людей незнакомых ко двору не пущает, но прогоняет пинками, то бишь с позором…

В общем, жизнь в Залучье шла, как шла, аж до 2488 года по Н.Л., или до 3907 года по Л.Х.

Весна в том году выдалась ранняя.

Солнце подолгу гостило в ясном голубом небе, лишь время от времени легкие облачка лениво проплывали над покрытыми вечными снегами вершинами гор. Весело звенели ручьи, а вернувшиеся из дальних странствий птицы тешили слух непрерывными трелями, что уж больно радовало после долгой и унылой зимы. На южных склонах оврагов уж зазеленела трава, и детвора, сбросив постыдные понучи, с гиканьем носилась по еще прохладным, каменистым склонам — кто больше нарвет первых нежных весенних цветов, что зовутся сон-трава.

Может быть потому, а может статься и по какой-то иной причине, Верховный Староста Крол стал собирать оброк как никогда рано. Торопился, топал ногами, на всех кричал. Особенно досталось удельным Старостам — «за нерасторопность и разгильдяйство». В уделах по сему поводу поворчали-поворчали, но угомонились, рассудив здраво, что, чем скорее обоз отправится ко двору князя, тем, значит, скорее и вернется. А значит, пир и угощение не за горами…

Не прошло и двух недель, как самые нетерпеливые жители ближайших уделов отправились в Бринбурн (жители южного удела — и того раньше), чтоб заранее обосноваться где-нибудь под крышей у дальних родичей, в одной из гостиниц, или попросту на койке в трактире.

Потому, когда Фридерик Брускинс после двух дней пути добрался до Бринбурна — к концу четвертой недели по отбытию обоза, как положено добропорядочному хоббиту (так его воспитала добропочтенная матушка, Эмилия Брускинс) — в городе уже, как говорится, яблоку было негде упасть. Все трактиры были напрочь забиты приезжими, гостиницы переполнены, а многие попросту закрыты. На дверях последних красовались наспех написанные вывески: «По поводу наличия свободных мест просьба не беспокоить». В узкие калитки подворий хозяева пропускали лишь постояльцев, остальных встречали незлобной бранью, мол «ходют тут всякие, житья от них нет».

Целый день Фридерик провел в поисках хоть какого-то угла, но всё было тщетно. Похоже, все хоббиты, как один, решили бросить свои поля и луга и переселиться в разнесчастный Бринбурн. К концу дня голова у бедняги шла кругом, он почти ничего не ел, совсем уж отчаялся и бранил себя за то, что не послушался матушки и отправился таки в город.

Конечно же, ночевать под открытым небом ему было не привыкать, как и всякому хоббиту. Тем более, что прошлую ночь так и случилось. Но ранняя весна — не самое лучшее для этого время. Глядишь, подхватишь какую-нибудь хворобу холодной ночью, когда по утрам изморозь покрывает не вставшие еще травы, изо рта валит пар, а руки-ноги леденеют даже под толстым одеялом — лёжником, что предусмотрительно засунул он в свою торбу, отправляясь из дому.

В трактир «У Толстого Дрого» он заглянул не в поисках койки (уже был здесь утром), а потому, что трактир располагался вблизи южных ворот города.

Если ночевать под открытым небом, как известно всякому хоббиту, то делать это надобно на полный желудок и не в городе. Поэтому Фридерик без особых церемоний растолкал столпившихся в трактире завсегдатаев (исполнилось ему к тому времени тридцать два года, был он парень крепкий и высокий) и, протиснувшись к стойке, завладел единственным свободным стулом. Долгое время ждал, пока Толстый Дрого заметит нового посетителя, но, так и не дождавшись, принялся стучать ладонью по стойке, требуя хоть малейшего и элементарнейшего внимания.

— Баа! Да… это же…ж глуб…бако ув…важаемый господин Б…булкинс! — услышал он за спиной знакомый голос, и тут же кто-то с размаху налетел на Фридерика, чуть не опрокинув его на пол вместе со стулом.

— Верна…а! — перекрикивая шум в зале и растолкав постояльцев, на шею «господину Булкинсу» буквально повесился еще один старый знакомый.

— Томми! Мерик! — изумленно воскликнул Фридерик, но в этот момент ножка стула надломилась, и трое приятелей дружно рухнули под ноги прочим посетителям трактира. Всё это вызвало вначале небольшой переполох в зале, но тут же все уже дружно смеялись. Кто-то пытался поднять с пола упирающегося рыжеволосого Мерика. Причем прямо за волосы. Кто-то разорвал куртку Томми. В конце концов, всех троих (кого пинками, кого легким подталкиванием) препроводили за столик в самом углу полутемного зала, где за грубо сколоченным столом о чем-то громко спорили еще несколько молодых хоббитов.

Стол был обильно заставлен разнообразной снедью. Были здесь копченые окуньки с Муторного озера, черная икорка с берегов Туны, свининка в ягодном соусе, жареная картошечка с чесночком, свежий хлебец, и — конечно же! — наполовину полная сулейка с прозрачным и сладким сульским винцом. У Фридерика аж слюнки потекли…

— Н…не смари… еш…шь! — потребовал Мерик, похлопывая приятеля по плечу и пытаясь покрепче усесться на лавке. Фридерик не заставил себя долго упрашивать, набросившись на долгожданную еду.

— И… что вы тут делаете? — спросил он с набитым ртом своих приятелей Томми Крола и Мерика Боббера.

— Мы… — невразумительно махнул рукой Мерик, — мы здесь… делаем…

После чего икнул, голова его уныло упала на грудь ближайшего спорщика, и тут же раздался негромкий храп.

Томми резко встал и куда-то решительно направился, молодые же спорщики не обращали на Фридерика ни малейшего внимания. Последнего это обстоятельство вполне устраивало. Тем более, что понять суть ожесточенного спора было крайне непросто…

Наевшись вдоволь и хлебнув пару кружек отменного винца, Фридерик наконец почувствовал, что почти счастлив. Весь тяжелый и голодный день остался позади, по телу медленно разливалось живительное тепло, уже хотелось немного спать, но при этом спать еще не хотелось. «Это ж надо, какое приятное чувство», — подумал он.

В зале было шумно, меж столов то и дело вспыхивали легкие перепалки, воздух был наполнен ароматом махры, и свечи мигали в такт дуновению легкого сквознячка. Прислонившись спиной в теплой стене и наполовину прикрыв глаза, Фридерик помимо воли прислушивался к разговорам за соседними столами.

— Не к добру это… Ох, не к добру, — произнес старческий дребезжащий голос. — Сколь себя помню, столько-то народу в городе не собиралось… Нет, не собиралось, верно говорю. Глянь, Сэмми, все подворотни забиты…

— Дурень ты старый, — возразил тот, кого прозвали Сэмми. — Люди власть уважають, вот и съехались со всех окраин! Ждут, не дождутся…

— Ага, — согласился старческий голос. — Дармовой выпивки они не дождутся… А на законного Старосту им плевать!

— Говорят, обоз уж несколько дней стоит над Чертовыми Сходнями, — донеслось до слуха Фридерика с другой стороны. — Дорогу размыло ручьями…

— Ерунда, — возразил чей-то увесистый басок. — Старина Крол завсегда не торопится взад возвертаться… Любит он эта… ну, чтоб народу побольше собралось. Когда ж ему с народом-та побазарить?

— Скучно-то как, ей-ей, — зевнул кто-то. — Может, спеть чего…

— А чего ж не спеть… — согласился басок.

Еще малость поспорили, что петь...

Впрочем, песен Фридерик так и не дождался. Глаза сами по себе закрылись, и он провалился в легкое забытье, сон и не сон, вроде...

— Проснитесь, молодой господин… — Кто-то тряс хоббита за плечо.

Фридерик невольно вздрогнул и, отгоняя сонливость, отчаянно затрусил головой. Кое-как приоткрыв глаза, он увидел полупустой, темный зал трактира, неясную тень и мерцающее пламя свечи.

— Проснитесь, господин Булкинс, — произнесла тень.

— Я не Булкинс, — возразил Фридерик.

— Простите, сударь, я подумал… Мне показалось, что ваши друзья…

— Это у них шуточки такие… — угрюмо пояснил Фридерик.

— Простите еще раз, господин… Э-э…

— Брускинс…

— Очень приятно. Прошу вас за мной…

Фридерик нехотя поднялся. Первые несколько шагов дались ему с немалым трудом. Глаза, казалось, были засыпаны песком. Но всё же он мужественно проследовал за своим провожатым во двор и остановился перед амбаром, к стене которого была приставлена деревянная лестница.

— Прошу, господин… э… господин Брускинс, — произнесла тень, учтиво подталкивая хоббита к лестнице.

С превеликим трудом Фридерик преодолел с десяток футов шаткого, поставленного почти вертикально, скрипучего, грозящего в любой момент развалиться сооруженьица и рухнул в шуршащее, удивительно ароматно пахнущее, хоть и сыроватое после зимы сено. Проваливаясь очередной раз в небытие, он краем глаза отметил, что рядом, свернувшись калачиками и прижавшись друг к другу, мирно посапывают Томми и Мерик.

Проснулся Фридерик поздно. Приоткрыв глаза, он сразу понял, что спал непростительно долго. Солнце вовсю пробивалось сквозь щели рассохшейся крыши, наполняя светом капельки утренней росы, застывшей на тонких стебельках засохших трав. Где-то мычала корова, похрюкивали свиньи, кудахтали куры, неподалеку незлобно лаяла собака. Несло знакомым запахом свежего навоза.

Сев и сладко потянувшись, Фридерик заметил, что Мерик продолжает безмятежно спать в самом углу сеновала. Томми видно не было, но откуда-то снизу доносилось громкое сопение и плеск воды.

Попытавшись кое-как растолкать приятеля — безрезультатно — Фридерик без особых трудностей спустился на небольшое подворье, в центре которого стояла бочка с чистой дождевой водой.

— Ох, это ж надо же…ж… — ни к кому конкретно не обращаясь, изрек Томми. Упершись руками в бочку, он в очередной раз окунул голову по самые плечи в холодную воду. Потом, выпрямившись и отфыркиваясь, как заправский дворовой пес, долго еще трусил копной русых волос, разбрызгивая по всему подворью переливающиеся под лучами утреннего солнца капли воды.

— Что, худо? — понимающе поинтересовался Фридерик.

— Ох, не то слово, приятель…

Приятель тем временем решительно оттеснил неудачливого гуляку от бочки и тоже окунул голову в прохладную воду. Вымылся, пофыркал...

— Поч…чему м…ня не разбудили? — раздался за спиной приятелей сонный голос Мерика. Послышался скрип деревянной стремянки, потом треск и, наконец, глухой звук падения. Фридерик резко обернулся.

Мерик возлежал плашмя в куче конского навоза, глаза были выпячены, вид обалдевший… В волосах запутались остатки сена и мелкие щепки.

— У-у… — произнес он, наконец. — Чёртов Дрого… Решил меня изувечить, м-мерзавец…

Всласть отсмеявшись, Фридерик с Томми подняли на ноги своего товарища по несчастью.

— Повезло тебе, сударь, — заметил Томми.

— Это п-почему? — поинтересовался Мерик.

— Повезло, что под сеновалом был конский навоз, а не коровий…

Позже, уж совсем проснувшись и малость придя в себя, приятели оседлали угловой столик в трактире, дожидаясь, когда же принесут долгожданный завтрак.

— Это с какой стати вы так налакались давеча? — негромко осведомился Фридерик, оглядываясь по сторонам. — И не совестно? Чай, весь Бринбурн уморили… Срам! Нет на вас моей матушки… Ох, и задала бы она вам перцу!

— Да ладно… Нечего нас матушкой пугать! — отмахнулся Томми, отвернувшись к стене. — Тоже, невидаль…

— Понимаешь, мы тут торчим, как дурни, поди, уж четвертый день. Скукотища редкая… — взялся в полголоса оправдываться Мерик. — То ли дело у нас в полесье! Захотел, махнул в горы или леса! По лугам погулять — эх! — одно удовольствице. Рыбку половить на Сонной реке… Или, как в прошлом году, на Муторное озеро смотаться на недельку-другую...

— Эт-та точно… — потягиваясь, согласился с приятелем Томми.

— А здесь — что? Там дома, тут дома, городьба вокруг… Народа тьмуща… Мы, как пришли в город, далеко не ходили… А чего, ходить-та? Сразу этот трактир заприметили, и сеновал облюбовали… Старик Дрого — он ничего, порядочный, вроде бы. Много с нас не брал… Да вот только куда деться? Утром трактир, днем трактир… Вино здесь, знаешь, приятель, не то, что у тебя в «Люберии»… Нектар, а не вино! Пиво тоже ничего… А что делать-та?.. Ну да ладно, — Мерик глубоко вздохнул. — Повеселились — и будет…

— Да ладно, всё нормально… — примирительно произнес Фридерик, махнув рукой. — Обидно за вас только…

— Эх, молодежь-молодежь… — укоризненно произнес Толстый Дрого, подходя к столу с подносом в руках (впрочем, по меркам хоббитов был он не таким уж и толстым). На подносе призывно дымились вареная картошечка и баранье рагу с тушеной капусточкой. Глаза молодых хоббитов загорелись.

— Эх, да разве ж так раньше жили-то? — ставя на стол долгожданное угощение, продолжил, меж тем, Дрого.

— А как шили? — засовывая в рот целую картофелину, поинтересовался Томми. Фридерик и Мерик тоже набросились на еду. Картошка, между прочим, была сладковатой, знать — подмороженной.

Дрого окинул взглядом зал трактира и, удостоверившись, что никто из посетителей в его услугах не нуждается, присел за столик юных хоббитов, слегка крякнув.

— Жили раньше по-другому-с, вот что я вам скажу, милостивые судари, — продолжил он. — Пристойно жили, правильно… Да-с! Даже говаривали так — правильный хоббит! А что такое правильный, спрошу я вас?

Молодые «судари» уплетали завтрак, что есть мочи. Потому членораздельно ответить не смогли бы, хоть и хотели. Впрочем, ответа Дрого, видать, и не ждал. Потому и продолжил, время от времени оглядывая зал:

— Правильный хоббит — это тот, кто старших чтит, не перечит, живет по век установленным законам… Разве в прежние времена было такое, чтоб молодежь в трактирах сиживала, да вино с пивом не в меру хлебала? А после — отнеси их на сеновал да спать уложи, как детей малых… Не было такого, вот так-то! А чтоб молодежь к старшим обращалась без уважения, говорила: эй, ты? Да ни в жисть! Ранее и к старшим, и ко младшим обращались с должной учтивостью. Господин мой, обращались, или сударь, иль милсударь… К вельможным людям иначе: государь, милостивый государь иль ваша милость… К вашим услугам, добавляли, кстати сказать… А кто по-иному — тому прилежно по ушам надавали бы… И при том жили весело! Ежели в трактире — да где угодно! — собирались более двух хоббитов, то без песен и плясок дело не обходилось… А нынче? За три последних вечера — да ни одной песни не спели. А когда что запоют — одна похабщина, тьфу!..

— Раньше, да раньше… — обгладывая кости, проворчал Мерик. — Все вы, милостивый сударь, так говорите… Все, кто постарше. Только я что-то не пойму, об каких временах речь-то идет. Я как-то не очень припоминаю, чтоб раньше жили по-другому…

— То-то и оно, — наставительно поднял палец хозяин трактира. — Речь, милостивые судари, идет о тех временах, когда народ наш безбедно жил в стране, кою знали и почитали, как Старую Хоббитанию…

— Ха! — воскликнул приятель. — Когда ж то было! Щас, поди, кто угодно может про те времена сказки да небылицы плести…

— Сказки, говоришь? — повысил голос Дрого, и глаза его сверкнули. — Небылицы? А Алая Книга — это как, небылица? Может, наши славные предки, их подвиги — тоже выдумки каких-то трактирных выпивох? Нет-с, юные вы мои господа! Вот, что я вам скажу — кто забывает славные деяния своих сородичей, тот не достоин называться хоббитом!

С этими словами старик гордо поднялся, одарив безмолвных приятелей гневным взглядом, развернулся и скрылся за трактирной стойкой.

— Что это на него нашло? — тихо спросил Томми, выплевывая мелкие кости на тарелку. — Чего это его перекосило?..

— Нашло, не нашло, — задумчиво произнес Мерик, — а сеновала, похоже, сегодня нам не видать…

Тут дверь трактира резко отворилась, и какой-то малец, повиснув на резной ручке, что мочи заверещал:

— Приехал!.. Чуете, обоз приехал!!!

К тому времени, когда приятели бегом добрались до Плаца, площадь была запружена народом так, что и не протиснуться.

Орудуя локтями, Фридерик кое-как почти достиг первых рядов охочих послушать Верховного Старосту. Томми и Мерик где-то поделись: может быть, выискивали забор покрепче, откуда всё видать, или деревья повыше. Высоких деревьев, впрочем, вблизи площади было немного, так что выбор был невелик.

Привстав на цыпочки и даже несколько раз подпрыгнув (насколько позволяла донельзя спрессованная толпа), Фридерик понял, что сам момент прибытия обоза он уже пропустил. Ни обоза, ни сопровождавших его Кролов видно не было. Зато меж соплеменников, что сумели занять первые ряды слушателей, он разглядел знакомую шевелюру (а точнее, отсутствие оной) Верховного Старосты Крола, которого нетерпеливо подталкивали к импровизированной трибуне, что состояла из нескольких, составленных вместе наспех сколоченных столов. Пока Староста, не без помощи окружавших его земляков, карабкался на сей насест, толпа хлопала в ладоши, улюлюкала, свистела и отпускала непристойные шуточки. Наконец, престарелый Крол (девяносто лет его отпраздновали три года назад) кое-как выпрямился, и позволил созерцать себя всем, кто смог пробраться в первые ряды.

— Милейшие мои соплеменники! — торжественно произнес он.

— Тише! Тише! — закричали вокруг, отчего гомон на площади только усилился.

Крол поднял руку, призывая к тишине. Через пару минут крики понемногу затихли и староста продолжил:

— Вы не представляете, насколько приятно мне вновь очутиться средь моих любимых соплеменников, знакомых, а также родственников, после столь тяжкого и опасного путешествия!

Вокруг зааплодировали. Фридерик, помимо воли, заметил, что аплодировала, в основном, молодежь. Старики, которые уже не раз слышали подобное обращение, сохраняли невозмутимое спокойствие, поглядывая через плечо на соседние улочки, на которых уже расставляли столы для предстоящего пиршества и развешивали праздничные фонарики.

— Вижу, — между тем продолжал Крол, — что собрались здесь представители самых знатных семейств и не только… Милые мои Ройлы, Пойлы и Дудстоны, Булкинсы, Барсуксы и Шерстопалы!

— И Шерстолапы! — заорал кто-то прямо в ухо Фридерику.

— И Шерстолапы, — кивнув, охотно согласился Крол. — А также ближайшие мои сородичи — Кролы, Бриндезайки, Лякошели, Ёйлы…

Молодежь опять дружно зааплодировала и подняла шум, от чего на время не стало слышно, о чем вообще говорит Староста. Те же, кто постарше, отметили про себя, что Бобберов в своей речи Верховный как бы и не упомянул…

— Из своего путешествия я принес вам, милейшие мои соплеменники, новости, — продолжал Староста, подняв руку и вновь призывая всех ко вниманию. Сделав очередную паузу и подождав, пока угомонится молодежь, он продолжил:

— Есть у меня известия отрадные и не очень… С чего прикажете начинать?

— С отрадных! С хороших! — закричали вокруг.

— Ну-с, начнем с отрадных известий, — понизив голос и заставляя всех вконец притихнуть, продолжил Крол. — Во-первых, наш славный защитник, разлюбезнейший Великий князь и правитель всех здешних земель, властитель величественной Тиминской крепости, с которым я имел честь трапезничать в течение двух дней, посылает вам, мои милые соплеменники, свой нижайший поклон и заверения, что земли наши он будет и далее блюсти от происков лютых иноземцев к нашей всеобщей радости…

— Ура! Слава нашему защитнику! Многие лета ему!.. — закричали на площади.

— Витиевато, ох и витиевато выражается наш разлюбезнейший Староста… Но славно! — услышал Фридерик чей-то голос за спиной.

— Теперь о вещах не столь радостных… — Староста сделал паузу и горестно покачал головой. — Мир, по-прежнему, неспокоен… Наши ближайшие соседи, Хордия и норлонги вновь затеяли смертоносную войну меж собой, подбивая и прочие народы на неразумное кровопролитие. Стоял я на бастионах неприступной Тиминской твердыни и лицезрел многочисленные дружины наших северных соседей, что днем и ночью шли горными тропами, дабы напасть на незащищенные, мирные поселения соседей наших южных… Более того, я вам скажу… От немногочисленных людей, что промышляют торговлей в близлежащих землях узнал я совсем уж дурную весть…

Староста замолчал ненадолго, уныло склонив голову. На площади стало совсем тихо.

— В южных пределах великого княжества, — продолжил Крол, — ныне стали преследовать всех, кто по их понятиям относятся к нелюдям, особенно бывших царственных полуэльфов, а также гномов и прочие народцы… Стало быть, и наш народ тоже…

Наступила всеобщая тишина.

— Однако не стоит отчаиваться, мои милые соплеменники! — воскликнул минуту спустя Верховный Староста. — Пусть им! Хоть нам и заказан путь на запад или юг, где наш народ начнут преследовать и угнетать пуще прежнего, но разве плохо живется нам на наших исконных землях?!

— Истинно! Хорошо живется! Весело! — закричали многие.

— Разве не платим мы чинный оброк нашему светлейшему князю, чтоб он оберегал детей наших от всяческих невзгод?!

— Платим! И то верно! — раздалось со всех сторон.

— Так будем жить, и радоваться каждому пригожему дню назло нашим нелюбезным соседям! — громогласно изрек Верховный Староста.

— Ура! — вновь разнеслось над площадью. — Многие лета великому князю! Многие лета нашему мудрому Старосте!

Крол с неожиданной легкость соскочил со стола, что служил ему временной трибуной, и Фридерик заметил, как старик, панибратски обнимая кого-то из толпы (Пойлы, надо думать, ближайшие родичи), высоко поднял над головой кубок, что-то продолжая возбужденно говорить, но что, разобрать было невозможно. Впрочем, в кубке могла быть и простая вода — как известно, старик Крол последнее время ни винца, ни пива не пивал, опасаясь за свое здоровье.

Увлеченный общим потоком и слегка возбужденный, Фридерик и не заметил, как оказался подле заставленного яствами стола. Все вокруг поднимали повидавшие вид кружки «за здравие мудрого Старосты нашего и великого князя Тиминского». Над Плацеми близлежащими улочками разносился многоголосый гомон, кто-то уже бил в барабан, кто-то кричал: «Слава нашему Старосте и всему его роду!». В толпе промелькнули было рыжие космы Мерика и тут же исчезли. На какое-то время Фридерик оказался, помимо своей воли, зажатым между Ёйлами и Пойлами.

— За всё угощение, точно знаю, платит сам Староста и его семейство, — сообщил кто-то слева от него.

— И не мудрено, — раздалось справа. — Говорят, что старина Крол надумал таки удалиться на покой, воздушком чистым подышать перед смертью и вся такая прочая… А на место свое хочет посадить старшего сынка Перегина, что в народе прозвали Перегибайлом за крутой нрав…

— Эт… того, что в прошлом году в озере тонул?..

— Тонул, да не утонул… Эт верно, как гусиный помет! Потому, говорят, ныне в последний раз старина Крол всех соплеменников собрал, чтоб уж напоследок повеселиться всласть, как раньше… А там, гляди, уж и объявит свое решение…

— Так, говорят, родня у старого Крола еще та… Могут и не согласиться. Взять, хотя б, того ж молодого Томми с его матушкой…

— Ой, не надать! Томми со своей семьей хоть и Крол, да не в кровь! — возразил кто-то. — Ясное дело — дальний уж очень родственник, пользы от него никакой… Нехай ему по трактирам шастать…

Уплетая (не очень активно, ведь недавно позавтракал), обильное угощение и прислушиваясь к разговорам случайных соседей, Фридерик не забывал при этом втихаря наполнять разнообразной снедью свою котомку, так сказать, впрок. Думается, на его месте так поступил бы всякий уважающий себя хоббит, и возможно, многие присутствующие на торжественном угощении тоже этим занимались...

Солнце, удивительно ласковое после долгой и лютой зимы, медленно катилось по небосводу, собираясь вот-вот скрыться за утесами западных хребтов. Улицы и улочки славного Бринбурна, тем не менее, были наполнены весельем. Гремели барабаны, звенели бубны, там и здесь плясали, пели, заводили хороводы. Ссорились, вспоминая прежние обиды, мирились и опять ссорились…

«Всё на удивление славно, — подумал Фридерик, в очередной раз лобызаясь с кем-то из Ёйлов-Пойлов. — Но почему нет веселья в душе? Почему на этом празднике весны я чувствую себя чужим? Может быть, потому, что какая-то неприкрытая фальшь чувствуется в сладострастных выступлениях Верховного Старосты. Он явно что-то не сказал или сказал не всё…» И в который раз Фридерик стал корить себя за то, что не послушался матушки, когда говорила она ему: «Ничего хорошего на этом сходище тебя не ждет, так и незачем зря время на это тратить».

Короче говоря, к тому времени, когда первые длинные тени стали падать на улицы города, и уже зажглись праздничные фонарики, Фридерик впал в полную меланхолию, от которой, быть может, его и могли бы излечить его же приятели, но последние где-то затерялись среди всеобщего веселья, плясок и песнопений…

Потому-то так и случилось, что в то время, когда большинство жителей сказочного Залучья придавались плотским утехам, а попросту говоря, пьянствовали и дебоширили посреди благопристойного городка Бринбурна, Фридерик Брускинс, даже не откланявшись, отправился восвояси на ночь глядя и куда, как говорится, глаза глядят. А глаза его глядели в сторону родного дома…

Перейдя по скрипучему, но крепкому мосту полноводную по весне речку Игристую, Фридерик ступил на разъезженный Южный тракт. После зимы песчаная почва была еще не в меру сырой, и пыль еще не подымалась из под ног тех, кто странствовал местными дорогами. Зато следы хорошо отпечатывались на влажном песке. И хоть опасаться было некого, юный хоббит, послушный древним инстинктам, пройдя немного по тракту, свернул с прохоженной дороги и долгое время плелся параллельно тракту по твердой, каменистой земле.

Достигнув Развилки, где начинался Восточный тракт, Фридерик ненадолго остановился и задумался. Конечно, идти Южным трактом до Люберии, а потом свернуть к дому, было проще и легче. Но дорога была унылой, солнце уже давно скрылось за горными отрогами и, глядишь, вот-вот стемнеет. Ночевать же вблизи тракта почему-то не хотелось...

Подкралась было мыслишка, не вернуться ли в Бринбурн, пока не поздно, но Фридерик ее мужественно отбросил. Если уж принял решение, учила матушка, то следует его выполнять! Так всегда поступали Брускинсы!

Кинув последний взгляд на дорогу, что вела назад, в Бринбурн, Фридерик вздохнул, повернулся и решительно ступил на едва заметную тропку, что уходила вправо от Южного тракта и вела к Заячьим оврагам и далее вдоль извилистого русла речки Игристой к Лисьей горе. А там и дом рядом. Тропу эту знали немногие...

Угасли последние отблески ушедшего дня, звезды заполонили большую часть небосвода, когда, наконец, Фридерик достиг знакомой площадки под каменистым уступом, где ему приходилось останавливаться на ночлег и ранее.

Где-то внизу, в ущелье, шумела невидимая Игристая. Под каменьями были припасены хорошо высушенные дрова. Несколько больших валунов скрывали стоянку от глаз непрошеных гостей (хоть и откуда тем взяться?). Здесь Фридерик чувствовал себя защищенным! Он развел небольшой костерок, достал из котомки припасенную снедь, расстелил одеяло и, наблюдая за веселым танцем пламени, некоторое время неспешно поглощал унесенные со стола копчения, запивая их пивком.

«Как здесь спокойно», — подумал он, прислонив голову к плоскому камню, завернувшись в козье одеяло и радуясь теплу, которое медленно разливалось по телу. Костер догорал, в наступившей ночи лишь тлеющие угольки да взлетающие редкие искорки едва освещали ближайшие валуны и голые ветви кустарника…

Чувствуя, что уже засыпает, Фридерик напоследок высунул голову из-под одеяла и, как положено «правильному хоббиту», перед сном оглядел окрестности и прислушался.

Ничего особенного… Внизу монотонно шумела река, тени камней были едва различимы в свете неярких в эту пору года звезд. На небосводе мелькнула и тут же погасла одинокая падающая звездочка. «Странно, — подумалось Фридерику, — в это время я ни разу не видел падающих звезд…»

Он приподнял голову и отметил про себя, что небо на юге вдруг озарилось красноватым заревом — то ли отблеск дальних пожарищ, то ли восходит «кровавая луна», что обычно не предвещало ничего хорошего.

«Ну и пусть», — махнул рукой хоббит, и через мгновение уже спал, накрывшись с головой теплым лёжником.