Глава 2

ВЛАД МЕНБЕК

ЧИСТИЛИЩЕ ДЛЯ ГРЕШНИКОВ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

МОНСТР

ГЛАВА ПЕРВАЯ

— Я тебя обормота предупреждал, что твое скупердяйство не доведет до добра, — брюзжал Павел Васильевич, тесть Петра. — Ну что ты сейчас имеешь: наручники и разбитую морду?..

— И еще — выбитый зуб, — после секундных раздумий, неприязненно согла­сился Петр дрыгнув ногой, затекшей от неудобной позы. Пошевелив языком, он потрогал распухшую десну и ямку в ней, уже переставшую кровоточить. Осто­рожно исследовал остальные зубы, но особых разрушений не обнаружил. Боль можно было терпеть. Щека изнутри немного порвана, но кровь уже перестала солонить слюну.

Хорошо еще что зуб был боковой и выбили его с корнем. Петр уже выплю­нул осколки, чтобы случайно не подавиться. Вот когда ему телохранитель об­ластного чиновника вышиб в первый раз пару зубов — было очень больно и обидно. Разозлившись, он ликвидировал вместе с чиновником и того тяжелове­са, что его охранял. А злость до добра не доводит, так все время бурчит тесть.

Второй раз, в прошлом, его саданул в челюсть прикладом двухстволки приговоренный начальством оперативник. Это произошло мгновенно, сразу, как только он ворвался к нему на дачу. Будто того кто предупредил.

Из-за сильнейшего удара Петр забыл про все, и про его имя, которым должен был поинтересоваться, что делал впоследствии всегда, перед оконча­нием акции. У ликвидаторов укоренилась примета, что если объект скажет свое имя, то все пройдет хорошо и не придется выкручиваться, и принимать дополнительные меры безопасности. В тот раз акция прошла нормально, хотя объект так и не сказал как его зовут.

Вообще-то Петр был убежден, что жизнь любого человека течет по руслу привычек и суеверий, которые бывают явными и скрытыми, даже от самого се­бя. Он верил, что каждого ведет его судьба. И его тоже. Поэтому старался не делать резких движений в неожиданную сторону, если его к этому не при­нуждали.

Но в тот раз он вновь очень разозлился и позже корил себя за вспышку необузданных эмоций. Проломил оперативнику грудь и сломал ему обе руки. Ликвидируемый захрипел и забился в агонии, грохнувшись на дощатый пол уединенного загородного домика. Петр пришел в себя после того, как тело дер­нулось в последний раз и размякло. А в соседней комнате кто-то перевернул­ся с боку на бок на кровати: наверное жена или дочь оперативника. Но про них шеф даже не упомянул. Значит они оставались вне поля деятельности Пет­ра.

Быстро успокоился, и уже без злости проверил пульс на шее убитого, за­тем выскользнул на улицу, в лесок. Шагая по тропинке стал ощупывать, как сейчас, зубы. Порезал язык об острые обломки, и снова разозлился. Однако взвесив все плюсы и минусы, взял себя в руки.

Именно тогда впервые взглянул на свою работу с философской стороны: для мертвого оперативника ниточка судьбы оборвалась, а для ликвидатора жизнь продолжалась, до тех пор, пока он сам не станет объектом.

Вот эту тонкую грань, между реальным миром и тем светом, Петру необхо­димо было уловить в постоянно прищуренных глазах шефа и успеть правильно отреагировать. А то что он попадет в черный список, как отработавший свое сотрудник, Петр не сомневался.

Ему вставили протезы. Но это было тогда, при историческом материализ­ме. В специальной клинике. И бесплатно. Сейчас даром ничего не делают. Тем паче — пенсионеру МВД.

— Я говорил тебе, что ты дятел? — поинтересовался Павел Васильевич.

— Говорил, говорил, — недовольно буркнул Петр. — Про это я и без тебя знаю.

Павел Васильевич презрительно отвернулся.

Неожиданно Петр осознал, что он вроде бы подружился со своим тестем. Вернее с человеком из далекого прошлого.

Там, за горизонтом событий, не сложилась жизнь с Ириной. Петр винил во всем слишком активного тестя. Сейчас въедливого старика наверное уже нет в живых, перекочевал в мир иной. Однако вину с него, он снимать не хотел. Поэтому не жалел тестя. Раньше злился, когда Павел Васильевич называл его идиотом и дураком. Хотя, как знать, может быть старик прав. Может быть.

Дальнейшая жизнь Петра проходила в одиночестве. Возможно потому, что он сам не горел желанием обзавестись семьей, слишком много она требовала внимания, которое было необходимо для работы. Совмещать семью и работу в их ведомстве еще ни у кого не получалось. Даже у шефа. Работа требовала от Петра находиться в напряжении круглые сутки.

А когда семья распалась, за Петром неожиданно последовал вредный тесть. Но не на яву. Он занозой засел в голове, или в печенке, и все время злобно клевал по поводу любого поступка и даже без повода. Со временем тесть перегорел, стал терпимее и мягче. Больше осуждал и журил, меньше ру­гал. Иногда даже советовал кое-что. Бывало, что дельное.

Конечно же он дятел! Нужно было оказать сопротивление. Ударить ко­го-нибудь из грабителей. И сейчас бы ни о чем не пришлось жалеть. Лежал бы холодный на полу, или в своей кровати. Они со зла могли его замочить. Хотя нет: тело остывает несколько часов. Он закоченел бы лишь под утро.

— Устал жить, — буркнул Петр.

Но Павел Васильевич не отозвался.

— Ну и черт с тобой! — Петр почувствовал, что где-то глубоко внутри у него зашевелилась давно забытая злость, и внутренне сжался. Его оставили лежать на кровати, приковав двумя наручниками за кисти к железной раме. Петр внимательно прислушался к себе. Такое с ним случалось и раньше: вроде бы злость появилась, но начинаешь ею напитываться, а она, зараза, пропада­ет — закон подлости.

Но эта злость исчезать не собиралась. Почему?

Петр быстро отследил то, что произошло в уме. Получалась не совсем по­нятная история. И дело не в монетах, которые грабители увели.

Вчера вечером он почему-то сильно затосковал. Его страшно потянуло в прошлое, когда был моложе и едва успевал отдохнуть душой между заданиями. Захотелось волком выть.

Чтобы отвлечься, выложил на стол из старого комода недавно купленные монеты и исследовал их. Но ничего примечательного в них не обнаружил. Рос­сийские медяки среднего достоинства пятнадцатого и шестнадцатого веков.

Кеша, продавец на толкучке, был его старым знакомым, и доставал для своих по два-три экземпляра. Петр взял у него все, истратив последние пен­сионные деньги. Потом он обменяет у нумизматов лишние монеты на что-нибудь новенькое. Кое что продаст.

Нет. Дело не в монетах. Не в том, что их загробастали. Тогда в чем?!

Осмотрев прибавку к коллекции, Петр разложил приобретение по ячейкам в заранее приготовленных досках. Все шло как обычно. Но настроение не улуч­шалось. Просто швах! Почему — непонятно?

Тогда он решил устроить себе внеочередной праздник, потому что повода совершенно не было, а до дня милиции было еще как до Китая пешком. Вытащил из комода запылившуюся бутылку французского коньяка и заглотил все. Упал на кровать, с мыслью, что можно было и сивухи надраться, она дешевле, и провалился в преисподнюю. Во сне попал туда, где по его мнению для него уже было подготовлено местечко. Возможно и там понадобятся приобретенные навыки и умение?

А ночью сквозь сон почуял, что в его дверь скребутся посторонние. По­нял — домушники. Но шума решил не поднимать. Плюнул на все. Ожидал, что его убъют. Ему захотелось именно так завершить жизненный путь.

Грабители просочились практически бесшумно. Это Петр оценил и поставил им три с плюсом. Приподнял голову над подушкой и в полумраке комнаты разг­лядел троих в черных масках. Его тут же попытались вырубить, профессио­нально ударив слева и справа в челюсть. Петр понял: бъющий был боксером: заметил характерные боковые удары с приподнятыми во время хука локтями.

В голове немного загудело и пришлось прикинуться, что вырубился. Его тут же приковали двумя наручниками к кроватной раме.

Налетчики обыскивали квартиру быстро и умело. Их движения были делови­ты. Чувствовался неплохой навык. В темпе они вытряхнули из комода шесть досок с монетами. Немного помешкав, нашли тайник в ванной. Забрали там три доски. И очевидно решили, что больше ничего нет. Но вот один из громил стал рыться в документах и нашел трудовую книжку. Ведь говорил ему Павел Васильевич: не храни улики, выброси! Сожги! Нет. Не послушался. Вот и ло­пухнулся.

Если книжка попадет в руки знающего, то он сразу определит: Петр — спец. Живой спец. Вернее: почему-то оставшийся в живых, после массовой за­чистки. А это плохо. И не для него. Для него — чем хуже, тем лучше. Жить-то надоело. А вот для организации — плохо.

Уже пять лет как он на пенсии. Однако верил, что его работа незаконче­на. Лишь после своей смерти станет свободным. С детства ему внушали, что для советского человека превыше всего обязанность и долг перед РОДИНОЙ. И это у него в крови. И никуда не деться от самого себя.

После увольнения его хотели завербовать осведомителем. Сулили блага. Отбрыкивался. Грозили, настаивали. В управлении думали, что он был простым оперативником. Никто даже не подозревал, кем он работал на самом деле.

В трудовой книжке слишком исполнительный кадровик проставил перед сло­вом оперативник литеру "М". Петр поздно заметил эту оплошку. Такой буквой помечался ликвидатор. А в специальном личном деле, которое сдавалось, пос­ле "зачистки" в вечный архив, ставили крест, подтверждающий уничтожение носителя литеры. И кроме высшего руководства никто не имел возможности листать эти дела. Петр не обратил внимания на ухмылку пожилого майора в отделе кадров. А зря. И это он понял только сейчас.

Каким-то образом, может быть из-за свистопляски в верхах МВД и КГБ во время перестройки, его специальное досье бросили в одну кучу с обычными делами работников МВД. Наверное поэтому и не зачистили, прохлопали или ре­шили, что уже все сделано. Ну а рядовые оперработники и не подозревали, что в недрах МВД и КГБ существовала такая служба. Докладывать же о себе пенсионеры с литерой не собирались — это и коню понятно. И, кто успел, вы­вернулся: ускользнул на пенсию или за границу.

Когда его вызвали первый раз, он удивился и немного испугался. Но по­размышляв, пошел. Решил, что — чему быть, того не миновать. При вызовах в отдел для склонения его к негласной работе, Петр откручивался как мог. Но про его основную работу те, кто вызывал, даже не подозревали. А Петр все ждал и ждал, когда ему "неожиданно" скажут:" Чтож это ты, мил голубок — живой и на свободе?" Ждал, когда начнут грозить расправой, если откажется сотрудничать. Но никто ничего такого не говорил. Когда вербовали, предла­гали деньги за осведомительство. Кретины безмозглые! Совершенно не сообра­жают, что он работал за идею.

Напоследок Петр хмуро объяснил настырному оперативнику, что увольнялся на пенсию не для того, чтобы продолжать, а для того, чтобы завязать. Сов­сем недавно отстали. А в общем, он бы пошел на службу, но не к этим зубос­калам и чебурашкам, которые только и могут, что дразнить обезьяну.

По настоящему ликвидировать объект не умеют! Петр видел как-то их ак­цию. Отвратительное зрелище — сами устали как черти и объект замучили до того, что тот умер от переутомления, а не от воздействия. Лопухи! С ними работать он не хотел. Своих не искал. А ведь где-то остались… Не вымерли же как мамонты! Прошло-то всего ничего, несколько лет. Попрятались от са­мих себя.

После знакомства с новым поколением в МВД, жизнь показалась серой и беспросветной. Не было никакого интереса продолжать существование. Но уби­вать сам себя он не хотел. На этот счет у Петра была своя философия: не он дал себе жизнь, и даже не папа с мамой. И хотя в Бога Петр не верил, но подозревал, что там, наверху, кто-то есть. Там, в недосягаемой глубине то ли сознания, то ли космоса, есть что-то непонятное, всезнающее. Именно оно дало ему жизнь, как и остальным людям. Именно то что дало, может взять свое. Поэтому терпел. Ну а если кого ликвидировал, то значит так решили там, наверху… На каком верху, Петр не уточнял.

Трудовую книжку загребли неспроста. Может кто из старых кадров вспом­нил. Петр всем нутром чуял, что у заказчика этого ограбления к нему был нехороший, корыстный интерес.

Про корыстный интерес он понял в процессе поисков домушниками опреде­ленной вещи в квартире. И услышав удовлетворенное хмыканье нашедшего книж­ку, забеспокоился. И вот тогда зародилось подозрение, а потом возникла злость. А злость — это уже желание действовать, желание жить, хотя тесть долдонит совсем не так. Но кто такой тесть: выживший из ума старик? Если его слушать во всем, то и три дня не проживешь.

Петру захотелось исправить положение. Тем более он понимал, что гнусь, которая раньше втискивалась в МВД между работягами при историческом мате­риализме, сейчас расползлась по частным конторкам и фирмам, используя по­лученные от государства знания и навыки в криминальных целях. И от этого у него душа начинала кровоточить.

Вся эта мразь растоптала его веру в светлое будущее, его устои, довела до отупелого ожидания смерти. Ведь Петр и служить-то пошел в МВД не для собственной выгоды, а для того, чтобы очистить общество от мерзавцев и преступников. Он верил, что дослужит до того момента, когда в камерах ока­жутся последние правонарушители и уголовники. Он верил в торжество комму­низма. Да и сейчас верит. Продолжает верить. Но его обманули, потому что среди коммунистов тоже затесалось немало сволочей.

Однако Петр не сомневался, что где-то в недрах власти притаилась нас­тоящая идея и ее носители. Они ждут момента, когда можно будет продолжить начатое в семнадцатом году. Он верил в существование тайной организации, которая ушла в подполье. И это ничего, что его уволили. Конечно же он вы­был по возрасту. Все-таки пятьдесят пять, это не двадцать пять. Хотя по внешнему виду никто не давал ему более сорока пяти, если он прятал глаза. А они его выдавали.

Однажды Петра озадачил шапошный знакомый в пивнушке, сказав, что глаза ему достались от древнего саблезубого тигра: страшные глаза, в них ледяная серость, за которой маячит смерть. Так прямо и сказал. Наверное этот слу­чайный собутыльник был поэтом.

После этого пьяного откровения Петр долго смотрел на себя в зеркале, но ничего примечательного не обнаружил. Глаза как глаза: никто в них не прятался. И морда лица тоже, так себе: народно-хороводная.

Ухмылка на губах громилы, откопавшего трудовую, может повториться у кого-нибудь другого. У того, который поймет по записи, что существовала тайна, к которой Петр был причастен. И это может повредить притаившейся до времени в подполье организации.

Просочится в газеты, на телевидение и тогда Петр сам себя обвинит в крушении. Такой оборот для него был страшнее смерти. Он жертвовал жизнью, работая спецом в МВД, потому что цель деятельности была выше его жизни. Он не мог допустить такого провала по его вине. Вот откуда злость. Зло на са­мого себя.

— Ну раз так, значит нужно включаться, — бодро сказал Петр сам себе, прислушиваясь не отзовется ли Павел Васильевич. — Нужно исправлять положе­ние, — но тесть молчал.

Петр болезненно усмехнулся, скривив разбитые губы: тесть был несгибае­мым коммунистом, каким впоследствии стал он сам, чего от себя не ожидал. Он пошевелился на кровати, проверил, что ноги привязаны полотенцем к спин­ке крепко, а руки прикованы к раме надежно. Домушники очевидно неплохо разработали его образ жизни, знали об одиночестве и уединенности, поэтому не стали убивать, оставили умирать от голода. Петр сжал пальцы в кулаки и разжал. Наручники обхватывали кисти плотно. Приподнял голову и, в сером свете зарождающегося утра, рассмотрел, что браслеты были сталинские, чер­ные, а не белые, из нержавейки. Ему это понравилось. Петру нравились вещи сработанные в прошлом. Они были надежнее и крепче тех, что делают сегодня.

Напружинив застоявшиеся мышцы, он пододвинулся бедром к правой руке и кое-как улегся ягодицей на большой палец, плотно прижав его к железной ра­ме. Прикрыл глаза и расслабившись внутренне, отпустил все мышцы, ставшие вялыми, как тряпки. Медленно и осторожно Петр стал подтягивать правую кисть вверх, вытаскивая большой палец из сустава. Промучившись минут де­сять, услышал характерный щелчек — палец выскочил из сустава, сразу же уменьшив ширину кисти.

— Давно не тренировался, — с сожалением пробормотал Петр и начал осто­рожно с вращением вытаскивать сузившуюся кисть из обхвата наручников.

Обдирая кожу, освободил руку из капкана и довольный собой, усмехнулся. Поднес ее к лицу, осмотрел задиры кожи, капающую на рубашку кровь и точным движением хрустнув пальцем, вставил его в сустав.

— Чебурашки, — ласково буркнул Петр, и уселся на кровати, качнувшись на пружинах. Развязал одной рукой полотенце, освободил ноги и потащил кровать прикованной к ней левой рукой к столу, из ящика которого достал универ­сальную отмычку, похожую на плоское шило с деревянной ручкой.

— Чебурашки! — сейчас он обругал грабителей:— Ничего-то не соображают в спецприспособлениях. Они должны быть очень простыми, похожими на бытовые предметы, — повторил Петр наставления инструктора-хохла.

Нащупывая отмычкой язычек замка наручников, Петр заученно бормотал лю­бимую присказку учителя:

— Вы нажимаете на спуск, освобождаете курок, который бъет по бойку, а боек по капсюлю. Гремучая ртуть воспламеняется в капсюле и поджигает порох в патроне, который превращается в горячий газ, давящий всей своей силой на днище патрона. И пуля по-пэ-рла по каналу ствола...

Разговаривая сам с собой, он освободил вторую руку, отстегнул наручни­ки от кровати и внимательно их осмотрел. Да, это были старые захваты, ста­линские, вороненые. У замка, с внутренней стороны, нашел цифры: 1936г. "И откуда достали?.." Ему браслеты понравились. Решил, что скоро придется их использовать.

Прошелся по комнате, помахал руками, разгоняя застоявшуюся кровь. Взялся за покрашенный зеленой краской табурет стоявший в углу между столом и окном. Он был сварганен из железа и весил сорок пять килограммов. Петр поднимал этот снаряд каждый день: утром и вечером. Позанимавшись, бережно поставил на место.

Умылся. Сменил рубашку и брюки: надел спортивные адидасовские штаны и ветровку. Присел около тайника у порога, отодрал приклеенный линолеум, вырвал несколько затертых паркетин из пазов. Сунул руку в ящик под полом, извлек ствол-авторучку, похожый затворным рычагом на дверной шпингалет. Вытащил из коробки газовый патрон, зарядил.

Эту систему "Черемухи" когда-то списали с вооружения в МВД. Он прихва­тил одну. А к ней несколько пачек длинненьких патронов, похожих на ревна­гановские. Но не все они были со слезоточивым газом. Случайно обнаружил в канцелярии инструкцию о маркировке патронов, где говорилось, что индекс "Z" на латуни означает нервно-паралитическую начинку. Так что у него ока­зались заряды не только с противным запахом горелой целлулоидной пленки, слезоточивые, но и с запахом фисташек, который был у зарина. А это уже не парализатор — смерть. Или психический сдвиг у атакуемого: от зарина в ма­лых дозах едет крыша.

Петр похвалил себя за то, что сохранил рабочий инструмент. У него было пристрастие к оружию, но огнестрельное он не оставил. Считал, что не может поступить аморально, если существует запрет на хранение огнестрельного оружия. А вот насчет спецвооружения никаких запретов не было. Потому что его не могли иметь люди, не причастные к спецслужбам.

Вытащил на свет полиэтиленовый пакет, где лежал обычный перочинный нож. Не совсем обычный, конечно. Он был и ножем и метательным устройством для стрел с ядовитым наконечником. Из другого пакета извлек самодельный электрошокер. Их было два: один у него, другой у Сереги, пока того не лик­видировали. Узнав о гибели друга, Петр выкрал его электрошокер из отдела криминалистики, и уничтожил.

Он вспомнил, как Сергей предложил ему сделать убойные перчатки, для обоих. Сначала Петр не поверил, что такое возможно. Но позже осознал их преимущество, перед другими инструментами, после того, как Сергей ликвиди­ровал ими третьего секретаря обкома, помешавшего кому-то наверху.

Устройство их было простейшим. Шесть круглых батареек, миниатюрные японские электролитические конденсаторы, транзисторный триггер, создающий переменный ток, катушка зажигания, от мопеда. У Сергея вместо катушки был приделан выходной строчный трансформатор от телевизора.

Высоковольтные провода от баббины прикреплялись к сплетенным из золо­той проволоки перчаткам. Металлические перчатки были одеты на кожаные, а те в свою очередь они с Серегой наклеили на хирургические из резины, чтобы изолировать себя от тока.

Петр с удовольствием любовался страшными игрушками и рассовывал их по карманам. Внутри у него потеплело от предвкушения работы. И он понял: ему не хватало именно действия. И главное, появился объект, против которого можно направить свое умение. Он предчувствовал, что за ограблением стоит кто-то опасный, знавший его раньше. Только зря этот умник списал его со счетов. Поторопился...

— Дурашка, — почти нежно пропел Петр:— Позарился на никчемные железяки, на монеты, — он вновь прислушался к себе изнутри. Но тесть не отзывался.

— Притаился, старый пень, — усмехнулся Петр. — Не нравиться?.. Гуманизму хочешь… — Ему стало смешно, и он хохотнул:— Вот мы и дадим им немного гу­манизму от исторического материализму.

А с самого дна тайника Петр бережно вытащил доску обвернутую черным бархатом. На ней в углублениях лежали монеты, которые представляли огром­ную ценность и не только для нумизматов. Старые, потертые и не из драгме­таллов. Но Петр знал, что таких монет в мире всего несколько штук. А может быть некоторые из них единственные и принадлежат ему.

Каким образом это сокровище попало в его коллекцию, Петр старался не вспоминать. Бывшие их владельцы все равно мертвы и им не нужны никакие ма­териальные вещи, даже если жизнь после смерти возможна.

Он вспомнил, как забрел в библиотеку, посмотреть книги по нумизматике, и попал на лекцию, где какие-то растрепы вещали, что жизнь после смерти не кончается, а переходит из одного состояния в другое. Петр этому заявлению очень удивился и даже задумался. Но ненадолго. Старался не загружаться насчет того, что может быть потом. Если эти чокнутые правы, то ему уже давно приготовили место в аду.

— Чушь, — буркнул Петр, встряхнув головой:— Ни черта потом не будет. Сплошная тьма.

— Испугался… — услышал он въедливый голос тестя:— Вот отбросишь копы­та, тогда узнаешь.

— Да пошел ты!.. — ругнулся Петр, закрывая тайник:— Тоже мне, про­рок… — продолжил он дискуссию с тестем, выходя из квартиры и спускаясь по ступенькам вниз.

— Заяц ты, а не "Самурай"! — ругнулся тесть:— Слишком почетную "клику­ху" дали… Обормот! — и исчез.

Улица пробуждалась. Петру пришлось лавировать между бегущими на работу людьми. На его счастье будка телефона-автомата была свободна. Он выгреб из кармана четыре жетона и прищурился, прикидывая кому бы позвонить. Надумав, снял трубку. У него был телефон в квартире, номер которого Петр сменил уже пять раз. Квартира тоже была третьей: продавал старую, покупал новую — за­метал следы. И все равно вышли на него, зверюги!..

Ответил хозяин, а не его противная дочь. С ней Петр несколько раз сталкивался, хотя звонил по этому номеру редко.

— Сергей Иванович? — поинтересовался Петр.

— Да, я… — ответила трубка и через мгновение мужской голос спросил:— Петр, ты, что ли?..

— Угу! — Петр помолчал, прикидывая, как объясниться. Вздохнул и рубанул с плеча:— Купи у меня коллекцию...

— Какую?.. — насторожился Сергей Иванович.

— Нет, не ту, о которой знаешь. У меня есть редкости...

Сергей Иванович замер, дыша в трубку. Но спрашивать, что там за монеты и почему Петр решил от них избавиться, не стал. Поинтересовался он об ином:

— На сколько потянет?

— Думаю… Тысяч на десять, — тяжело сказал Петр.

— Рублей?!

— Нет… Баксов...

В трубке послышалась возня. Через некоторое время Сергей Иванович тихо поинтересовался:

— Ты уверен?..

— В цене? — спросил Петр.

— Угу.

— Они стоят дороже.

— Хм!.. Сколько монет?

— Восемнадцать.

Сергей Иванович опять помолчал. Решившись он грустно признался:

— Я не выдюжу...

— Позвони своим, — предложил Петр.

— А когда мы можем встретиться?

— Прямо сейчас, — не задумываясь сказал Петр.

— Такая срочность? — удивился Сергей Иванович. — Наверное… Наверное очень нужно.

— Да.

— Хорошо. Приезжай, — согласился Сергей Иванович, — я за это время обз­воню двоих. Думаю, что втроем мы наберем необходимую сумму. Ты не забыл еще где я живу?

— Нет. Не забыл.

— Жду.

— А Светлана дома? — напряженно поинтересовался Петр.

— Нет, — хмыкнул Сергей Иванович, — на работе, — и добавил:— Не пойму, за что это она тебя так невзлюбила?

— У нас психологическая несовместимость.

Сергей Иванович кашлянул и сказал:

— Хорошо. Жду.

Ехал долго. На другой конец города. Его уже ждали. Увидев монеты, зас­тыли, как гончие перед рывком, потом восхищенно закачали головами. Им даже не нужно было брать монеты в руки, чтобы определить — это ценность.

— Мы не смогли собрать десять тысяч, — неторопливо сказал Сергей Ивано­вич:— Только пять и восемь тысяч рублями, — помолчав, добавил:— Действи­тельно, они, — кивнул головой в сторону монет, — стоят дороже.

— Мне нужна машина. Легковая, — сообщил нумизматам Петр:— Лучше с номе­ром и регистрацией. Оформим по доверенности.

Сергей Иванович осмотрел лицо Петра: ссадины на губах, синяк на скуле, царапины на руках и коротко спросил:

— Наехали?

Петр утвердительно кивнул головой. Он быстро прокрутил в памяти первую встречу с Сергеем Ивановичем на рынке, у ларька нумизматов.

День был пасмурный, осенний. Тогда старик покосился на Петра, усмех­нулся и сказал:

— Я уже давно за тобой наблюдаю. Сначала думал, что ты бывший зек. Но присмотрелся и понял: мы из одной стаи, — и протянул руку для знакомства:— Я раньше работал в розыске.

Петр ответил на рукопожатие, поинтересовавшись:

— На мне написано, что я из ментовки?

— Нет, — отрицательно качнул головой Сергей Иванович:— Но для специа­листа ты: или зек, или из наружки… Из службы "топ-топ"?

Петр утвердительно кивнул головой, но уточнять не стал. Так они позна­комились два года назад.

— Хвоста нет, — буркнул Петр, рассовывая деньги по карманам ветровки. — Я проверялся.

Двое нумизматов, очевидно не связанные с милицией, удивленно на него посмотрели. Но Сергей Иванович их успокоил, понимающе кивнув головой. Петр старался не засвечиваться перед незнакомцами, однако его дело не терпело отлагательств, и еще: он верил старику. Догадывался, что для Сергея Ивано­вича эти двое были близкими, возможно друзьями. И немного позавидовал, по­тому что у него за всю его жизнь был всего один друг, Серега. Да и с тем нужно было держать ухо востро, могли его заказать на ликвидацию именно Се­реге, и тот бы исполнил. Также поступил бы и сам Петр — даже с Серегой.

— Если вы действительно хотите продать монеты, — начал один из незна­комцев, — а не брать деньги в залог, то я могу предложить вам машину. У мо­его сына есть "Жигуль", ноль первый, он называет его "копейка". И в хоро­шем состоянии...

— На ходу? — поинтересовался Петр.

— Да. Совершили рейд на дачу. Хотели там продать, но...

— Давай, оформляй машину на Петра, — распорядился Сергей Иванович.

Петр сразу заметил, что старый розыскник мертвой хваткой вцепился в монеты и теперь их не отпустит.

— Потом мы разберемся кому что отойдет — согласны?

Помедлив, оба нумизмата утвердительно кивнули.

Переоформить "копейку" они сумели до обеда. В час дня Петр был уже до­ма. Ему сразу же бросилась в глаза убогость его квартиры, после любовно обставленного жилья Сергея Ивановича.

— Бомж, — недовольно буркнул тесть.

— Глохни, старый хрыч, беззлобно бросил Петр.

— Сам контуженный! — недовольно взвыл Павел Васильевич. Очевидно его задело неуважение бывшего зятя. — Да еще и с пулей в голове.

— Ах ты, сволочной старик!.. — с угрозой прорычал Петр, на скорую руку поджаривая яичницу, из двух, вторую неделю лежавших в холодильнике, яиц. И тесть заткнулся.

Петр быстро прикидывал варианты дальнейших событий. Разумеется те мо­неты, которые принесут исполнители, заказчику не понравятся. Петру мерещи­лось, что стоящий за всем этим знает о его тайной коллекции. И хорошо бы, чтобы это был не Сергей Иванович. Петр специально обратился к нему. Но ни­чего не заметил. Такую подляну он бы почувствовал за версту. И те двое не заказчики. Значит кто-то из старых знакомых.

Где-то на краю сознания мелькало какое-то лицо, причастное к этим мо­нетам и к нему, но никак не желало всплывать.

"Придется идти напролом", — решил Петр, осторожно пережевывая мерзлый хлеб, который для дольшей сохранности держал в морозилке. Он старался не надавливать на больную десну:— "Сегодня они ко мне должны прийти. Или не придут никогда. Но я думаю, что придут".

— Придут и хлопнут, — недовольно буркнул тесть.

— Тебе-то какое дело?

— Может быть я во-второй раз живу. Хочется пожить и потом.

— Наслушался лекций в библиотеке? — нахмурился Петр.

— Не я слушал, а ты!

— Брысь! — бесцеремонно скомандовал Петр, сообразив, что делать дальше.

Возникший в голове план ему понравился. Наверное потому, что был похож на прежнюю его работу. Финал не пугал — он давно уже поставил на себе крест. Ему действительно надоело жить. И это желание было сильнее кратков­ременного всплеска эмоций, которые подарили ему грабители и их заказчик. Он знал, что разберется с ними. Но если они окажутся сильнее его, то до финала он не дотянет.

— Тем лучше, — тихо проговорил Петр, неожиданно вспомнив, что всего де­сять-пятнадцать лет назад он был совсем другим.

В компаниях его любили и ласково называли Баламутом. Из него как из бездонного мешка вылетали шутки разной толщины, от плоских, до объемных. Он активно играл оптимиста, и ему это нравилось. Лишь позже понял, что страшная работа ликвидатора давила на его душу непосильным гнетом. И он заполнял все свободное время имиджем легкомысленного повесы. Но в конце концов реальность победила, Петр стал не отличаться от подобных ему, пред­почитая черный юмор оптимизму. А потом совсем замкнулся, закуклился, как гусеница на зиму.

Он понимал: в социуме нынешней цивилизации ликвидатор вроде подпольно­го гинеколога делавшего тайные аборты. Или ассенизатора общества. Во вре­мена Наполеона, Тамерлана, Чингизхана его работа была бы совершенно ес­тесственной. В прошлом высоко ценились такие как он, специалисты по убийс­твам. Это была даже не работа или служба, а искусство.

— Дурак и дятел! — зло бросил тесть.

— Пошел ты! — беззлобно отозвался Петр.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Ждать пришлось долго. Как он и рассчитывал в полночь заскрежетал двер­ной замок. Петр уже приготовился к визиту, лежал на кровати, накинув на ноги скрученное полотенце, а на руки черные "браслеты". В дверь вошли двое без масок, а не трое, как он расчитывал. Это были те же оболтусы, Петр чувствовал их всем нутром, и даже обрадовался. Неожиданно он осознал, что давно забытое чутье меры опасности не исчезло, не испарилось.

Сергей, его напарник, как-то сказал, что у него звериная интуиция. Что такое интуиция, да еще звериная, Петр не знал, но то что ему было нужно он определял сразу, даже на расстоянии. Знал что творится за углом, и кто притаился за дверью: мастер единоборств или лох.

Исподтишка наблюдая за домушниками, которые почти бесшумно двигались по комнате в призрачном свете из окна, от городского зарева, Петр решил дать им возможность сделать первый ход.

— Еще не сдох? — негромко, без злости поинтересовался один из них.

— От страха, — добавил другой.

— Да нет, — разочаровал их Петр, резко сбросив с себя полотенце и на­ручники, уселся на кровати:— Я вас ждал, — сказал спокойно и даже с некото­рым разочарованием в голосе: слабоваты для него были ребята.

Ближний громила сделал быстрое движение ногой, проводя прямой удар в челюсть. Но Петр без труда перехватил летящий к его голове тяжелый боти­нок, и немного вывернул, до слабого хруста, чтобы только потянуть сухожи­лия, а не сломать кость. Грабитель ойкнул и завалился на бок. Второго, по­ка первый падал на пол, он ударил ребром ладони под ухо, нырнув под его боковой хук слева. Сергей говорил, что удар по тройничному нерву под ухом китайцы называют "полетом лебедя".

Петру было безразлично название. Поэзию он чувствовал, мог определить насколько красиво выражение, определял художественный уровень стихов, осо­бенно похабных, но словесные выкрутасы с названиями ударов, не трогали его эмоций. Ему нравились действия, от которых как лучины трещали ребра или с хрумким чмоком лопался словно арбуз череп противника.

Он не стал жалеть второго домушника, вложил всю силу в удар. Под его ладонью хрустнуло, и парень шумно упал, задергав ногами. Петр сразу опре­делил, что первый был главным, а второй на подхвате, значит первый был ему нужнее для дальнейших действий.

— Тише!.. — шикнул Петр на застонавшего первого:— Соседей разбудишь.

Парень испуганно притих.

Петр на минутку замер, прикидывая, все ли сделал. Покивав себе голо­вой, взял наручники с кровати, дипломат у стола и подхватив парня одной рукой посередине тела, который попытался вырваться, негромко буркнул:

— Еще раз дернешься — покалечу. Заимеешь травму последней степени тя­жести.

Домушник дернулся еще раз и застыл, повиснув на руке Петра как шланг, сразу же поняв с кем имеет дело. Он весил более восьмидесяти килограммов и мало кто мог его вот так просто взять с пола и понести, да еще одной ру­кой. Поэтому, минуту спустя пленник попытался завыть от страха.

Петр приостановился на межэтажной площадке и, закрывая дверь на ключ, осуждающе поцокал языком. Парень замолчал, сдавленно всхлипнув.

— Ты пока не шуми, потому что сейчас мне нужен. Вот когда отпадет в тебе надобность, тогда и вой, — негромко советовал ему Петр выходя на тем­ную улицу.

Фонари как обычно не горели, но от далекого зарева с центральных улиц света было достаточно. Народа не было и это было на руку. Все заперлись в своих благоустроенных "пещерах", и прилипли глазами к телевизорам.

Петр быстро прошел за гаражи, где в самом дальнем углу спрятал выме­нянный на монеты "Жигуль". Открыв заднюю дверь, он сунул травмированного грабителя на сидение, словно куль с солью, и заученными движениями, в два приема, приковал его кисти наручниками к ручкам обоих задних дверей, после чего удовлетворенно хмыкнул. Ряспятый домушник смотрелся оригинально. Нем­ного подумав, Петр тихо предупредил:

— Если начнешь буянить, надену удавку на шею. Лучше сиди смирно и сопи в тряпочку, понял?

Парень промолчал.

— Нет, ты отвечай, когда я тебя о чем-нибудь спрашиваю, — укорил его Петр.

— Понял, — едва слышно промямлил парень.

— Вот и ладушки, — успокоился Петр, втискиваясь за руль и запуская дви­гатель:— Сейчас прогреемся и прокатимся.

— Куда ехать? — спросил он через минуту у прикованного, немного повер­нув голову назад.

— За монетами?

— Можно и за ними, — немного помедлив согласился Петр:— Но лучше к за­казчику.

— Там из тебя… — парень запнулся:— Из вас котлету сделают.

— Вот и хорошо, — хмыкнул Петр:— А я из них мочала сварганю, пока они из меня будут делать котлету.

Поразмышляв, грабитель решился и сказал:

— Сейчас направо. Нужно ехать к восточной окраине города.

— Так далеко?

— Не очень… Нам дали три часа, чтобы зачиститься.

Петр понимающе покивал головой, посматривая на ночную дорогу с лихими водилами на мерседесах. "Жигуленка" они не замечали, затирая "копейку" лакированными боками, прижимали к тротуару.

— Значит ехать к твоему хозяину час? Так?

— Да, — подтвердил пленный.

— Час на дорогу ко мне, — стал вслух рассуждать Петр, — час на меня и час назад. Мы укладываемся в необходимое время, — с удовлетворением сказал он, и прибавил газу.

В этот самый момент перед капотом "Жигуля" вырос блестящий багажник иномарки, нагло срезавшей угол перед светофором. Богатая машина резко за­тормозила и остановилась. Петр давно не практиковался в вождении, не было в этом нужды, поэтому поздно среагировал и чуть-чуть тюкнул бампером "Жи­гуленка" в задок "мерса".

— Убъют, — прошипел пленник и стал сползать с сидений на дно, насколько позволяли наручники.

Петр неприязненно выпятил нижнюю губу и стал ждать. Он слышал, что та­ким образом на дороге крутые творят что хотят, лишь иногда просто бъют.

Действительно, из иномарки выскочило сразу трое ребят, похожих на ко­моды, и направились к "Жигуленку".

— Фраер! Козел!!

Услышал Петр через закрытое окно. Он опустил стекло и мирно спросил:

— А в чем дело?

— Ты, харя! — обратился к нему один из амбалов:— Будешь платить за пов­реждение или как?..

— Прямо сейчас? — поинтересовался Петр.

— Чем скорее, тем лучше, — пояснил один из "пострадавших", открывая дверцу "копейки".

Петр медленно выбрался наружу, разогнулся и решив не мешкать, положил руки на широкие плечи опешившему от подобной наглости, ближнему громиле. Он не стал жадничать, в полную силу сжал пальцы, под которыми хрустнули ключицы и сухожилия "комода". Амбал моментально обмяк. Петр отпустил его, дав упасть, и быстро оглянулся. Светофор переключился с красного на желтый и нечаянные свидетели разборки, сидевшие в своих машинах неподалеку, резво рванули с места, поскорее убираясь подальше.

Двое оставшихся не поняли, что произошло. Они с удивлением смотрели то на своего товарища, с хрипом корчившегося в судорогах на мокром асфальте, то на мозгляка, свалившего их друга. И не могли прийти в себя от изумле­ния, от того, что видели. С ними никогда такого не было, или уже давно не было.

Петр не дал им времени на размышления: стремительно крутнувшись на правой ноге, врезал левой с разворота одному из амбалов по голове. Услышав характерный треск лопнувшего черепа, Петр кулаком въехал третьему в сол­нечное сплетение. И вновь не пожалел человека, провел сквозной, проникаю­щий удар. Резко выдернув руку из образовавшейся в животе объекта вмятины, недовольно сморщился из-за того, что ошибся, а это в его профессии было плохим признаком. Он почувствовал, что попал кулаком в край ребер, которые глухо хрустнули. Но это не спасло громилу: его желудок и кишечник с чавка­ющим звуком порвались под солнечным сплетением.

Петр резко подался в сторону, так как знал по опыту, что сейчас потер­певший начнет бурно блевать свои потроха.

Нырнув в машину, он сказал сам себе:

— Уехали...

Пленник, опасливо высовываясь из-за спинок передних сидений, все видел и испугался до чертиков. Он стал плакать и подвывать.

— Ты и меня убъешь!..

— Не сейчас, — успокоил его Петр. — Помолчи. Мешаешь ехать. Дорога не любит рассеянных, — но через несколько секунд Петр с неприязнью спросил:

— Чем воняет? Ты обмочился что ли?

Пленник не ответил, жалобно всхлипывая. Петр расслышал, как парень в пол-голоса стал проклинать свою судьбу, и то, что согласился на это дело. Он действительно перепугался насмерть увидев мгновенную расправу своей не­давней жертвы с тремя крутыми отморозками, до которых ему было очень дале­ко.

— А не сбегут твои кореша? — поинтересовался Петр, заметив, что поток автомобилей уменьшился.

— Они же не знают с кем связались, — всхлипнув, ответил пленник.

— Это мы поставим себе как плюс, — удовлетворенно произнес Петр и спро­сил:— Не возражаешь?

Парень жалобно шмыгнул в ответ носом.

Петр спрятал машину в темном углу за хозяйственной будкой, внутри ко­торой гудел трансформатор, отстегнул пленника и подталкивая вперед, велел показывать. Домушник сильно припадая на подвернутую ногу, привел его к де­вятиэтажному панельному дому. Они поднялись на лифте почти на самый верх. Парень нажал кнопку звонка условным образом. Его окликнули, и открыли же­лезную дверь.

В квартире находилось трое: два верзилы и одна размалеванная девчонка. Петр сразу же определил главного среди них, и поэтому лишь оглушил его, а остальных, в том числе и своего проводника, безжалостно ликвидировал тремя ударами по мертвым зонам на их телах. Он был настолько разозлен, что не пожалел дико вскрикнувшую в последний раз девчонку.

Оглушенного верзилу Петр в темпе вытащил из квартиры, спустился вниз и впихнул в машину. Ему вновь повезло, их никто не видел. Найдя в автоаптеч­ке ношатырь, Петр привел в чувство нового пленного, дав ему понюхать едкую жидкость. Парень замычал и замотал головой, стараясь уклониться от ампулы.

Когда верзила совсем оклимался, Петр с остервенением принялся сильно ущемлять болевые точки на его теле. Пленный сначала застонал, а потом за­выл в полный голос, почувствовав нестерпимую боль.

— Ты понял, что мне надо? — поинтересовался Петр.

— Нет… — прохрипел парень. — Я ничего не понял.

— Где заказчик, который направил вас ко мне за монетами?

— Я не знаю...

— Тогда тебе придется присоедениться к твоим друзьям, — вздохнув, сооб­щил Петр:— Они уже на том свете, — и быстро поинтересовался:— Кстати, ты веришь в загробную жизнь?

— Ничего я не знаю, — прохрипел парень.

— Плохо, — еще раз вздохнул Петр, протягивая руки к пленному.

— Господи! Я не понимаю, что вам нужно! — взвился парень. — Вы же не спрашиваете меня по человечески!

— Как это? — не понял Петр.

— Скажите, кто конкретно вам нужен. У меня много знакомых. Я исполняю немало поручений и меня за это ценят.

Петр задумался. Через минуту спросил:

— Из ментовки, бывший мент, недавно навел тебя или твоих дружков на квартиру… Вчера взяли монеты...

— Монеты взяли в двух квартирах, — сообщил парень Петру.

— А трудовую книжку?.. — с неприязнью поинтересовался Петр.

— Так бы сразу и сказали, — обрадовался пленный. — Старик один, как кор­шун… Очень сердитый. Это он попросил взять у вас трудовую книжку. Ну а монеты мои парни прихватили по-пути. Но мы же не знали!..

— Ладно, — согласился Петр. — Поехали. Ты знаешь, где этот коршун живет?

— Да. Я у него был. Это за городом. Он там на даче. У него антиквариа­ту!.. Если вам нужно, то я могу организовать?.. Хотя говорят, что он в за­коне. Но мне все равно, если оплачивают...

— Показывай! — приказал Петр, прервав словоохотливого малого, запуская двигатель.

Уже под утро, пристегнув пленного к дверным ручкам и накинув ему на шею удавку, привязанную к рулю, Петр перелез через высокий забор прямо под морды двух бульдогов. Пришлось немного пошуметь, пока винтелем от водопро­водного крана, который он применял как кастет, проламывал им чугунные го­ловы. Собаки громко завизжали, нежелая расставаться с жизнью. Затем рванул к двухэтажному массивному особняку, который пленный назвал дачей, и прыг­нул ногами в ближайшее темное окно первого этажа, проламывая сразу две ра­мы.

На первом этаже моментально включили свет, чуть раньше, чем затих звон осколков разбитого стекла. Не отряхиваясь, Петр выхватил нож с ядовитыми стрелами и уложил двоих мордоворотов, очевидно телохранителей, выскочивших на него из-за пальмы в кадке, попав иглами в яремные вены. Это был его стиль — стрелять только в шею. За это Сергей неоднократно его корил, гово­рил, что это уже почерк и след, а необходимо быть разнообразным. Петр вни­мательно выслушивал друга, но от своей привычки не отказался.

Не снижая темпа, он выстрелил несколько патронов со слезоточивым газом вверх по лестнице, ведущей на второй этаж, заставив там кого-то кашлять и чихать. Немного выждал и закрыв рот и нос носовым платком, через три сту­пеньки, влетел наверх по винтовой лестнице, где обнаружил бывшего кадрови­ка, который оформлял его трудовую книжку. Он и раньше был не молод, а сей­час совсем сдал, хилый старикан. Петр молча посмотрел в его набухшие кровью слезящиеся глаза и без сожаления ударил ногой по шейному позвонку. Старик захрипел и завалился на бок. Разговаривать им было не о чем.

Выбежав на улицу, Петр выволок из машины пленного, и чтобы тот перес­тал выть, стукнул его ладонью по затылку, отключив его на время. Быстро затащил парня в дом и, пожалев, избавил от мучений, ударом кулака проломил ему череп. После чего нашел в бетонном гараже бензин, обильно все полил и поджег.

Именно в тот момент, когда красное пламя, выдавив стекла рванулось в начавшее светлеть небо, Петр услышал вой милицейских сирен. Он понял, что кадровик в этом деле не главный, однако было уже поздно что-то предприни­мать.

Петр ринулся в смешанный лес, плотно обступавший дачу, стараясь отор­ваться как можно дальше от пожара и от милиции. Ему почему-то захотелось жить, да и тесть внутри словно взбесился: то прыгал как паяц, то жалобно скулил, будто собака, которой прищемили дверью хвост. И хотя Петр устал, не спал уже вторые сутки, выкладывался на все сто.

Он спиной чуял, что за ним бегут люди. И его догоняют: постарел навер­ное. Раньше уходил быстрее и без шума. Очевидно действия Петра были кем-то просчитаны, его просто использовали. Все, что он сделал, уничтожив нес­колько людей, спланировано неглупым оперативником. Петр ясно почувствовал, что является игрушкой в чьих-то руках. Ему позарез нужно будет встретиться с самым главным, а для этого необходимо уцелеть.

Каким сейчас отвратительным казался ему этот проклятый мир, где люди живут словно приговоренные, ожидая конца света, между делом уничтожая друг друга. Он уходил и уходил, поднимаясь в гору между колючими соснами, еля­ми, березками, цепляющимися за его одежду ветками. Небо, затянутое облака­ми, посветлело и вот-вот над вершинами деревьев должно было подняться солнце. А днем уходить от погони плохо, это и коню понятно.

Когда он вылетел на вершину холма, то со всех сторон донесся топот лю­дей, окруживших высотку. Петру показалось, что подобное с ним уже было в далеком прошлом. Кажется французы называют это — "дежа вю". Но очень дав­но: не десятки, не сотни, а тысячи лет назад. И это казалось странным, по­тому что он чувствовал себя несколько моложе этого ощущения. Подумал было: а не уйти ли от них, ткнув себя в артерию ядовитой иглой, или проглотить начинку от нервно-паралитического патрона? Петр считал, что прожил доста­точно. Жизнь у него была насыщенной, хотя судьба не всегда была к нему справедлива. Но к самоубийцам ликвидатор относился с отвращением, поэтому отверг трусливый вариант.

Тело охватила мерзкая слабость, притупляя страх, убивая желание сопро­тивляться. Петр сел под елочкой, на тонкий слой желтых осенних листьев, уже начавших опадать, обнял колени руками и опустил голову, полностью от­давшись Его Величеству Случаю. А внутри разбушевался тесть, вопил диким голосом, чтобы обормот и долдон бежал и прятался.

— Сгинь… — вяло буркнул Петр.

Но Павел Васильевич не успокаивался, продолжал орать от страха. Петр угрюмо хмыкнул, подумав, ему-то чего боятся: он наверное давно сыграл в ящик? А сейчас живет в его воображении. Старик затих на мгновение, и сме­нив тон, принялся его уговаривать и даже льстить, божился, что больше ни­когда слова грубого не скажет. Петр отмахивался от надоевшего паразита, как от назойливой мухи. Бежать он никуда не собирался. Да и некуда было, кругом кранты. Но старый пенек и зануда вновь принялся неистово бушевать.

Топот ног послышался совсем близко. Петр с трудом поднял голову и уви­дел троих спецназовцев в касках, бронежилетах, с короткоствольными автома­тами, выскочивших из кустов в пятнадцати шагах от него.

— Встать! Мать твою! — заорал один из них, мотнув стволом вверх. — Встать! Кому я сказал!!.

Запыхавшиеся бойцы остановились, настороженно наблюдая за Петром.

Разозлившись в последний раз, Петр напряг мышцы и резко вскочил на но­ги, сунув руку в карман куртки за ножем со стрелами. Солдаты качнулись на­зад от неожиданности и один из них, не выдержав, полоснул короткой оче­редью. Двое его друзей замешкались на мгновение и через секунду поддержали товарища.

Петр отчетливо видел сизые злые огоньки на кончиках автоматных ство­лов, чувствуя, что в грудь стремительно ворвалось что-то инородное, чужое, яростно разрывая его плоть. Он понял — это пули. И сжал зубы, ожидая, ког­да нахлынет последняя боль. Но боли все не было и не было. Она навалилась намного позже, нестерпимая, смертельная, когда перед глазами поплыл серый туман с яркими, сверкающими, бешено крутящимися спиралями.

И он стал падать в бездну. Но почему-то не умирал, чувствовал под со­бой землю. И тесть куда-то пропал. Вернее бился от страха где-то дале­ко-далеко, откуда даже не было слышно его криков. А то, что тесть кричал, Петр не сомневался.

Ждал и ждал, когда навалится темнота, но время шло и шло, и ничего не изменялось. Хотя какие-то незначительные изменения в нем происходили. Вро­де бы он был и не он вовсе, а какой-то другой Петр Сотников. Будто это не он прожил жизнь, в которой работал ликвидатором. Да и не жизнь это была, а сон какой-то. Нехороший сон.

Петр пошевелился и почувствовал, что руки и ноги его слушаются. Но не настолько как хотелось бы. "Туман откуда-то появился, черт бы его побрал, стакан с водкой в вытянутой руке не увидишь. И спецназовцы куда-то исчез­ли. Хренотень какая-то." Он напрягся и сел. Получилось. Схватился руками за покачнувшуюся елку и встал на ноги. Но тело не обрело былую силу. Нео­жиданно быстро туман стал рассеиваться. Через пять минут развиднелось сов­сем. Петр в одиночестве стоял на холме в смешанном лесу. Справа поднима­лось солнце, едва просвечивающее сквозь плотные облака.

"Что за чертовщина такая? Солнце вроде вот, а не понятно где. Куда то­пать, не знаю. Придется идти как Ивану Сусанину по всему лесу, пока на тропку не выйду. Вот проклятье! Наверное упал и башкой о камень… А все остальное привиделось. Но грудь побаливает. Если стреляют во сне, то ощу­щение боли быстро проходит, стоит лишь проснуться. Точно. Наверное сначала потерял сознание, а потом вздремнул. Не иначе как леший, подлюка, забавля­ется! Больше не на кого и думать-то. Ну попадись мне!.. Я тебе шишек-то на голове наставлю! Будешь у меня рогатым!"

— Павел Васильевич — живой еще? — Петр сам удивился, что впервые назвал тестя по имени.

— Давай, топай своей дорогой, — услышал он внутри испуганный голос тес­тя:— И не трожь меня, охломон несчастный.

— А почему же я несчастный? — ухмыльнулся Петр.

— Потом увидишь, — продолжая трястись от страха, непонятно сказал тесть.

— Нет, — обиделся Петр:— Ты мне все-таки объясни!..

Но тесть замолчал и куда-то исчез. По крайней мере Петр его не чувс­твовал явственно, так как раньше.

— Спрятался, старый пенек, — злорадно хмыкнул Петр и медленно побрел вниз, стараясь идти по прямой, чтобы мутное пятно солнца оставалось спра­ва.

— Расскажи хоть, что со мной стряслось? — попросил он своего сожителя. Но тот упорно молчал и, как показалось Петру, свернулся где-то в его глу­бине калачиком, решив уйти в медвежью спячку.

— Трус ты, — презрительно буркнул Петр, почуяв, что Павел Васильевич чуть-чуть дернулся, но не взвился, как это делал раньше, если его оскорб­ляли.

— Ну и черт с тобой, — махнул рукой Петр, расслышав за деревьями дале­кое рычание дизельных автомобилей. Он понял, что там была дорога.

И только сейчас почувствовал, что его затылок сверлит взглядом ка­кая-то зараза. Он оглянулся, но сзади никого не было.

"Вот ведь пакость! Если поймаю, укушу за самое сокровенное, — пообещал Петр. — Тогда узнаешь, как пялиться на меня со спины", — и неожиданно почу­ял, что силы стали восстанавливаться. Однако это его почему-то не обрадо­вало, хотя идти стало легче. А до этого казалось, что попал во что-то плотное и прорывается словно сквозь воду.

Через полчаса Петр вышел к широкой автомагистрали и сразу понял — это окружная дорога вокруг города. Он свернул налево и пятнадцать минут спустя вышел на проселочную дорогу, за кюветом которой оставил своего "Жигуля".

Машину нашел быстро, но что-то в ней было не так. Петр обошел ее вок­руг и удивился: каким образом вокруг "копейки" так быстро выросла трава, доходившая ему до колена? На дворе уже давно осень, а трава будто об этом не знает. Заглянул под днище. Там тоже все заросло. А вьюны зацепились от­ростками за карданный вал, за выхлопную трубу, за задний мост. Что-то было не так. Казалось, что машина здесь стоит не несколько часов, а несколько месяцев. Но краска на "копейке" не потускнела, а наоборот, вроде стала бо­лее свежей.

Петр открыл ключем дверь и уселся на водительское сиденье. Немного выждал и вставив ключ в замок зажигания, крутнул его. Двигатель запустился сразу, как новенький. И шумел тише, чем раньше.

"А может мне это только кажется", — недоуменно подумал Петр и заглушив двигатель, быстро пошел к особняку, который сжег ночью. Подкрадывался пря­чась за кусты, стараясь не шуметь. Нашел бугорок и заглянул через забор. Вот тут Петру стало немного не по себе. Вилла была совершенно целая, без черных опалин. Во дворе, под особняком, два бульдога играли с подростком лет двенадцати. Больше он никого не заметил.

"Неправильно все это", — раздраженно подумал Петр, выходя на асфальт проселочной дороги и не таясь пошел к "копейке". — "Что-то не так", — билась у него мысль в голове.

Неожиданно откликнулся из своего далека тесть:

— То-то еще будет, голубок.

— Пошел к черту! — с расстановкой прорычал Петр. Но тесть не возмутил­ся, хитро усмехнулся и вновь завалился в спячку.

Едва вырвал машину из зарослей травы. Пришлось подрезать стебли под днищем. Домой ехал с неохотой. Вспомнил, что ночью придется избавляться от трупа второго домушника. Решил, отвезти убитого на городскую свалку, как делал раньше, и прикопать. Думал, что со старым покончил навсегда, так нет, заразы, нащупали, влезли, заставили шевелиться. Кто же это все свар­ганил?

Петр старался переключится на что-нибудь иное, чувствуя, что заводить­ся и свирепеет, но не от того, что его кто-то использовал, а от того, что не понимает происходящего с ним и от этого в глубине сознания зашевелился давно забытый страх, никогда раньше, если не считать детства, им не испы­танный. Нет. Он боялся, конечно, но не за себя, не за свою шкуру, боялся сорвать, не выполнить задание.

А в детстве бывало накатывал ужас, когда оставался один в маленькой темной кладовке, куда его впихивал озверевший пьяный отец, после хорошей порки, не знай за что. И вот сейчас внутри зашевелилось что-то похожее на детские страхи.

Петр зло тряхнул головой и сосредоточился на дороге: днем машин было невпроворот, и все куда-то спешили, как очумелые.

Внутренне сжавшись, он открыл дверь квартиры, ожидая удара, выстрела в упор. Но ничего не произошло. Все было тихо. Петр руками ощупал весь пол и в комнате и на кухне, не веря глазам, в поисках трупа домушника. Но того будто и не было. И как-то легко стал забывать о нем. Вытащил из кармана вороненые наручники, тупо повертел их в руках и бросил на застеленную кро­вать. А ведь постель оставил разворошенной.

Медленно прошел на кухню, включил плиту, налил в чайник воды и поста­вил греться, для крепкого, купеческого чая. Выволок из кармана полиэтиле­новый пакет со спецприспособлениями. Осмотрел их. Все было на месте. И да­же отравленные иглы, все двенадцать были на месте, будто он и не стрелял сегодня, и патроны "Черемухи" в наличии.

А где он мог сегодня стрелять? Петру смутно помнился какой-то особняк за городом и старикан, кажется бывший кадровик, который увольнял его из МВД. Этот кадровик был злом… Но каким?.. В памяти вертелось что-то о его ликвидаторстве, но очень смутно.

Вошел в комнату, неприязненно морщась от шума закипающего чайника, ме­шающего вспомнить что-то очень существенное. Не торопясь поднял телефонную трубку и набрал номер Сергея Ивановича. В наушнике щелкнуло и хрипловатый голос с непонятным акцентом требовательно сказал:

— Долго же ты собирался.

— Сергей Иванович? — удивленно спросил Петр.

— Нет, — резко ответил хрипатый голос. — Не дергайся! Сегодня вечером приходи в квартиру номер шестьдесят шесть, в доме тринадцать, на Синички­ной улице. Она в двух автобусных остановках от тебя. Если ехать, то на лю­бом номере, направо по шоссе Энтузиастов.

— Кто ты такой?! — грубо поинтересовался Петр, давно отвыкнув от того, чтобы им кто-то командовал.

— Не твоего это ума дело! — так же грубо оборвал Петра голос в трубке, добавив:— Все! Исполняй! Я жду. Будет заказ, — и в трубке запищали короткие гудки.

Петр скрипнул зубами и скривился, почуяв боль в левой скуле, на месте выбитого зуба. Без колебаний нажал клавишу на телефоне и услышав гудок, вновь набрал номер Сергея Ивановича. Но трубку на том конце никто не под­нимал, хотя гудели длинные позывные. Петр несколько раз набирал номер, и слышал лишь бесконечные длинные гудки, а к телефону никто не подходил. Бросив бесполезное занятие, он наконец обратил внимание на клокочущий в чайнике кипяток. Сам закипая от тихого бешенства, вернулся на кухню, снял чайник и заварил Брук-Бонд, покрепче.

Неожиданно его будто кто толкнул. Он вскочил на ноги со стула, на ко­торый присел, и бросился в комнату. Распахнул шкаф и недоуменно остановил­ся: ящик с монетами, который взяли домушники, был на месте. Он медленно открыл его и прищурившись разглядел в полумраке шкафа, что все монеты были на месте. Кинулся в прихожую отодрал линолиум и паркет, вытащил из тайника основной ящик с монетами. Они тоже оказались на месте. Не было лишь спецп­риспособлений, которые лежали на столе в комнате, в полиэтиленовом пакете.

В мозгах будто от перепоя все затормозилось. Он подошел к окну и при­жавшись виском к стеклу, скосив глаза, увидел у гаражей "Жигуленка", на котором ездил двое суток. Непонимающе помотал головой и прошел на кухню, пить чай. Только наполнил пол-стакана, как привык пить еще со времен своей жизни в Средней Азии, зазвонил телефон. Петр бросился к аппарату. Поднял трубку и вздохнув, негромко спросил:

— Кто?..

— Приходи пешком, — грубо потребовал все тот же хриплый голос. — Машина пусть отдохнет, — Раздался щелчок разрыва и короткие гудки. Петр даже не успел вставить слова. Злось стала таять, как снежок в страшном огне домны, в которой ему однажды с Серегой пришлось уничтожать двоих ликвидированных. Внутри родился страх. Он уже не просто шевелился, а во всю гулял и пугал с каждой минутой все больше и больше. Начинался какой-то кошмар, Петр был в этом твердо уверен.

Он не любил непонятные и необычные происшествия. Старался быть от них подальше. В его жизни подобное случалось лишь дважды: когда он всей своей душой пожелал смерти своему отцу, после очередной порки, да так сильно, что у него все внутри заболело. Петр еще не знал, что в груди есть сердце, в голове мозг, и наверное душа. Он болел три дня да так сильно, что его откачивали врачи. Это состояние ему запомнилось на всю жизнь.

Тогда показалось, что страшный огонь внутри, сжигает внутренности. И от этого было страшно. В тот раз он понял, что такое смерть. А ведь был еще пацаном. Боль стала исчезать в тот момент, когда мать привела десяти­летнего Петра в детский приемник и написала заявление в детдом, куда его отвезли тем же вечером. Он не скучал по матери, и не жалел, что вырос в детдоме, а не в обычной семье. Больше он свою мать не видел. Сестер и братьев у него не было, и ему это нравилось: никому не обязан.

Второй раз боль была потише, но тоже неприятная, в тот день, когда убили Сергея. Он ожидал, что Сергея закажут ему, или его закажут Сергею. Но начальство решило иначе: приказало списать друга кому-то на стороне. Переживания глушил водкой. При этом Петр чувствовал, что если бы он ликви­дировал Сергея, то ему было бы легче.

Напившись чаю, Петр прошел в ванную, решив побриться, раздумывая над приказом явиться к какому-то новому шефу. Плевать ему на него. Еще неиз­вестно, кто окажется сильнее при встрече. Так неожиданно для себя он все же решил, что пойдет сегодня вечером по указанному адресу.

Выставив на полочке помазок и безопасную бритву, электрических жужжа­лок Петр терпеть не мог, решил снять рубашку, чтобы немного остыть и не запачкать при бритье: лень было слишком часто заниматься стиркой. Мельком взглянул в зеркало и замер от удивления: на его груди белели пять, распо­ложенных звездой, пятен. Он отлично знал, как выглядят давно заросшие пу­левые раны. Их у него было три, две в левом бедре и одна в правом. А этих не было, еще позавчера.

В его голове словно все заклинило без смазки — ни одной мысли. Бездум­но, автоматически он побрился, чувствуя, что из самых глубин, из бездны подсознания, выползает нечто непонятное и захлестывает его душу. Кто-то накинул ему на шею невидимый аркан, и раздумывает: затянуть петлю или нем­ножко погодить.