Глава 5

ГЛАВА ПЯТАЯ

Прогрев двигатель, он неторопясь поехал по улочкам еще не забитым пробками из автомобилей на перекрестках, ведущих в сторону Синичкиной ули­цы, к дому тринадцать. Действительно навыки в вождении Петр подзабыл, а сталкиваться с другими машинами ему совсем не хотелось, потому что задерж­ка в исполнении намеченных им действий не входила в его планы.

Оставив машину во дворе, Петр проскользнул в подъезд и направился к комнате номер шестьдесят шесть, за бронированной дверью. На его настойчи­вый стук, гулко покатившемуся между стенами коммунального коридора, обби­тых ядовито-зеленым пластиком, никто не ответил и никто не вышел: ни с ку­лаками наперевес, ни с распростертыми объятиями. Собственно другого он и не ожидал.

Однако открылись две соседние двери и сонные недовольные голоса мужи­ков попросили его не шуметь в такую рань, если не хочет неприятностей. Вернее: один попросил, а другой обещал пересчитать ребра и выкинуть в му­соропровод, на корм крысам. Петр никак не отреагировал на угрозу, не до этого было.

Он не стал пререкаться. Лишь только за нервными соседями закрылись двери, Петр пригнулся и внимательно изучил два замка на железной двери: один простой, внутренний, второй английский. Недобро хмыкнув, Петр вышел из дома и помчался уже смелее по начавшим заполняться машинами улицам, к окраине города на север, в сторону рынка, где покупали, продавали и обме­нивали самые фантастические вещи. Там, он это знал точно, можно было ку­пить все, кроме ответа на свои вопросы, и своего спокойствия.

Протолкавшись через раннюю ватагу покупателей к вертлявому Кеше, сбы­вавшему ему монеты, Петр подождал, пока привередливый покупатель загляды­вая то одним, то другим глазом в окуляр настольного микроскопа, нудно до­пытывался:

— Вы говорите, что это профессиональный прибор? — вопрос очевидно зада­вался не первый раз.

— Стоял в одной из химлабораторий института с ящиком вместо адреса, — непонятно ухмыляясь, тоже очевидно не в первый раз, гундосил Кеша, привет­ливо кивнув Петру, хищно поглаживающему огромный и холодный латунный водо­лазный шлем с тремя иллюминаторами и золотником на затылке, который стоял у Кеши на прилавке. Наконец покупатель тяжело вздохнул и протянул продавцу деньги. Тот не считая сунул выручку в карман и взглянул на Петра:

— Что-то стряслось?

Петр неопределенно качнул головой, так как знал, Кеша в прошлом был психиатром и отлично разбирался в выражениях человеческих лиц. Очевидно Петр не сумел придать своей физиономии равнодушный или по крайней мере, спокойный вид.

— Есть неплохие монеты, — доложил Кеша, и подсластил:— Парные.

Петр отрицательно помотал головой и разлепив плотно сжатые губы, бурк­нул:

— Мне нужен набор отмычек. Желательно полный.

Кеша удивленно выпятил нижнюю губу, задумался секунд на десять, но очевидно, решив, что клиент не дурак, постоянный и надежный, показал гла­зами на свой товар, попросил:

— Присмотри, — а сам быстро пошел вдоль свеже осруганных, новеньких де­ревяных прилавков налево, лавируя между скирдами товара и продавцами. Петр остался стоять, продолжая злобно поглаживать шлем, мечтательно представляя себе, что это черепушка того недоумка, ввергнувшего его в пучину непонят­ного хаоса, после снятия скальпа. Именно так Петр решил поступить со своим врагом, словно таран вмешавшимся в его равномерную, может быть никудышнюю, но его собственную жизнь.

Кеша отсутствовал недолго. Он протянул Петру мешочек из брезента и ти­хо сообщил:

— Полный набор. Сто пятьдесят, — и тихо поинтересовался:— Фомку не нуж­но? Или ранцевый автоген?

— Нет, — отказался Петр и вытащив из кармана пачку денег, отсчитал семь банкнот по двадцать долларов и одну в десять. Немного подумав, он прибавил к отстегнутой сумме еще десятку и протянул Кеше, который удивленно поднял брови.

— За оперативность, — пояснил Петр, забирая у продавца мешок.

Пощупал сквозь материю его содержимое, зло дернул верхней губой. В мешке было три кольца с ключами, у которых, как знал Петр, двигались бо­родки, разнокалиберные отмычки, похожие на меленькие кочерги, и несколько коробочек с торчащими их них железными хвостиками.

— Что за коробочки? — поинтересовался Петр.

— В них ма-ле-нький компьютер, — Кеша показал пальцами какой:— Он меня­ет конфигурацию ключа в зависимости от внутренней структуры замка. Нужно только воткнуть оператор в определенное отверстие и нажать кнопку. Бата­рейки я уже поставил, — Кеша немного помолчал и неожиданно для себя поинте­ресовался, хотя прежде никогда этого не делал:— Меняете квалификацию?..

Петр отрицательно помотал головой:

— Нужно кое-что выяснить. Криминала не будет.

Кеша выпятил губы, надув их бантиком и молча согласился. Но он еще долго смотрел вслед своему постоянному покупателю, так им и не понятому. Единственное, что определил психиатр, после случайно услышанного разгово­ра, при встрече Сергея Ивановича с Петром около своего лотка, что Петр бывший мент, как и Сергей Иванович. Но ничего странного в этом не видел, потому что половина продавцов на рынке были бывшие военные, моряки, летчи­ки, вышедшие в отставку специалисты из Конторы Глубокого Бурения, МВДешни­ки, и другой, ранее таинственный люд.

И хотя никто из них не говорил о своем прошлом, по лицу каждого можно было догадаться, сколько человек он вогнал в тюрьму или даже в гроб. А вот Петр был для него загадкой, не разрешенной по сей день. Ни под одну мен­товскую профессию он не подходил. Это был человек весь в себе: черный ящик. А Кеша был страсть, какой любопытный. Но его исследования, или как говорили оперы, разработки Петра ни к чему не привели. Петра не знал ни один мент, даже с генеральскими погонами. Он был для него тайной, которая не давала ему спокойно жить.

Петр терпеливо проехал через переполненный машинами город, и вновь оказался у бронированной двери тринадцатого дома на Синичкиной улице. Вре­мя приближалось к десяти часам. За дверями соседних квартир уже началась возня, слышались разговоры, играла музыка, горланили телевизоры. Петр ак­куратно постучал костяшками пальцев в броневой лист и подождал. Соседи не стали выскакивать, оглушенные различными шумами в своих квартирах. Но и за нужной ему дверью никто не запрыгал от радости, не торопился отпирать зам­ки.

Постучав еще раз, с тем же результатом, Петр вытащил из кармана мешо­чек с отмычками и, вспоминая прошлые навыки, кое-как отпер внутренний за­мок. Затем взял одну из трех коробочек с торчащим из нее английским ключем и попробовал вставить оператор в щель. Ключ не пошел в скважину. Он прове­рил вторую коробочку, и как обычно, лишь последняя, третья электронная от­мычка совпала с боковыми прорезями ключа.

Процесс отпирания сложного замка длился секунд пять. Все это время ко­робочка жужжала и что-то двигала вдоль металлического хвоста оператора. Наконец замок поддался и щелкнув три раза, открылся. Петр сложил инстру­мент в мешочек, глубоко вздохнул и решительно потянул на себя дверь.

На несколько секунд на него напал столбняк: за бронированной дверью была плохо оштукатуренная старая стена. И никакого входа.

Тут он неожиданно вспомнил о своем тесте, который давно не подавал признаков жизни. Он попробовал его растормошить, звал по имени отчеству, но нигде не ощущал его присутствия. Точнее: тесть все-таки сидел в нем, но каким-то образом преобразился, или начал превращаться во что-то иное, уме­ющее раздражаться, сочувствовать, хихикать и грустить, но в очень мизерных дозах.

Петр даже растерялся от неожиданности, и автоматически помассировал нос ладонью, как это делают боксеры на ринге. Почуяв в себе какие-то но­вые, давно забытые ощущения, он стал медленно пропитываться противным лип­ким страхом. Но даже на фоне этих слабо выраженных эмоций, Петр ощущал всего себя динозавром, или монстром, случайно попавшим в человеческое те­ло, готового смести со своего пути все, что стоит поперек и даже с боку.

А еще глубже, спрятавшись за жалостливыми чувствами, вдруг обнаружил маленький комочек, едва проросшее зернышко, дикого ужаса, как противовеса всей памяти прошлой жизни, связанной лишь с разработками объектов и их ликвидацией. Неожиданно момент его рождения переместился в далекое прош­лое, задолго до того, как началась служба в МВД. А ведь до ликвидатора он был простым, обычным человеком.

И тут на него накатила давно не испытанная холодная злось. Петр пнул стенку за дверью носком ботинка. Но этого ему показалось мало и он, накло­нившись в бок, провел сильнейший удар коленом по штукатурке, на отработан­ном уровне, словно по ребрам человека. И хотя сильно отбил себе колено, не обратил на это никакого внимания. Стена даже не загудела, не пошатнулась. Врезав стене в последний раз прямым ударом раскрытой ладонью, Петр с ос­тервенением захлопнул железную дверь, породив грохот в длиннющем коридоре.

Он не стал ждать выхода нервных соседей: быстро пошел к выходу, прок­линая себя, азиата, домушников и всех подряд, живущих как люди, а не как он, словно волк в лесу, где полно охотников, волков, пасущихся баранов и зайцев, но трогать никого нельзя.

Ни в чем не повинный "Жигуль" откликнулся на нервные движения Петра рывками и пробуксовкой колес, отчего машину иногда заносило в сторону. Вы­ехав на магистральную дорогу, Петр прижался к тротуару, и остановился. Медленно, по крупицам, он стал восстанавливать свое душевное равновесие, так как учил его старый китайский мастер цигун, преподававший кун-фу, то-квандо, айкидо, карате, боевое самбо и вообще, учивший их выживать в любых условиях.

Успокоившись, спокойно тронулся с места и поехал домой, не зная что предпринять. Но решил ни о чем пока не думать. Вот напьется чаю, съест в жестянке "братское захоронение" далеких морских предков и подумает, как жить дальше.

Машины обгоняли его слева и справа: все куда-то торопились, у всех не­отложные дела. А у него нет никаких дел: сиди себе и дави на акселератор, даже не задумываясь о том, что будет завтра, потому что у него завтра нет. Он уже четвертый день как застрял в сегодняшнем дне, во второй половине которого небо заволакивает тучами и сверху начинает сыпать мелкий против­ный дождь. Полная мряка, а не жизнь. От этого хотелось сделать что-то чу­довищное, страшное.

Тесть молчал, будто сдох. И Петр чем-то внутри, может быть селезенкой, понял, что Павел Васильевич исчез навсегда, оставив вместо себя маленькую, но опасно разростающуюся душевную опухоль, которая неизвестно как называ­ется. Может быть так начинается рак, а может быть — совесть? А на кой черт она ему нужна? Нужно успеть еще много чего сделать, прежде чем команды от этой опухоли станут хватать его за руку, за ногу или за душу. Петр не сом­невался, что его дальнейшая жизнь будет зависеть от этой горькой пакости внутри, которую он выдрал с корнем почти сразу же, после того, как расс­тался с Ириной.

Где же она сейчас, такая высокомерная, ироничная и самоуверенная.

— Где же ты, где же ты любовь моя?.. — неожиданно стал он напевать в пол-голоса:— Для кого твои глазки горят?.. — и резко оборвав себя, рявк­нул:— Какая к черту любовь?!!! Не было ничего!

Он чувствовал себя рядом с ней как дошколенок с выпускницей последнего класса. Повороты ее мыслей и желаний ему были совершенно непонятны, но приятны. Он был ею очарован, простодырый дурачок. Был носильщиком ее порт­феля между домом школой. И при этом она училась в восьмом классе, а он в десятом. Петр терпеливо ждал, пока Ирине не исполниться восемнадцать и попросил ее стать его женой. Все происходило почти так, как было написано в старых романах. Она подумала около месяца и согласилась. Петр был счаст­лив до безумия.

Но через пол-года Петра забрили в армию. А еще через пол-года Ирина родила мальчика, которого назвала Олегом. Петру совсем не нравилось это имя, о чем он и написал в письме. Но Ирина проигнорировала его возмущение. А еще месяца через три ему написал какой-то малознакомый парень, живший в их же поселке, и откровенно сообщил, что Ирина гуляет направо и налево, не пропускает ни одних танцев.

Петр озверел от этого письма и сбежал с поста у ГСМ, закопав автомат в ближайшем лесочке. Спрятав солдатскую форму в кустах, он переплыл бурную речушку и постучал в крайнюю хату небольшой деревеньки. Там объяснил, что он студент, работает на археологических раскопках, пошел купаться с друзь­ями, где они выпили и он хотел переплыть речку, но чуть не утонул.

— Так ваша экспедиция э-вон где! — неторопливо проговорил хозяин, сидя с ним за столом и ткнув вилкой с соленым огурцом в темное ночное окно:— А ты здесь. Далеко тебя братан занесло.

— Я долго шел пешком, — соврал Петр.

— И не в ту сторону, — гыгыкнул хозяин и поднял стопку с мутной само­гонкой:— Давай, поехали...

Они выпили еще по одной. А на другой день, Иван Соломин снабдил его братниной одеждой, подошедшей по размеру, сам Иван был очень крупный, дал немного денег и под крестное знамение старухи, матери Ивана, Петр вышел из дома, намереваясь во что бы то ни стало отмахать на поездах пять тысяч верст и приехать домой, чтобы самому убедиться в плохом поведении его за­конной жены.

До дома он доехал, но не в пассажирском вагоне, а в товарняках: то на куче угля, то песка, а то вообще в пустом пульмане. Его еще не ждали около дома. Поэтому Ирина удивленно вскинула брови и почти равнодушно спросила:

— Тебя отпустили по ранению или в отпуск? — но присмотревшись к его грязной затрепанной одежде, а дело было вечером, добавила:— Иди к родите­лям и приведи себя в порядок. В таком виде я тебя в дом не пущу. Ты весь антисанитарный.

Он пошел к родителям, к ее родителям, потому что его отец и мать умер­ли, а перед самой армией почила и тетка, навещавшая его в детдоме. Вот там-то его и ждала засада. А на пол свалил его Павел Васильевич, дико зао­рав:

— Скорее! Скорее! А то он у меня вырвется!

В дом влетели крепкие парни в солдатской форме, защелкнули наручники на запястьях и сунули в кузов ГАЗона.

— Дурак, — презрительно сказала Ирина, появившаяся из темноты в квад­ратном отсвете окна.

— И-ди-от! — почти по слогам произнес тесть и зло сплюнув, ушел в дом.

Народу при этом почти не было. Петр жадно окинул взглядом округлившую­ся фигуру Ирины и отвернулся. Он уже стал понимать, что дисбата ему не из­бежать.

И действительно, его привезли не в родную воинскую часть, а в какую-то иную, относящуюся к МВД, где пахло чем то очень давно прокисшим и перебро­дившим. Именно там он впервые узнал, как пахнет тюрма. В бетонной камере без кровати, без стола и стула, щуплый угрюмый капитан в армейской форме, сказал:

— У тебя есть выбор: ехать в свою часть и после суда в дисциплинарный батальон, а потом дослуживать, или попотеть у нас, до того, пока тебя не покалечат или не ликвидируют. Но прежде мы тебя кое-чему научим. И если твоя голова набита не опилками, то ты выживешь. Но о семье можешь забыть, тем более, что твоя половина подала на развод. Так что… думай.

Через три дня, получая одну лишь воду и кусок хлеба раз в день, Петр забарабанил кулаками в обитую железом дверь. Его вывели в коридор и до­вольно спокойно отвели в небольшой кабинет, посреди которого стояла при­винченная к полу табуретка, а напротив нее небольшой письменный стол с яр­кой лампой под жестянным колпаком. За столом сидел тот самый капитан, опе­ревшийся локтями о стол, и расслабленно положив подбородок на скрещенные пальцы.

Петр не успел ничего произнести, собираясь с мыслями, он тяжело дышал. За него сказал капитан:

— Значит, в нашем полку прибыло? — и не дожидаясь ответа Петра, продол­жил:— Но учти — тебе будет очень тяжело. Тренировки и первоначальная учеба прерывается лишь после обморока ученика.

— Согласен, — кивнул головой Петр.

Пять лет он каждый день находился между жизнью и смертью, таким опас­ным было учение выходить победителем из самых невероятных ситуаций при ликвидации манекенов, охраняемых настоящими телохранителями. Лишь сначала на тренажерах применяли холостые и газовые патроны, а уже через пол-года, когда отсеялось две трети "подопытных", телохранители стали применять бое­вые патроны, при чем, сами иногда страдали и погибали. Они тоже учились.

Так отсеялась еще половина, от оставшейся первоначальной трети. Но ес­ли две трети отсева перевели в дисбат надсмотрщиками, то последняя полови­на была попросту ликвидирована. И почти ни у кого из "подопытных" не было родителей или близких родственников. А если кто и был, то им пришли изве­щения о геройской гибели солдата во время тактических учений.

Сумашедшая нагрузка на тело и начавшую коченеть душу, товарищ по нес­частью Сергей, так же как и он попавший в эту нигде не прописанную часть, и появившийся в голове обнаглевший до невозможности тесть, совершенно отв­лекли Петра от мыслей об Ирине. Сначала он о ней стал забывать, а потом ему показалось, что они были лишь немного знакомы. На этом он и остановил­ся.

Но вот сейчас, медленно тащась по радиальной улице в сторону своей квартиры, неожиданно вспомнилось то, на что он наложил табу. И Петру стало плохо. Однако он благополучно добрался до своего дома, механически закрыл дверцу "Жигуля" на ключ, так же на автопилоте попал в квартиру, закипятил чайник и опомнился лишь тогда, когда обжег губы купеческим кипятком.

Съев после чая свою вечную сайру, Петр заторопился, потому что уже наступила вторая половина дня и небо затянуло тучами.

Он ехал за город, к не сгоревшему особняку, решив во что бы то ни ста­ло добыть хоть крохотную информацию о том, почему для него каждое утро на­чиналось с тринадцатого октября. Петр очень четко ощущал окружающую дейс­твительность и верил, что все это происходит с ним в реальности, а не во сне.

Не доезжая ста метров до двухэтажной громадной дачи с высоченным забо­ром, Петр спрятал машину под аркой разросшихся кустов, над грунтовой доро­гой, вильнувшей с асфальта в лес. На столбе у калитки из прутьев окрашен­ных в черное и толщиной с палец, висел домофон с глазком видеокамеры и микрофоном-динамиком.

Петр неприязненно сморщился и решил не представляться. Подпрыгнув ря­дом с калиткой, ухватился пальцами за шершавый бетон забора, легко перенес свое не потерявшее силу и гибкости тело через преграду. Продравшись сквозь колючие кусты у забора, потопал к высоким стеклянным дверям виллы, отсве­чивющих синим. Как он не оглядывался, собак не обнаружил. Очевидно хозяин особняка не выгонял своих защитников в непогоду на улицу. А с серого неба сыпала мерзкая водяная пыль.

Как только он поднялся на широкую площадку у входа, одолев восемь сту­пенек, стеклянные двери с шипением расползлись в стороны. Но за ними были вторые такие же двери, непрозрачные, зеркальные. Первые уже закрылись, а вторые медлили. Петр понял, что его изучают через стекло те самые двое го­рилл, решая: открывать или нет.

Двери зашипели и поползли в стороны. Очевидно телохранители бывшего кадровика не восприняли посетителя всерьез. А зря. Петр вошел в простор­ный, знакомый вестибюль и увидел перед собой двух амбалов, молча ожидавших объяснений. Ни слова не говоря, он сделал к ним незаметный шаг, и два раза стремительно крутнувшись на левой ноге, кувыркнул обоих на пол, попав реб­ром подошвы под ухо каждому.

— Похвально, похвально, — услышал он надтреснутый старческий голос из динамиков сверху.

Не медля, Петр быстро поднялся по широким ступенькам на второй этаж, держа в левой руке нож с ядовитыми стрелами, а в правой кастет, из винтеля от водопроводного крана. Но собак не было. Они находились рядом с хозяином за третьей по счету дверью, которые Петр открывал, продвигаясь по длинному балкону опоясывавшего треть дома изнутри.

Седой старикашка сидел за широким столом в огромном кресле, рядом с ним на полу тяжело дышали два бульдога, роняя слюни на пол.

— Я ожидал вашего визита, — сообщил хозяин и жестом пригласил Петра за­нять место в кресле по другую сторону стола. Все стены кабинета были прев­ращены в книжные шкафы, заполненные до отказа толстыми томами с золотыми буквами. В углах кабинета стояли четверо рыцарских лат, которые при первом визите Петр не заметил. На паркетном блестящем полу, у затемненного окна стояла кадка с двухметровой пальмой.

— Зачем же было их выключать? — поинтересовался хозяин у Петра. И не дождавшись ответа, сказал:— Я бы спокойно пропустил вас без всяких фокусов.

— Мне надоели детские игрушки в боевиков, — хмуро бросил Петр и помед­лив, спросил:— Кто мною управляет?

Старикан удивленно приподнял брови и совершенно откровенно признался:

— Насколько я знаю, пока никто.

— Значит: заказ домушникам было ваших рук делом? И приковать меня к кровати — тоже?

— Но я же послал их вторично, чтобы они устранили свою самодеятель­ность. Я только и хотел всего-то привлечь ваше внимание к себе...

— С какой целью?

Хозяин немного помедлил, открыл деревянный ящичек на столе и выудив из него табачного цвета сигарету, протянул Петру:

— Кубинские. Натуральные.

Петр неприязненно мотнул головой и неожиданно осознал, что вот уже почти пять суток не выкурил ни одной сигареты и даже не вспоминал о них. Старик хотел убрать сигарету обратно, но Петр передумал и протянул руку. По губам бывшего кадровика пробежала едва заметная усмешка. Он тут же вер­нул свою руку с сигаретой в исходное положение, а затем протянул Петру массивную зажигалку. Петр с наслаждением закурил. Собаки внимательно наб­людали за каждым его движением, продолжая пачкать паркет своими слюнями.

Не успел Петр выпустить душистую струю дыма, как в кабинет с шумом ворвался пришедший в себя вахтер с большим револьвером наголо, из-за его спины выглядывал второй. Хозяин успокоил их поднятой ладонью и молча мах­нул, приказывая удалиться.

— Пусть захватят с собой и этих псов, — попросил Петр:— У меня аллергия от собачьей шерсти.

Хозяин помедлил и молча подтвердил кивком головы просьбу гостя. Шумно сопящий горилла подошел к собакам и подозрительно косясь на развалившегося в кресле Петра, позвал:

— Голда! Сатана! За мной!

Собаки вопросительно посмотрели на старика.

— Идите. Идите, мои хорошие, — разрешил хозяин и помахал им ручкой.

С неохотой, шкрябая когтями по паркету, псы пошли вон.

— Итак, — продолжил бывший кадровик, подождав, пока за его охраной зак­рылась дверь:— Вы согласны на меня работать? — он помедлил ожидая ответа Петра, и не дождавшись, добавил:— Я очень высоко ценю ваше умение филиг­ранно проводить щекотливые операции.

Петр понял, что его бывший коллега совершенно не причастен к тем обс­тоятельствам, в которые он попал за последние четыре дня. Домушники — это его дело. Правда они немного побезобразничали и даже выбили у него зуб, Петр провел языком по поджившей ямке в десне. Но о том, что Петр застрял в тринадцатом октября, старик очевидно не ведал. И Петру почему-то не захо­телось больше воевать и с боем прорываться на улицу. Он уже раз убил этого старикана, вместе с его собаками и телохранителями, что для него было дос­таточно.

— Зачем взяли трудовую книжку? — поинтересовался Петр.

— Чтобы вы пришли за ней! — удивленно ответил хозяин.

— Давайте ее сюда, — потребовал Петр.

— А может быть лучше она полежит в моем сейфе? — прищурив морщинистые веки, спросил старик.

— Если я не захочу работать на вас, то мне будет все равно, где лежит моя трудовая. Возможно придется сжечь ваш особняк вместе с вами и моим до­кументом. Ну а если решусь идти под вашу руку… — и тут Петр замолчал. Ес­ли тринадцатое октября будет и завтра, то не было ни какой разницы в том, где будет находиться его трудовая, вернее, она все равно окажется в сейфе у этого мухомора в законе.

— В чем дело? — насторожился хозяин, слушавший его с повышенным внима­нием.

— Ни в чем, — устало махнул рукой Петр. — Ладно. Мне терять нечего. Вам так же невыгодно меня сдавать, как и мне вас.

— Вот это правильный разговор, — одобрил старик. — Значит, договорились?

— Будем считать, что да, — скривившись согласился Петр, докуривая при­ятную сигарету.

— Берите еще! — добродушно предложил хозяин, показав глазами на ящи­чек:— Таких ни в супермаркетах, ни в киосках нет.

Петр поколебался и выгреб из ящика штук пять сигарет, на вечер. Все равно завтра их уже не будет, если не наступит настоящее завтра.

— Вас что-то тревожит? — вновь поинтересовался хозяин, чутко реагируя на изменение в лице Петра.

— Только ваши гориллы и собаки, — тяжело вздохнул Петр:— Не хочется их ликвидировать на выходе.

Старик нажал кнопку на телефоне и строго сказал в микрофон:

— Моего гостя выпустить вежливо и культурно, без всяких кривляний. Да попридержите собак! — и посмотрев на Петра, полюбопытствовал:— Два дня вам хватит для того, чтобы внутренне собраться и?..

— Хватит, — заверил Петр кадровика и, поднявшись с кресла, слегка кив­нул головой, прощаясь с хозяином. Тот ему ответил тем же.

Широкоплечие мужики уже залепили ссадины на скулах от его удара лен­точками лейкопластыря, наклеенного крест накрест. Они не проронили ни сло­ва, провожая Петра взглядом и придерживая заворчавших собак. Стеклянные двери открылись и захлопнулись за Петром. Электрический замок на железной калитке щелкнул и выпустил его на улицу. Пройдя сто метров, Петр нашел свою машину, уселся в нее, запустил двигатель и, выехав из под кустов, не­торопливо покатил к окружной дороге. Он ехал домой. Больше было некуда по­даться. Тучи потемнели еще больше от наступавшего вечера, но мелкий дождь не переставал сыпать на ветровое стекло, которое приходилось периодически очищать щетками.

Впервые за последние четыре дня Петр оказался дома вечером тринадцато­го. А то все как-то не получалось: то его убивали, то он убивал, а то взял и прострелил себе башку насквозь. Ну что за подлая жизнь! Даже умереть не дают! И ведь не сон это — самая голимая явь, во всей своей красе. За что же его так?..

По дороге он прикупил колбасы и свежего хлеба. А сейчас жевал изделия мясо и хлебокомбинатов не ощущая ни запаха, ни вкуса. За окном давно по­темнело. А Петр все ждал и ждал, когда наступит этот переход из сегодня в сегодня же. А может быть, если он не уснет всю ночь, наступит завтра, че­тырнадцатое?

Не первый раз бодрстовать: он не уснет. Но где-то около трех часов но­чи кухню стал заволакивать серый туман, рассекающий яркий белый свет… Нет, яркий свет был дальше, за серым туманом, но как далеко, непонятно. Все было и рядом, и почти на горизонте. А ближе всего ворочалось что-то черное и бездонное, жадно поглощающее и серый туман, и белый свет. За ка­кой-то непреодолимой преградой застыли немигающие глаза на полупрозрачных знакомых лицах...

Некоторые из них были очень знакомыми. Но все это видение было сметено бурно и бесшумно клубившимся туманом. Хотя нет, где-то на краю слышимости, плавали чьи-то голоса, то ли осуждающие, то ли просящие. И не было ни теп­ла, ни холода. Никаких ощущений, лишь чернота продолжала пожирать все се­рое и черное, которые не убывали, но и не прибавлялись.