Стекло первое, безвыходное

Стоит проклятому дворцу обрести самодостаточность, и он оживает, воспринимая непривычную свободу, словно фантастическое озарение. Когда подобное происходит в чужих королевствах, с облегчением вздыхаешь, радуясь, что эта напасть обошла твой край стороной. К несчастью, сегодня пагубное озарение преобразило моё жилище: погрузившись в беспокойно-глубокую медитацию, дворец накрепко запечатал окна и двери — отныне внешние зори не посмеют отвлекать его от внутренних, более правдоподобных. Совершенно некстати я оказался запертым в утробе, способной переварить любое содержимое: будь то убранство безлюдных залов или карлик королевских кровей.

— Карлик? — удивлённо перешёптываются шторы, разевая тряпичные рты.

— Именно, — бурчу в ответ, покидая комнату — не хватало ещё обсуждать с говорящим интерьером собственные злоключения.

Спрашивается, за что мне такая судьба: лучи родительской любви согрели младшую сестру, престол полагается старшему брату? Ко всему прочему, когда дражайшие родители загадывали среднего сына, они не потрудились уточнить параметры, поэтому я появился на свет хромоногим карликом (машина обусловленных случайностей работает безотказно). В достопамятный день моего становления отец с матерью прознали о царстве первопричин, в котором образы настоящего определяют будущее, а подсознание творит чудеса, порой, правда, несколько жуткие. Это разумение никак не повлияло на их дальнейшую жизнь, а жаль — быть может, тогда они не оставили бы меня на растерзание проклятому дворцу…

Признаться, сегодня утром я отчаялся и здорово испугался, осознав, в какую передрягу мне довелось попасть. В голове даже мелькнула постыдная мысль о смерти, но теперь я подумываю о побеге — бездушное небытие страшит больше, чем бытие, пусть и плачевное. Осталось решить, где искать выход.

Бреду по коридору, утонувшему в лунообразном сиянии. По бокам медные канделябры впиваются в ковёр львиными лапами; подсвечники в навершиях напоминают одуванчики, распустившиеся серебристыми свечами. Бледный узор на алом ковре то и дело меняется, фигуры перетекают одна в другую: квадрат теряет резкость углов, обращаясь кругом, треугольник растягивается в прямую, которая тотчас заворачивается в спираль. Лучше не смотреть под ноги — от мельтешения рябит в глазах.

Стены завешены потемневшими от времени портретами предков. Если вглядеться в суровые картины, начинает казаться, будто потрескавшееся масло вот-вот обретёт текучесть, сползёт с полотен и ухватит за ногу — непременно за левую, на которую с детства хромаю. Чтобы не смотреть по сторонам, продолжаю путь, усердно жмурясь.

Как говаривал Железный Граттар, в прошлом придворный волшебник, воображение сильнее ощущений, навязанных извне, поэтому, контролируя ощущения, возможно изменить реальность, придать ей желаемую форму. На днях его казнили за государственную измену, однако он, не провисев на дыбе и пяти минут, испарился, подобно надеждам неудавшихся мятежников. Будучи вздёрнут, старина Гратт, как я про себя привык его называть, наслал на королевство полчища подозрительных воронов, и проклял дворец. Удовлетворившись содеянным, волшебник, поскрипывая суставами, зашипел, забулькал, словно вода в котле, в котором варились прочие преступники, обернулся белёсым паром и был таков.

«Не забывай о наставлениях, малыш!» — эти прощальные слова накрепко впечатались в память, поэтому, последовав мудрому совету, тренирую воображение: шаркаю по коридору, мысленно повторяя: «Нет ни ложки, ни портретов, ни царства первопричин». На фоне внутреннего века начинают мелькать миниатюрные феи. Какая удача — считается, они умеют исполнять желания! Пытаюсь поймать одну, протягиваю руку, подкарауливаю… Когда миниатюрный огонёк пролетает над ладонью, резко сжимаю пальцы и открываю глаза — перламутровая перегородка с громким всхлипом лопается (во дворце в дверных проёмах натянуты плёнки, похожие на мыльные пузыри). Потеряв равновесие, лечу вперёд: увожу в сторону протянутую руку, падаю на плечо и ухожу в кувырок.

Поднявшись, мысленно командую «Застыть»; затем оборачиваюсь, непроизвольно вжимая голову в плечи, и с облегчением отмечаю: перегородка загородила проход морщинистой лапе, довольно опасной на вид. Опустошённые портреты равнодушно наблюдают за тем, как лапа бьётся о преграду, злобно её царапает, отползает назад и с новой силой кидается на препятствие. Тем временем слабая искорка в моей ладони вспыхивает и потухает, обжигая кожу. Печально: я умею представлять, но так и не обучился воплощению.

Переведя дух, трижды плюю — в наших краях это считается страшным оскорблением — и продолжаю путь. Потревоженные краски не удалось утихомирить, зато перегородка восстановилась — драгоценные предки могут сколько угодно негодовать, но до меня им не добраться! Слабых чародейских способностей хватило, чтобы понять: в лапе воплотились надежды и чаяния многочисленных родственников, которые я не оправдал. Пусть на родителей злятся — я остался здесь по их воле!

Всякому известно, что проклятому дворцу помимо сознания нужна душа — вот меня и принесли в жертву. Проснулся утром, а вокруг непривычная тишина. Ознакомился с одиноким письмом, поджидающим на столе — родители слёзно попрощались, объявив меня единственной надеждой отчаявшегося рода. Некоторые буквы было не разобрать — слишком размазались… В общем, пока я спал, дворец успел опустеть и осознать свою новую сущность. Исследовав все помещения, я пришёл в отчаяние: не осталось ни единого выхода, ни единой щели, в которую можно было бы просочиться.

Громкое хлопанье отвлекает от воспоминаний: очередной коридор полон тяжёлых дверей, которые то открываются, то закрываются. Зелёный туман из многочисленных комнат вытекает наружу, оплетает канделябры ватными щупальцами, медленно поднимается к серебряным свечам… Надо спешить, иначе хрупкий огонь потухнет! Ускоряю шаг, насколько позволяет хромота: добраться бы до каминной, защищённой древними чарами…

Тем временем невидимая сила срывает двери с петель, поднимает их в воздух, раскалывает на тысячи мелких щепок — мысленно выругавшись, прикрываю глаза рукой. Щепки срастаются в причудливых стрекоз, которые, порхая между канделябрами, пропадают в зелёных коконах, заслоняющих свет — иду вперёд, то и дело уворачиваясь от пролетающих мимо деревяшек.

Облегчённо вздыхаю, покинув туманный отрезок: перегородка зарастает, закупоривая зеленоватый мрак. Впрочем, расслабляться некогда — на другом конце очередного коридора появляется странное животное — огромный полосатый лев. Всматриваюсь: у чудовища нет одного глаза; место, где тому полагается быть, занято крупным рубином. Камень неестественно ярко сверкает в окружающей полутьме — здесь практически нет канделябров. Нежданная встреча навевает воспоминания: однажды сестра вышибла своему котёнку правый глаз. Она долго переживала, устраивала истерики, теребила волшебника, обещала тому страшные казни, если её обожаемая Рикта умрёт… Котёнок выжил, хоть и остался инвалидом. Поговаривали, правда, что чары позволяют ему видеть сквозь красноватую стекляшку, которую волшебник пристроил в пустую глазницу.

— Рикта? Ты ли это? — спрашиваю, теряясь в догадках.

Лев кивает совершенно по-человечески — видимо, предчувствия меня не обманули.

— Кис-кис-кис. Тебя забыли во дворце да? — подлизываюсь, стараюсь завоевать кошачье доверье.

Лев глядит недоумённо и будто бы даже осуждающе.

— Давай вместе искать выход, а? Неееет, нет, нет… Сто-о-ой!

Преобразившаяся Рикта, взревев, бросается вперёд — пара прыжков, и она окажется рядом! Бежать некуда, оружья под рукой нет — я обречён. Страх цепкими корнями прорастает в пол, не давая сделать и шагу: стою на месте, закрыв глаза и отчаянно перебирая в уме известные заклинанья. Отчего-то вспоминается травяной кисель, которым меня травили в глубоком детстве…

Пол под ногами тотчас превращается в вязкую, будто бы болотную почву, которая затягивает, тащит вниз, через этажи, а затем и вовсе куда-то вбок. Мои лёгкие напоминают раскаленную печь — катастрофически не хватает воздуха. На губах ощущается вкус киселя; судя по всему, явь отреагировала на невинное воспоминание, разительно преображаясь. Когда жжение в груди становится невыносимым, меня выкидывает сквозь стену — ударяюсь в соседнюю, на удивление плотную.

Отдышавшись и придя в себя, осматриваюсь: камзол нисколько не промок, будто и не было сумасшедшего погружения, а вид узорных гобеленов и мощных золочёных дверей наполняет сердце неописуемой радостью. Я оказался у входа в каминную, где, смею надеяться, всё ещё царит порядок!

Тут из-за двери явственно доносится поток до боли знакомой, отборной брани. Сквозь небольшую щель заглядываю в комнату, чтоб удостовериться: в пустом помещении на кресле перед камином действительно восседает волшебник, нацепивший нарядную мантию. Недавно испарившийся Граттар вовсю проклинает эталонности жизненных линий, а фигуры на ярких гобеленах, развешенных по стенам, согласно кивают в такт изрекаемым ругательствам.

Старина Гратт ничуть не изменился: всё такой же сухой, белогривый и безлицый. Интересно, почему он до сих пор не отрастил новые конечности? Давным-давно волшебник, отрезав себе обе руки и ноги, закопал их в фундамент будущего замка — капризное строение уже тогда требовало кровавых жертв. Потом какой-то знакомец из далёкого мира подарил ему механические протезы, сурово поблёскивающие на солнце. Именно поэтому полвека назад Граттар получил прибавку к титулу, гласящую «Железный»…

— Малыш Уль собственной персоной! — объявляет чародей, поворачивая в мою сторону своё трёхстороннее лицо — белоснежно-гладкую маску. — Входи, чего застыл!

— О железны волшебнику, приятственно Вас лицезреть! — хриплю, проклиная не вовремя исчезнувший голос.

— Гляжу, ты по-прежнему витиеват в речах. Не надоело, а, королевич?

— Простите? — переспрашиваю, заходя в каминную и плотно прикрывая дверь — в то же мгновенье с обратной стороны раздаются подозрительные скрипы.

— Не надоело вынужденно следовать этикету? — объясняет Гратт, хмуря несуществующие брови. — Не робей, королевич, — добавляет он, наблюдая за моей скривившейся физиономией. — Никакая тварь сюда не сунется, пока в камине горит чудо.

— Что, если оно потухнет? — подозрительно гляжу на аметистовый огонь, который перетекает из одной формы в другую: то изовьётся удавом, то обернётся совой, то гибким плющом обовьёт стенки камина.

— Не если — когда. Даже солнце рано или поздно погаснет… Чуду осталось совсем немного — пару часов, по моим подсчётам.

Волшебник протягивает механическую руку и гладит огненного котёнка, высунувшего усатую морду — зверёк урчит и ластится, норовя выскочить за защитный круг, очерченный около камина. Вздрогнув, отмечаю, что у животного нет одного глаза.

— О железны волшебнику, — начинаю было, но тот бесцеремонно меня прерывает:

— Забудь о титулах — они звенят фальшивыми монетами… Лучше подумай, о чём ты на самом деле хочешь сказать.

— Но ведь…

— Я жду, малыш. Давай, спускай пар — полегчает.

— Кхм… — прокашливаюсь, готовясь выразить всё то, что накопилось внутри. Сделав пару глубоких вдохов — выдохов, чтоб успокоиться, таки отваживаюсь спросить:

— Старый интриган, какого безмирья ты делаешь в проклятом дворце?

— Мо-ло-дец! — хвалит волшебник, украдкой утирая слёзы, проступающие на безглазых лицах — издевается он надо мной, что ли? — Горжусь! Не зря я тебя учил! Только что ты шагнул вперёд, к собственной свободе. Как говаривал один мой хороший друг: «Либо выгляди тем, кем ты есть; либо являйся тем, кем выглядишь!»

— Далась мне эта свобода! — не выдерживаю, одновременно с преобразившимся чудом закипая пробуждённым гейзером. — Ведь нас скоро не станет! Ты во всём виноват! И родители… Но в первую очередь — ты!

— Не спорю, — соглашается волшебник.

Он поднимается с кресла, подходит к витражу, занимающему целую стену, сосредоточенно всматривается в стеклянный узор:

— М-да…

Показное спокойствие меня несказанно злит:

— Всё это время ты проторчал здесь! — в сердцах пинаю ни в чём не повинный огонь — тот забивается обратно в камин, жалобно поскуливая. — А я улепётывал от взбесившейся Рикты и плавал в кисельных стенах!

— Подумай, малыш, чьи переживания сопоставимы с твоими сегодняшними?

— Имел я их в виду! Я просто хочу жить, понимаешь?

— Хотеть — значит мочь, — деловито изрекает волшебник, не удосужившись даже обернуться. — Подойди-ка к витражу, Уль. Что ты видишь?

— Стекляшки, разбросанные по стене… Они шевелятся, перебегают с места на место, сливаются с соседями — чего ещё ожидать от оживающего дворца?

— Это зеркало изменений. Вскоре моё детище обретёт самость и обзаведётся душой — к тому времени нас здесь быть не должно.

— Согласен, но мы заперты! Окна, двери, балконы, выходы, чёрные ходы, подземелья — всё запечатано. Мы в тупике! — кричу, будучи на грани отчаяния.

Старина Гратт неодобрительно качает головой:

— Любое зеркало, Уль, это вход в особый тайник, ведь люди постоянно забывают там что-то значимое. Сам тайник не выведет нас наружу, но, возможно, поможет связаться с торговкой выходами. Стоит попробовать, не находишь?

— Конечно! — восклицаю, тут же недоумённо добавляя, — но как?

— Закрой глаза, — командует волшебник.

Повинуюсь, в глубине души разозлившись на себя: «И всё-таки ты недотёпа, Уль. Граттар поимел целое королевство, а ты до сих пор веришь его россказням. С другой стороны, лучше поверить в сказку, чем поддаться отчаянью?»

— Что ты видишь? — звучит притихший и будто бы отдалённый голос.

— Серебристое марево. Жидкое, как ртуть. Холодное — по крайней мере, мне отчего-то так кажется…

— Умница! — поддерживает волшебник. — Сейчас я возьму тебя за руку, пойду вперёд — следуй за мной и ничего не бойся, договорились?

Чувствую обжигающе-красноватое тепло его ладони, неожиданно шершавой, словно побеждённый осенью лист. Тотчас вспоминается далёкий сентябрь: первые уроки чародейства, болтливые няньки, следующие за мной по пятам… А ведь той осенью старина Гратт впервые обучил меня чародейским премудростям! «Чтобы достичь цели, её нужно увидеть чётко-чётко, — говорил он, крутя перед моим носом кленовый листок, иссечённый прожилками. — Закрой глаза и представь этот лист. Рассмотри, какой он нарядный и жёлтый, ощути его…» Не будет преувеличением сказать: всем, что знаю, я обязан волшебнику, но почему же он изменил королевству? Впрочем, к рыхам королевство — отчего он предал меня?

Холодное, скользкое нечто сковывает движения, затекает в ноздри, уши, рот — скорее бы выбраться отсюда! Лишь ладонь, которую волшебник крепко держит своей механической, но от этого не менее живой рукой, остаётся тёплой.

— Старина Гратт, — я впервые отваживаюсь назвать его прозвищем, некогда подслушанным под дверями. Оказывается, говорить можно, хоть и крайне неприятно. Ловлю себя на мысли, что дышать не требуется: лёгкие невообразимым образом наполняются кислородом — волшебство так действует, что ли?

— Да, Уль, слушаю.

— Долго ещё?

— Потерпи! Вскоре мы окажемся по ту сторону витража.