Почему плачет Солнышко?

«Почему плачет Солнышко,

По ком плачет Солнышко?» —

Спрашивает с тревогой в голосе маленькая девочка,

Мило посасывая слегка сладковатый

(Она только что ела варенье)

Пальчик.

И что ей ответить?..

А за окном – дождь.

Такой же, как и тогда

У маленькой безымянной речки,

В шесть часов утра,

Когда клочья ночного тумана

Ещё не покинули земную юдоль…

Отряд шёл.

Податливая грязь обволакивала ноги идущих по колено,

Сапоги уже давно до краёв наполнились водой,

А промокшая насквозь одежда

Намертво прилипла к телу.

Никто не жаловался.

Через «не могу», через «не хочу»,

Наступая на горло всем чувствам,

Кроме желания жить,

Люди шли…

«Реку будем переходить вброд», —

Сказал командир и обвёл

Отеческим взглядом своих солдат,

заглянул каждому в глаза,

удовлетворённо хмыкнул, —

«Времени искать переправу нет.

За лесом на том берегу зверствует враг:

Бабы, как собаки, висят на заборах хат,

Хаты горят,

А дети…» —

Заплакал.

Тыльной стороной ладони

Смахнул две одиноких слезинки, —

«Отряд! За мной!»

Речка была и вправду неширокой

(До берега, казалось, два шага)

Но глубины её не знал никто.

Командир шёл первым.

Шаг.

Второй.

И вот уже только фуражка,

сносимая течением –

единственное напоминание о славном человеке

майоре Климове…

Кто-то начал кричать,

Рвать на себе волосы,

Кристоф (наш лучший снайпер.

Мы его называли «Орлиный Глаз»

За то, что выстрелом точно по центру мог продырявить

Брошенную в воздух

Монетку)

Упал на колени и истово начал молиться.

А я с Лёнькой и Тишкой

Отправился на разведку.

Лёнька – двухметровый весельчак с глазами

цвета едва-едва распустившихся васильков

и шевелюрой цвета спелой ржи.

Тишка – его противоположность:

Маленький, крепенький,

Молчаливый, почти никогда не улыбнётся,

Всё время ходит с блокнотом.

Однажды я узнал его (блокнота) содержимое,

Но об этом позже…

Первым лодку заметил Тишка.

Жестом, не говоря ни слова, он подозвал нас.

Лодчонка была так себе:

Маленькая, грубая плоскодонка,

Но пробоин не было, а значит,

Это был лучший транспорт.

Одна проблема – вёсел не было.

Лёнька притащил откуда-то две рогатины,

В лодчонке валялись какие-то тряпки,

Ими и связали лодку с палками –

Получились носилки.

Как тащили плоскодонку в лагерь –

Отдельная история. Не могу без улыбки вспоминать.

Утлая лодчонка пару раз выскальзывала из мокрых рук

(дождь всё никак не унимался).

Наконец, вышли на пригорок.

А дорога как раз под гору шла,

Да и не дорога, так – просека, чтоб лесорубы не заблудились.

Мы с Тишкой в лодку уселись, Лёнька толкнул…

Как мы не врезались ни в одно из пролетающих

С бешеной скоростью мимо деревьев

До сих пор остаётся для меня загадкой…

В отряде было всего восемь человек.

За четыре рейса управились.

На том берегу постояли,

Пару минут на воду поглядели, командира вспомнили.

Тут и дождь кончился.

Солнышко выглянуло.

Мы к небу глаза подняли,

не сговариваясь, улыбнулись,

ушли в лес…

Не буду вас утомлять рассказами

О нашем долгом переходе через огромный ельник.

Деревушку почувствовали загодя:

Горелое мясо, горелое дерево –

Страшный гнетущий запах.

Чувства обострились до крайности –

Громом в ушах раздавался

Чуть слышный хруст листа под ногой…

И пальцы, словно от холода,

Задрожали на курках…

Успеть бы!

Ворвались в деревню,

Как огненный смерч,

Яростный адский вихрь,

Не несущий ничего, кроме

Смерти, разрушений, ненависти…

Кровь.

Кровь.

Кровь.

Как тряпичные куклы

Разлетались в разные стороны люди…

Они не успевали осознать происходящее,

А мы не делили жертв на своих и чужих:

Руби всех – на Небе разберутся!

Мы шли по горло в крови.

И не было ничего,

что могло бы остановить нас…

На головы рухнуло Небо,

Упала на Землю Ночь,

Как раненый зверь.

Сразу стало темно. Страшно.

Развели костёр, поставили палатки.

Кристоф остался дежурить.

Он и умер первым.

«Коричневые» напали неожиданно,

Как черти из табакерки,

Они выскочили из-под земли.

У нас не было шансов.

Не было шансов…

Не было шансов,

Но мы с Лёнькой и Тишкой спаслись.

Свернули шеи трём зазевавшимся фрицам,

С омерзением переоделись в их форму, и ушли из деревни.

Идти решили через лес:

Так ближе и надёжнее.

Одного только не учли:

Припасов у нас не было.

Всё, что было – три револьвера

Да пятнадцать патронов…

А тут ещё дождь снова накрапывать начал…

Мы шли, а дождь продолжал лить,

Усиливаясь с каждой каплей.

Разговаривать не хотелось.

Форма у фрицев дрянная – промокает хуже нашей.

Зуб на зуб не попадает от холода,

А костёр не разведёшь –

Всё отсырело…

Вышли, наконец, к лодке,

Собрались отплывать –

Лёнька упал в воду.

Я ничего не понял, Тишка заорал: «Ложись!».

Я и бросился на дно лодки.

Что-то упало на меня,

Тёплая влага зажурчала весёлыми ручейками

По лицу…

Лодку сносило течением.

Фрицы для верности выпустили по ней несколько пуль,

Но только для верности,

Для очистки совести, так сказать.

Когда рискнул выбраться,

Солнце с лёгким шипением покидало небо, уступая законное место

Своей старшей сестре и её дочерям…

В лодке, раскинув безжизненные плети рук,

Лежал Тишка, струйка крови стекала из уголка губ…

Я заплакал. Слёзы прожигали белоснежные дорожки сквозь застывшую,

Слегка солоноватую кровь.

Тишкину кровь.

В бликующем отражении на глади речной воды

Лицо казалось чёрным.

Так я не плакал с тех пор, как полицаи

На моих глазах, на яблоньке

(она как раз в цвету была,

с тех пор ненавижу яблоки)

повесили мать…

Мне было абсолютно всё равно,

Куда река вынесет моё судёнышко.

Наконец, течением нас с Тишкой прибило к берегу.

Вылез сам. Кое-как выволок своего пассажира.

Спасителя.

Берег безлюдный был,

Кругом лес.

Оторвал рукав от своего мундира,

Вымочил в реке, подумал, стоит ли раздевать его,

Бросил на землю тряпку, оставил Тишку в исподнем.

Обмыл тело, как полагается,

как всегда в деревне делается.

Набрал веток сухих,

Завалил валежником,

На это своеобразное ложе

Уложил Тишку.

В кармане брюк лежала зажигалка…

Алое, тёплое пламя,

Словно голодная волчица,

Накинулось на тело моего друга…

И надо было что-то сказать, что-то подобающее случаю,

Но я молча сел к огню, протянул ладони –

Согрелся…

Рядом лежала его одежда –

Всё бросил в огонь.

Когда брал мундир,

Нашёл что-то в заднем кармане.

В мерцающем свете костра разглядел

Потрёпанную записную книжку

В истёртой кожаной обложке…

Всё это пронеслось перед усталыми

Старческими глазами

За толстыми

(Чтобы не было видно слёз)

Стёклами очков,

Когда маленькая девочка в платьице в горошек,

посасывая ещё сладкий

(она только что ела варенье)

пальчик,

Спросила меня:

«По ком плачет Солнышко?»

«По хорошим людям, моя радость», —

Ответил я, оторвавшись от толстой, потрёпанной книжки

В кожаной обложке,

Где беззаботно пели птицы,

Улыбалось в безоблачном небе Солнце,

Шептались о чём-то кроны деревьев,

Свиваясь в кольца над крышами нетронутых хат…

И не было,

Даже в мыслях,

Войны…