8. Вынужденный союз

— Второй день разговоры о частицах, — возмущался Жак. — Огонь обжигает, потому что его частицы остры. Вода течет, потому что ее частицы гладки. Ну, допустим. Толку мне от этого?

Эдвард зажмурился, до рези, до зеленых искр в глазах, и устало растер переносицу.

— Это основа алхимии мертрайеров, — в который раз повторил он.

Пожалуй, Жак был самым сложным его учеником. Критичность мышления сочеталась в нем с закостенелым, неподвижным разумом. Верный своему видению науки и медицины, он толковал алхимию на свой лад: сводил ее к теории о четырех жидкостях, с которой был знаком в совершенстве, а все, что ей не соответствовало, воспринимал в штыки. Он выслушивал исправления с неохотой, постоянно вступал в спор и требовал детальных пояснений, если догмы Ордена казались ему подозрительными. А подозрительными они казались ему всегда.

Если бы он обучался в лабораториях мертрайеров, Эдвард давно бы сменил тактику, используя для пояснений больше примеров, и уж, конечно, не простил бы в свой адрес пренебрежения, которое месье Леже позволял себе слишком часто. Первое время Эдвард злился, что в силу обстоятельств и своего положения, не мог позволить себе ответную колкость, но впоследствии стал находить злое удовлетворение, наблюдая, как Жак терял власть над эмоциями. Пытаясь сохранить лицо, он списывал промахи и непонимание на ошибки в книгах и недостатки в теории, однако это едва ли прикрывало его очевидную бездарность.

— Без основ вы не сможете использовать формулы, — назидательно произнес Эдвард. — А именно в них определяется соотношение элементов.

— До уровня частиц?

— До уровня частиц.

— Тогда скажи, мой дорогой, — в голосе Жака звучала издевка. — Сколько частиц огня в порохе?

Иногда его стремление сводить целые концепции к примитивному, бытовому, уровню просто поражало.

— Месье, — начал было Эдвард. — Нельзя…

Но его не слушали.

— Ты утверждаешь, что вся сумма частиц остается неизменной и не может увеличиваться или уменьшаться. Так почему же пламя, разгораясь, увеличивается в размерах? Или вот!

Жак требовательно указал на стакан.

— Сколько тут частиц воды? Пять или, может, десять? Сотня? Тысяча? Больше?

Его язык, разбрызгивая слюну, работал настолько яростно, что вставить и полслова оказалось невозможно. Эдвард лишь развел руками.

— Не знаешь, — протянул месье Леже. Его лягушачья физиономия распухла от самодовольства. — Плохо, алхимик, плохо.

Он прошел вдоль стола взад и вперед с видом дворянина, что на прогулке осматривал свои владения.

— Мне, конечно, забавно слушать как ты ссылаешься на метафизиков в равной степени как известных, так и весьма сомнительных. Однако, — он сделал выразительную паузу, — ты, верно, решил, что можешь бесконечно пользоваться моим расположением.

Жак подошел к Эдварду. Вблизи его натянутые щеки лоснились особенно заметно.

— Я вижу тебя насквозь, — прошипел он. — Ты тянешь время. Хорошо жить под крышей, где не приходится платить за еду, тепло и безопасность, не так ли?

— Таковы условия нашей сделки, месье, — напомнил Эдвард. — Если они кажутся вам несправедливыми, то смею заметить, что сейчас в вашем распоряжении все мои знания, зелья и книги, как мы и договаривались. А я тем временем не получил за них и су. Вчера вы даже отказались выдать мне лекарство и вычесть его стоимость из причитающейся мне суммы.

Глаза Жака превратились в две узкие щелки.

— Еще раз заведешь речь о лаудануме и, клянусь, отправишься на улицу в то же мгновение.

Его злость в отношении настойки оставалась для Эдварда загадкой. Вероятно, он был слишком настойчив в своих просьбах, поднимая эту тему уже в четвертый раз за день, но, в сущности, он просил не так уж и много — сотню капель в сутки.

— Он нужен мне, — не сдавался Эдвард.

Совсем недавно — как воздух, сейчас — как вода. Пусть доктор влил силы в его тело, дух продолжал страдать. Жизнь превратилась в полотно из коротких, но тяжелых снов, смертельной усталости и опустошения. Грудь казалась слишком тесной для сердца, а голова — слишком просторной для мыслей. И лекарство, что приносило душевное исцеление и радость, ныне оказалось недоступным из одного лишь упрямства Жака.

Вот и сейчас он остался непреклонен:

— Я выразился недостаточно ясно?

Эдвард молчал.

Месье Леже вновь принялся измерять ширину стола короткими шагами:

— Раз уж мы припомнили уговор, то заметь, именно ты не выполнил его ключевую часть. Обещал рассказать о каждой выбранной мною формуле и открыть рецепт каждого зелья, но что вместо этого? — Он развел руками. — Вместо этого я вынужден слушать предположения об устройстве материи и ересь, что отвергает всеми признанные учения Гиппократа. Ты ставишь под сомнение проверенные методы и даже мои умения, а ведь они спасли тебе жизнь, что как нельзя лучше доказывает их действенность.

В последние дни Эдвард, признаться, считал иначе, полагая, что из лап смерти его вырвали не медово-укропные или ромашковые отвары доктора, а внимание его племянницы, которая заставляла глотать каши, стирала с кожи ядовитый пот и молилась за его здоровье в самые тяжелые минуты.

— Мне надоели эти «основы», — продолжал Жак. — Они не несут в себе никакой пользы. Я требую обещанного, сейчас же.

Он подхватил первый попавшийся под руку пузырек, один из тех, что забрал из сундука старого дома.

— Вот. Расскажи мне об этом зелье.

Флакон закрывался пробкой, обвязанной тонкой бечевкой. К ее свободному хвостику крепился кусочек пергамента, помятый от частых путешествий. Надпись пострадала еще больше: очевидно, в какой-то момент на нее попала капля эликсира или воды, отчего чернила потекли, корежа буквы. Но Эдварду не нужны были надписи — он узнал пузырек по форме и по прозрачному, как слеза, содержимому.

— Это кеди, — покорно ответил он. — Эликсир сумеречного зрения. Как можно догадаться из названия, он дает сумеречное зрение.

Месье Леже прожигал его взглядом.

— Позволяет видеть в темноте, — пояснил Эдвард.

— Я не тупой, — рявкнул Жак.

С этим утверждением тоже можно было поспорить.

— Как его использовать? Как создать?

Эдвард вновь потер переносицу. Он пытался найти правильные слова, но это казалось непосильной задачей — Жак был глух к речи ученого и воспринимал лишь язык результатов. Словно король, желавший вкусить яблок посреди зимы: он не ведал, как долго растет дерево из семени или в какое время оно плодоносит — знания эти были скучны и не представляли интерес, в отличие от вкусного фрукта на подносе.

— Я покажу формулу, — наконец, согласился Эдвард.

Он окинул взглядом длинный рабочий стол. На нем расположились все книги, что он собирал и хранил несколько лет. Среди них была и пара собственных работ. Даже в периоды острой нужды и голода он отвергал любые предложения Ло Фера о продаже, хотя в последний год не прикасался ни к одной из рукописей. Отчасти от того, что хорошо помнил их содержимое, отчасти — от слабого зрения, что лишило его радости чтения.

В руки лег талмуд в коричневом переплете. Пальцы привычно провели по кожаному корешку и стали цеплять шершавый пергамент. Шелест страниц — музыка для ушей. Эдвард задумался, как давно не открывал и этот манускрипт, украденный из библиотеки Ордена еще до побега. Он мог бы выручить за него целое состояние, но отдал за полцены.

Ориентируясь больше по памяти, чем по заголовкам, он открыл нужную страницу и представил ее вниманию доктора.

— Давно бы так, — с чувством произнес тот. — Ну-с, что тут у нас?

Знакомство с символами неожиданно прошло легче, чем ожидалось. Стоило Эдварду описать последовательность действий, что заключала в себе формула, Жак в то же мгновение потянулся к травам и порошкам.

Он по достоинству оценил краткие обозначения ингредиентов и пометки об их условной массе. Эдвард и сам находил подобные схемы крайне удачными. Изначально их создавали в Ордене для того, чтобы посторонний человек, получив записи, не сумел ими воспользоваться. Однако формулы оказались хороши не только как защита тайных рецептов, но и как удобный метод письма. Элементы соединялись друг с другом как математическим сложением, так и простыми линиями в зависимости от стоящей перед алхимиком задачи.

Эликсир сумеречного зрения считался по праву одним из самых простых. Он обладал линейной структурой, а необходимые для него вещества не требовали предварительной обработки или кипячения. Возможно, именно поэтому месье Леже был так воодушевлен: в начерченных символах пред ним открылась суть эликсира, простая и понятная, и доктор заранее предвкушал успех.

Эдвард не стал переубеждать его. В процессе Жак задавал уточняющие вопросы, дабы убедиться, что понял написанное правильно, но по большей части работал молча. Стоило отметить его последовательность и точность: он четко следовал инструкции и прежде, чем смешивать травы, взвешивал их по меньшей мере дважды.

С долей зависти и восхищения Эдвард смотрел на весы доктора, что были сделаны из чистейшего серебра. Внутренняя сторона чаш едва ли не светилась — похоже, месье Леже заботливо очищал инструмент и натирал гладкие части до блеска. О том, что весам, как минимум, не один год, говорили потемневшие узоры, однако нельзя было сказать, что они в кой-либо мере портили впечатление, напротив: контраст черного и светлого металла привлекал взгляд, завораживал.

— Что это? — спросил Жак, указывая на неизвестный ему символ.

— Пожалуй, главная тайна Ордена, — Эдвард подался вперед.

Его вынужденный ученик дошел до ключевого элемента всех формул, без которого не создавался ни один эликсир, даже больше: сложно было вообразить, как мертрайеры существовали бы без него. И существовали бы вообще.

— Я вижу, что вам не терпится продолжить работу над зельем, — заметил Эдвард. — Но сперва я хотел бы задать вам один вопрос.

Жак сдержанно кивнул. Он старался не показывать своей заинтересованности, однако было видно, сколь алчно блестели его глаза. Эдвард поймал этот взгляд и почувствовал что-то сродни сожалению: он отдавал сердце мертрайерской алхимии в жадные и неумелые руки. Все равно, что подарить изысканную трость крестьянину, чтобы тот использовал ее за место мотыги.

— Что вам известно об Ордене? — Эдвард сплел пальцы в замок.

— Не хочу повторять небылицы да легенды, — Жак сдвинул брови. — Их достаточно на любой вкус, и сколько в них истины уже мало кому известно. А чем больше я наблюдаю за тобой, мертрайерой, — уголок его губ подернулся, — тем в меньшее из услышанного верю.

— И во что же вы верите тогда?

— В то, что мертрайеры выжимают из народа последние ливры за свои услуги. — Месье Леже прислонился к спинке кресла и размял шею. Послышался хруст позвонков. — Меня всегда удивляло, как так получилось, что мы не платим честным солдатам, что сражаются и умирают на войне, но должны платить преступникам, которым дозволено охотиться на чудовищ.

Он говорил то, что Эдвард слышал не один раз, однако высокомерие и едва скрываемое между слов презрение заставило его стиснуть зубы.

Недовольств относительно мертрайеров хватало всегда: за их методы, что граничили с крайней жестокостью; за их доходы, которые даже по меркам городов казались чрезмерными; даже за то, кем являлись охотники на лугару — осужденными на смерть, которым выпал второй шанс. Были те, кто боялся их, кто презирал или приписывал колдунство. Но были и те, кто слагал о них баллады и воспевал как героев. Мертрайеры не были идеальны, скорее наоборот, но они десятками умирали каждое полнолуние, чтобы люди могли спать по ночам.

— Средства казны ограничены, месье, — сказал Эдвард сдержанно. — По большей части Орден содержит себя сам.

— Хорошо, что ты не пошел в счетоводы, дорогой, — ухмыльнулся Жак. — Новейшие оружейные разработки, снаряжение, даже книгопечатание. Здесь чувствуется рука и золото короны.

— Кроме этого есть люди, — заметил Эдвард. — Им нужны одежды и пропитание. Мертрайеры берут плату, но полученное вознаграждение не оседает в их карманах. Порой его оказывается недостаточно, чтобы покрыть расходы на порох и эликсиры.

Жак только хмыкнул и выразительно посмотрел на ступку, в которой давно были размельчены и смешаны необходимые травы.

— Мы отвлеклись, — сказал он. — К чему эти разговоры?

— К тому, что любой эликсир служит главной цели Ордена: помешать распространению проклятия и уничтожить зараженных им. Именно поэтому в любой формуле вы увидите его. — Эдвард указал на символ, о котором месье Леже спрашивал ранее. — Этот элемент мы называем «канавар».

— Я не слышал о траве с таким названием, — Жак не отрывал взгляда от пергамента.

— Это не трава. — Эдвард не спешил с объяснениями. — Не кустарник. И не дерево.

Он откинулся на лавке на манер доктора и закинул ногу на ногу:

— Неужели вы думаете, что какой-то сухой стебель может наделить человека способностями лугару? — Он наблюдал, как лицо Жака покрывалось пятнами. — Или что мертрайеры натирают кинжалы кусочком коры или мха, чтобы ранить монстра? Это не под силу ни одному металлу, от свинца до благородного золота.

— Ты, видно, решил поиграть со мной в загадки, — месье Леже говорил мягко и негромко, но голос его ощутимо подрагивал. — Я предупреждаю, если ты, наконец, не скажешь, что это за элемент…

— Это канавар, — Эдвард улыбнулся самой невинной и добродушной улыбкой, на которую был способен.

Раскрасневшиеся щеки доктора напоминали гроздья рябины.

— Проклятие, если угодно, — спешно добавил он. — Сущность лугару.

— И берется она из?.. — в глазах Жака отразился проблеск понимания.

— Совершенно верно, — Эдвард кивнул, подтверждая его догадку. — Из лугару. Если бы вы внимательнее слушали то, что я говорил об Ордене и частицах, то, возможно, куда раньше задались бы вопросом, что делает чудовищ таковыми. Полнолуние? О, нет, ведь мы с вами не оборачиваемся в волков. Совершенные грехи? Возможно. Но основная причина — это частицы канавара, которые наполняют тело любого монстра: они собираются в костях и плоти, в крови и шерсти.

— Дьявол! — выругался Жак. Поднявшись с кресла, он вновь заходил по лаборатории. — И где мне достать этот канавар?

Эдвард принял крайне задумчивый вид.

— Хм-м, — протянул он. — Возможно… в лугару?

Месье Леже с силой ударил по столу, отчего колбы жалобно зазвенели.

— Тебе это кажется забавным, не так ли? — произнес он сквозь зубы. — Показать мне формулы, которыми я не смогу воспользоваться.

Эдвард примирительно поднял руки:

— Сможете, — заверил он. — Вы уже используете их. Нужный вам ингредиент в сосуде, что замотан материей. К слову, никогда не снимайте ее — канавар в чистом виде не любит солнечный свет.

Жак взял нужный флакон и, осторожно вынув пробку, заглянул внутрь, щуря глаз.

— Здесь мало, — сказал он.

— Смотря для каких целей, — возразил Эдвард. — Для опытов, соглашусь, недостаточно, но вряд ли вас интересует исследование данного вещества. А вот для создания того же кеди имеющегося количества хватит на месяц. И это при условии, что вы будете готовить по флакону эликсира в день. Что тоже сомнительно, согласитесь.

Жак подошел к лавке. Он смотрел сверху вниз, нависая всем телом, и под его пристальным взглядом оказалось непросто сохранять расслабленный и непринужденный вид.

— Меня не интересует месяц или два, — сказал он. — Я рассчитываю на постоянную прибыль. А теперь скажи мне, алхимик, где ты берешь канавар?

Эдвард давно заметил, как месье Леже любил выделять профессию в своем обращении, и каждый раз интонации его голоса окрашивали простое звание в цвет издевки, сомнения или, как сейчас, вызова. Очень хотелось ответить ему дерзостью и посмотреть на его реакцию, но исходившее от него напряжение заставило передумать.

— Я мертрайер, — напомнил Эдвард. — Меня учили охотиться на монстров. И пусть нынче я не вхожу в лоно Ордена, я могу убивать и для собственной выгоды. В том числе ради пополнения запасов.

Он бессовестно врал. Первый и последний раз, когда он не отсиживался в лабораториях, а был на настоящей охоте, случился почти два года назад. Тогда его лишили всех привилегий и направили на передовую в качестве помощника одному следопыту. Эдварду и ранее приходилось слышать о тяготах простых охотников, но ощутить их на своей шкуре довелось впервые. Именно тогда он принял решение бежать. Уже позже судьба свела его с Ло Фером, который, при прочих недостатках, оказался настоящей золотой жилой.

— Адептам Ордена запрещено распространять канавар и любые связанные с ним рецепты, — продолжил он. — Однако достаточно тех, кто готов нарушить его ради пары десятков ливров.

— Хочешь сказать, мне придется искать на черном рынке?

Месье Леже больше не выглядел злым, скорее — разочарованным. Он устало помассировал виски и опустился в кресло.

— Это слишком рискованно.

— Согласен, — Эдвард кивнул. — Но вы могли бы пользовать услугами проверенного поставщика.

— И ты знаешь такого?

— Я хотел предложить себя.

Во взгляде Жака читалось сомнение. Ничего не ответив, он фыркнул конем и покачал головой.

— Я серьезно, — Эдвард облокотился о стол. — Вам нужны ингредиенты, я же не откажусь от лишних денег. Наше временное сотрудничество могло бы перерасти в постоянное партнерство, выгодное нам обоим.

— Я смотрю, тебе нравится заключать сделки.

Жак ухмыльнулся, но беззлобно, даже с ноткой веселья. И в этой едва заметной перемене Эдвард уловил добрый знак.

— Я подумаю над твоим предложением, — сообщил Жак после паузы. — А пока вернемся к зелью.

* * *

Тишину в комнате нарушали только звонкие постукивания бобин. Пальцы Грасьенн ловко обходились с деревянными инструментами, но до мастерства тетушки ей было далеко. Казалось, нити плясали в ее руках, переплетаясь в сказочные узоры, и пока Грасьенн работала над довольно простым сколком манжета, на кружеве Валери распускались бутоны дивных цветов.

С тех пор, как в доме появился Эдвард, дядя ни разу не отправил племянницу из дома. Лекарства разносил Колен, ее же задачей стало наблюдение за новым постояльцем. Ночами она должна была прислушиваться к звукам в соседней комнате, куда и был определен алхимик, вечерами — при любой возможности искать с ним беседы или, на худой конец, находиться поблизости. Первую же половину дня — время, когда Эдвард занимался с дядей в лаборатории — Грасьенн проводила в компании тетушки: помогала ей с аптекарской лавкой, убиралась по дому или же осваивала работу с нитями.

Как и многие, дядя Жак считал узоры искусством утонченным и прекрасным, стремился украсить одежды и обувь, скатерти и постельное белье. Венецианское кружево стоило слишком дорого, и он не готов был тратить на него целое состояние, зато на материалы для жены не скупился. Потому рукодельница Валери обладала настоящей коллекцией нитей разной фактуры, а рабочих пар бобин насчитывалось в доме более сотни. И пусть ее техника значительно отличалась от заморских мастериц, по красоте узоров она ничуть им не уступала.

Грасьенн заплела очередную булавку и опустила руки.

— Чего остановилась? — Тетушка глядела на нее, оторвав взгляд от валика.

— Устала, — призналась Грасьенн.

Однообразная работа утомила ее. От долгого пребывания на месте хотелось размять ноги и спину. Ей не хватало прогулок: она хотела наблюдать за переменчивой жизнью города, переходя от одного дома к другому, встречать знакомых на разных улицах и подслушивать новости на главной площади. В такие моменты она чувствовала себя свободной.

Но не сейчас.

Мерный звон бобин стал привычным для уха шумом, а убежать от беспокойства в хитросплетениях нитей никак не удавалось.

— Последнее время ты сама не своя, — заметила тетушка. — Что-то случилось?

Грасьенн хотела поделиться переживаниями, но не решалась. После произошедшего в доме Эдварда, ей казалось, что за ней следят. При дневном свете девушке постоянно мерещились снующие за занавесками тени, а ночью ей снились незнакомые люди, мужчины и женщины, что пытались залезть в дом через балкон или чердак.

Вечера тоже стали для нее испытанием. Каждый раз, когда она заговаривала с Эдвардом, ей казалось, что он знает об их заговоре с дядей. Это читалось в его снисходительном взгляде, в вымученной улыбке. Он держался вежливо, не отсылал прочь и при этом сам будто изучал каждое ее слово и движение. От этого становилось не по себе.

Последние дни тетушка Валери тоже была насторожена. Ее восторг, вспыхнувший в первые минуты знакомства с Эдвардом, куда-то пропал, уступив приветливости радушной хозяйки. Может, темными ночами дядя выслушивал и ее доклад.

— Так что случилось? — вновь спросила тетушка, так и не дождавшись ответа.

— Ничего, — Грасьенн качнула головой. — Я просто устала находиться в доме. Мне не хватает прогулок, и я скучаю по подругам.

Валери одарила племянницу непонимающим взглядом:

— Нашла повод грустить. Пока у нас гость, мы должны ухаживать за ним и следить за хозяйством. Да и девицам в твоем возрасте негоже по улицам бегать.

Грасьенн ничего не ответила, только повела плечами, разминая их. В руки снова легли бобины и пальцы, перекидывая и закручивая нити, принялись за работу.

Сплести, перевить, сплести.

Валери наблюдала за ней, чуть вздернув подбородок. Этот взгляд был хорошо знаком Грасьенн: как говорила тетушка, она видела четче, когда выцеливала носом. И вот сейчас она «выцеливала» племянницу, задумчиво и внимательно, будто умела смотреть сквозь одежды и видеть саму душу.

— Ты уже совсем большая. А я давно говорила Жаку, ты не ребенок и занятие тебе нужно подходящее, — важно заявила она. — Вот выйдешь замуж, одежду будешь шить да украшать, с детишками заниматься. Кружево терпению тебя научит, да норов покорней сделает.

Грасьенн только вздохнула. Будучи совсем девочкой, она мечтала, как ее заберет от дяди прекрасный мужчина, добрый и любящий, как отец. Долгие вечера они будут занимать жаркими спорами о героях легенд и сказаний. Возможно, даже отправятся в путешествие, найдут новые книги и истории о других странах, их правителях, войнах и победах. А когда найдут самое красивое в мире место, то обустроятся и заведут детей.

Повзрослев, Грасьенн осознала, что мечтам ее сбыться не суждено. Дядя Жак был человеком практичным и своекорыстным, поэтому надеяться, что он одобрит замужество, основанное на ее выборе и чувстве, не приходилось. Ее будущий супруг будет определен заранее и, скорее всего, он окажется молодым человеком, обладающим, как любил выражаться дядя, звериным здоровьем, звериным чутьем и звериной хваткой. Кроме этих условий, кандидат на руку племянницы обязан иметь немалый ум и, конечно же, немалый вес кошелька. Порой казалось, что портрет жениха дядя писал с собственной персоны. Или с пронырливого банкира, властного и рационального до кончиков пальцев.

Бобины плясали, кружась парами меж пальцев.

Сплести, перевить, сплести.

— Уж не рано ли о замужестве думать, тетушка? — спросила Грасьенн.

Пусть ее брачный возраст наступил, она надеялась пожить в семье Леже еще лет пять-шесть: большинство девушек в городе вступали в союз уже после двадцати, и, хотелось верить, она не станет исключением.

Тетушка смотрела особенно долго. Даже звонкие деревяшки в ее руках сначала замедлили темп, а потом и вовсе остановились. Отложив крайнюю пару бобин, Валери придвинулась ближе. Тонкие морщинки собрались в уголках ее глаз:

— Не рано, — она широко улыбнулась и коснулась плеча девушки. — Не рано.

Было что-то неправильное в этом прикосновении, в интонациях голоса.

— Тетушка?

Пальцы Валери едва заметно сжались, нежно и ободряюще. Их тепло ощущалось сквозь ткань рубахи и сорочки.

— Не бери в голову, — тетушка отстранилась, но улыбка не исчезла с ее лица. — Еще не время.

— Не время для чего? — прошептала Грасьенн.

Пожалуй, она знала ответ. Он читался в той же застывшей улыбке и легком прищуре. Валери окружила себя ореолом загадочности, однако именно он выдавал ее. Она утаивала что-то, но делала это нарочито неумело, словно прятала булавку в валике: острия не видно, да ушко торчит.

— Ах, молодость, — сладко вздохнула тетушка. — Впереди у тебя еще столько счастливых лет. И, помни, мы с Жаком всегда будем рядом.

Не это хотела слышать Грасьенн.

— Тетя, — позвала она довольно резко. — Неужели дядя Жак?.. Он нашел мне супруга?

Недовольная подобным обращением, Валери посмотрела на нее, как на шкодливого ребенка: брови ее сошлись у переносицы, но взгляд оставался теплым. Тем не менее, она благосклонно кивнула, подтвердив озвученную догадку.

Дядя выбрал супруга. Как много времени оставалось до свадьбы? Насколько изменится привычная жизнь после нее?

— Кто же он?

— Сама хотела бы знать, — Валери покачала головой. — Жак не назвал имени, но сказал, что давно ждал настольуо подходящего жениха.

Грасьенн с досадой поджала губы и спешно отвернулась, надеясь, что тетушка не успела этого заметить. Давно ждал. Для нее эта фраза звучала двояко: она скрывала за собой не только продолжительные поиски, но и столь же долгое ожидание дяди, который мечтал скинуть племянницу со своей шеи. И вот, наконец, ему удалось это.

Грасьенн пригладила челку, пытаясь собраться с мыслями. Чем было замужество для нее? Прощанием с теми крохами свободы, что у нее оставались, или чем-то иным? Возможно, супруг понравится ей. Они найдут общий язык, проникнуться друг другом настолько, что долг перерастет в нечто большее. А если нет, то они могут быть хорошими партнерами по жизни, дополняя друг друга. Она была свидетельницей подобного союза: пусть Валери и Жак не испытывали глубокой привязанности, зато их отношения были наполнены взаимным уважением.

— Он начал обсуждать детали на этой недели, но мне подробности не говорит, — пожаловалась тетушка.

На этой неделе. Когда она навещала Эдварда. Когда Эдвард переехал в их дом!

От этой мысли все внутри сжалось.

— Но, думаю, тебе он скажет, если спросишь. А потом ты и со мной поделишься, правда? — Тетушка лукаво подмигнула, и Грасьенн вяло улыбнулась в ответ.

Ее руки, державшие бобины, безвольно опустились, и нити, не закрепленные булавкой, тут же потеряли натяжение.

— Ты, верно, взаправду устала, — Валери покачала головой. — Последние дни совсем бледная. Все хорошо?

Вместо ответа удалось лишь кивнуть.

— Поди к себе, отдохни.

Должно быть, Грасьенн выглядела совсем неважно, потому как Валери окликнула ее:

— Проводить тебя?

— Не стоит, тетушка. Спасибо, — короткая благодарность и она исчезла за дверью.

Поговорить с дядей. Да, она должна поговорить с дядей.