3. Ангел, спустившийся с небес

Грасьенн оправила юбку и постучала в дверь.

После продолжительных дождей заметно похолодало. Солнечное тепло едва проникало сквозь рассеянные по небу рваные облака, воздух пропитался влагой. От нее волосы, и без того своевольные, жили своей жизнью: пушились, выбивать из косы, и совершенно неприлично торчали в стороны. Грасьенн прижала ко лбу короткую челку, пряча «следы юношеской болезни», как говорила тетушка Валери, или, как говорила сама Грасьенн, уродливые прыщи.

Открывать ей не спешили. Ничего удивительного — дядя предупредил, что хозяин дома болен, а, значит, не сможет подойти сию минуту.

Она узнала многие семьи за время, что помогала разносить лекарства, познакомилась с людьми приятными и не очень. Но ей никогда не нравилось ходить к незнакомым. Казалось бы, ничего нового быть не могло: отдать снадобья, сказать о рекомендациях дяди Жака и направиться к следующей двери. Но каждый раз, как в первый, становилось не по себе, будто могло случиться что-то неожиданное и непредсказуемое.

Без особого интереса Грасьенн изучала ничем не примечательные стены, разбитый порог и плотно закрытые окна. Огляделась, проверяя адрес — все верно — и, выждав еще немного, постучала вновь, на этот раз более настойчиво. Дверь легко подалась вперед, открывая непривычный глазу полумрак. Застыв у порога, Грасьенн силилась рассмотреть хоть что-то, кроме очертаний стен. Куда идти? И идти ли?

— Здравствуйте, — она неуверенно поздоровалась с пустотой и, не получив ответа, растерялась еще сильней.

В нерешительности Грасьенн топталась у входа. Дядя будет недоволен, если она не выполнит поручение, но заходить в темный дом ой как не хотелось.

Что же она как маленькая? Вот Колен никогда не боялся, хотя был младше на пять лет. Более того, кузен приносил временами награду — лишний су от благодарных хозяев — но, по правде говоря, никогда не показывал отцу и сразу прятал в тайник. Грасьенн и не знала бы о том, кабы однажды не застала Колена, ковыряющего половицу.

Сейчас же она жалела, что не обладает и долей обаяния и смелости кузена. Пересилив страх, она шагнула через порог и, вертя головой как испуганная голубка, взглядом искала хозяина.

— Ты ангел?

Вздрогнув от неожиданности, Грасьенн повернулась на звук чужого голоса.

Мужчина сидел на ступенях лестницы, наполовину прикрытый тенью, наполовину — одеялом. Костлявые руки прижимали лоскутную материю к обнаженной груди.

— Я… нет… я, — выронив корзинку, Грасьенн закрыла рот руками. — Меня… я… простите!

Выпалив извинение, она выбежала на улицу. Расстояние в два дома она пролетела в один миг, и, остановившись, огляделась — уж не бежит ли кто следом. Далекий дверной проем смотрел в ответ черной пустотой.

Щеки Грасьенн пылали огнем. Еще никогда прежде ей не доводилось видеть обнаженных мужчин, а она, бесстыдница, даже не отвела взгляд! Если бы только она не ворвалась внутрь, то не застала бы хозяина дома в столь неподобающем виде. И как теперь вернуться, как передать лекарства?

И где корзина? Потеряла! Бросила в своем нелепом побеге!

Закусив губу, Грасьенн прислонилась к стене и едва не застонала от досады. Хотелось убежать и прижаться к отцу, уткнуться носом в его колючую бороду. Он бы приободряюще погладил ее по голове и ласково прошептал «Тише, красавица». Только отец более никогда не обнимет ее, как в былые времена, и никогда не заговорит с ней вновь: теперь у Грасьенн был лишь дядя Жак, и он не станет сюсюкаться с ней за проступки.

Грасьенн уговаривала, убеждала себя вернуться. В самом деле, что такого произошло, что она впала в истерику? Вошла без разрешения — ну так ей не ответили вовремя. Увидела нагого больного — так больным и не положено лежать в постели при всем параде. А уж то, как вообразила, будто за ней будут гнаться, — вовсе глупость.

Терзаемая страхом и сомнениями, она шаг за шагом приближалась к распахнутой двери, пока вновь не замерла у порога. Последнее колебание — и Грасьенн зашла внутрь.

* * *

Дядя Жак, известный во всем Ди доктор и зельевар, мастер снадобий и заговоров, сосредоточенно водил пером по желтоватому от солнечного света листу. Брови сошлись у переносицы, отчего и без того хмурый взгляд казался особенно мрачным и серьезным. Возможно, это была лишь шутка воображения — дядя всегда представлялся Грасьенн излишне строгим и неприступным, словно каменная глыба. В отличие от Колена она никогда не могла определить расположение духа, в котором находился ее опекун, отчего ей нередко доводилось попадать под горячую руку. А порой, напротив, на нее совершенно неожиданно обрушивались волны нежности и любви.

Закончив свою историю, Грасьенн затихла, как мышь, чующая близость совы, и гадала, какой все-таки будет реакция в этот раз. Внутреннее напряжение усиливалось с каждой секундой, а каждая секунда тянулась нарочито долго.

Дядя Жак выводил буквы на пергаменте и за все время, что Грасьенн была в комнате, ни разу не отвлекся. Как это оценивать — тот еще вопрос. Либо он был так увлечен, что едва ли придал значение произошедшему с подопечной, либо, закончив письмо, он устроит настоящую выволочку не только за все допущенные ошибки, но и за то, что Грасьенн посмела ворваться в кабинет и отвлечь от важного дела.

— Ты оставила лекарство? — дядя отложил перо.

— Да, — она потупила взгляд, будто в чем-то провинилась. — Он просил лауданум, но у меня его не было.

У ног скользили отсветы от проходящего сквозь тонкие шторы солнца. На фоне этой легкой игры собственные башмаки казались настоящим остовом, грубым и неотесанным. Грасьенн изучила их очень хорошо: знала, должно быть, каждую царапинку и каждый изгиб деревянного узора — так часто натыкалась на них взглядом, опуская голову.

— Хорошо.

Похвала дяди — словно камень с души.

— Можешь идти к Валери, займитесь шитьем. О больном можешь забыть.

— Почему? — удивилась Грасьенн и тут же пожалела о своем вопросе.

Если ей что-то говорят, надо выполнять указание, а не препираться. А любые разговоры вместо действий дядя мог оценить как противостояние его воли. Однако в этот раз он был снисходителен:

— Нам заплатили за один визит, не больше, — благосклонно ответил он.

Новость и обрадовала, и одновременно огорчила. Конечно, Грасьенн не хотела возвращаться в дом, пронизанный темнотой и неприятными запахами, к человеку, столь же отталкивающему и пугающему. Но как человек этот был рад видеть ее! Как будто она была его спасительницей, последней надеждой или, как в лихорадке сказал он сам, его ангелом. Пусть Грасьенн еще плохо разбиралась в сложной науке лечения, но даже для нее было очевидно: хозяину неприятного дома нужна помощь. Только как сказать об этом? И стоит ли?

Нет, она не будет спорить — не раз дядя наставлял: он всегда знает, как поступить, и советы девчонки ему ни к чему.

Грасьенн прошла к двери и обхватила пальцами круглую ручку. Совесть неприятно колола сердце. Неужели из-за страха она оставит больного в беде? Разве так учил ее поступать отец?

— Чего встала? — поторопил гулкий бас. — Иди уже.

— Он мог бы заплатить, — неуверенно произнесла Грасьенн.

Непременно бы мог. Дядя научил ее отличать состоятельных клиентов по речи, манерам и, главное, по убранству. Пусть на первый взгляд в темном доме не было ничего особенного, но на мансарде находилась настоящая сокровищница. Должно быть, туда никого не пускали, дабы уберечь все ценное от недобрых и завистливых глаз. И, Грасьенн была уверена, ей бы тоже не было туда ходу, если бы не крайняя нужда: хозяин дома упросил ее подняться за лауданумом.

Как сейчас, Грасьенн помнила неровные ступени, жалобный скрип половиц и просторную комнату наверху. Комната эта казалась пустой и необжитой: расположенная у окна низкая кровать была завалена горой вещей, стены и потолок без должного ухода обросли трещинами, а само помещение пропиталось затхлым, тошнотворно-гадким запахом, отчего Грасьенн приходилось дышать ртом. Но ее охватило удивление, смешанное с восхищением, стоило взгляду упасть на разбросанные по полу настоящие рукописи.

— Я видела в доме книги, — сказала Грасьенн. — Больше двух десятков.

Она могла бы добавить, что также видела стеклянные колбы, пустые и наполненные эликсирами, наподобие тех, что ей приходилось разносить по домам, но глаза дяди Жака и без того алчно заблестели.

— Не врешь?

— Я бы не посмела, дядюшка, то чистая правда.

— Хорошо, — он улыбнулся, хитро прищурив глаза.

В этот момент дядя Жак напомнил Грасьенн большого кота Пу, что жил в доме напротив.

— Завтра навестишь этого больного, озвучишь цены, увеличенные вдвое, — он погладил усы. — Если не согласится, сбавь немного.

Замолк, обдумывая сказанное, после добавил:

— Хотя забудь, я пойду сам. Теперь же ступай.

В этот раз Грасьенн не стала возражать, она и сама была рада скорее покинуть кабинет. Впереди ее ждала совместная работа с тетушкой Валери.

* * *

Вместо того чтобы осматривать больного, Жак Леже с долей пренебрежения осматривал бедно обставленную комнатушку. Уж не ошибся ли он адресом? Или, что вернее, не ошиблась ли Грасьенн?

Конечно, он был тут раньше: в тот день, когда к нему ворвался мужчина со шрамами на лице и, предлагая сияющий рубин, едва ли не силой притащил в этот дом. Уже тогда Жак отметил бедность жилища, но ее затмевал блеск драгоценного камня.

Сейчас же перед глазами не было ни драгоценностей, ни обещанных книг, отчего открывающаяся взору картина откровенно печалила: старая мебель, старая штукатурка, даже выцветшее одеяло, в которое обернулся несчастный страдалец, будто выткали при рождении Христа, после чего штопали множество раз. Нет, тут нечем поживиться.

— К вам вчера заходила моя подопечная? — поинтересовался Жак, присаживаясь на стул, несомненно, такой же древний, как все остальное в доме. — Она должна была занести лекарства.

— Да. Благодарю за заботу.

Молодой человек сидел на краю кровати, опираясь согнутыми руками о ноги. Он дышал шумно и глубоко, словно держал на своих плечах мешок картошки. Взгляд, неожиданно живой и цепкий, неприятно впивался в Жака, изучая его столь же тщательно, сколь сам Жак недавно изучал комнату.

— Девочка сказала, что вам нужна помощь, и вот я тут, — склоняя голову в легком поклоне, знаменитый доктор поспешил представиться. — Жак Леже к вашим услугам. Но, как известно, любая услуга требует плату. Можете ли вы предложить что-то взамен?

— Что угодно, — видимо устав держать голову, пациент опустил подбородок к груди.

Жак выжидал, но ожидание это злило его: с каждой секундой он сильнее убеждался, что племянница что-то напридумывала. Небось, пыталась развести его на лекарства из чувства жалости, как уже случалось раньше. И сколько раз говорить, что излечить всех, да еще и даром, невозможно?

По молодости Жак и сам верил, что может спасти каждого нуждающегося, но горький опыт убедил его в обратном, заставил забыть о детских мечтаниях и научил ориентироваться не только на желание помочь, но и на реальную выгоду. Все ингредиенты для мазей и таблеток обходились в приличную сумму, а кроме того нужно было кормить семью, содержать дом. Все чаще приходилось отказывать беднякам, которые не могли платить, а когда пришлось взять под опеку племянницу, Жак окончательно забыл о благородных побуждениях, что двигали им раньше. Он обходил малоимущих, а с прочих брал плату в зависимости от состоятельности. И только Грасьенн постоянно напоминала о былом: обманом и уловками заставляла Жака приходить к неплатежеспособным, слезами и мольбами упрашивала о помощи. Неужели опять? Давно он не выбивал из девчонки глупость, и вот результат: потратил свое время впустую.

И все-таки слова Грасьенн и полученный ранее рубин не давали покоя. Камень, конечно, мог быть не частью таинственного богатства, а, как Жак и предполагал ранее, результатом удачной кражи. Но все-таки, все-таки...

Жак вздохнул:

— Я вижу, что живете вы небогато.

Ждать ему надоело, а значит, пора брать все в свои руки. Обычно он был более тактичен, но рассыпаться намеками было неуместно: молодой человек вряд ли оценит тонкую игру слов. Жак встал со стула:

— С вашего позволения я осмотрю дом. Если повезет, то сочту достойной платой что-то из вашего имущества.

Больной, не выпуская одеяла, потянулся к его рукаву в попытке задержать. Одернув руку (не хватало еще, чтобы пострадал украшенный вышивкой манжет!), Жак бросил «Осторожней, месье!».

Он прошел к комоду, подцепил ногтем крышку и, убедившись, что внутри нет ничего кроме белья, проследовал к покосившемуся шкафу.

— Идите наверх, доктор, — услышал Жак прежде, чем успел открыть дверцу. — Берите все, что захотите.

Он едва сдержал улыбку: выходит, «сокровищница» наверху.

Поднимаясь, он гадал, что же ждет его впереди: что за книги держались в этом доме, какие еще ценности могли оказаться на мансарде.

Лестница закончилась небольшой площадкой, предлагая на выбор две двери.

— Прямо, — посоветовал голос снизу, будто оставшийся там больной видел, где замер Жак.

Дверь открылась, стоило толкнуть ее ладонью. Даже в самых смелых ожиданиях Жак не мог предположить, что предстанет перед ним. В первую очередь глаз зацепился за толстые переплеты, выстроенные в небрежные ряды на полках. Но куда больше заинтересовали обустроившиеся в других шкафах многочисленные колбы. Превозмогая царивший в комнате смрад, Жак долго разглядывал разномастные пузырьки, и его радостное чувство близкой выгоды потухало, сменяясь настороженностью. Будучи доктором, Жак нередко самостоятельно готовил лекарства, а порой заказывал зелья или ингредиенты у алхимиков, но лишь часть эликсиров перед ним была ему знакома. В голову закралась мысль, что за стеклом спрятаны различные яды — в них Жак действительно понимал немного.

Иметь дело с отравителем довольно опасно. Не приходилось сомневаться, что молодого человека, скорее всего, разыскивают: уж слишком скрытен был его приятель — явно опасался сболтнуть лишнего. Даже толком не объяснил, с чего началась болезнь и что ей предшествовало. Возможно, ее вызвали как раз неудачные опыты?

Не спеша Жак исследовал содержимое шкафов и сундука, стоящего на полу, перебрался к рабочему столу, на котором под очками лежала исписанная мелким почерком бумага. Разобрать записи не удалось: кривые буквы наползали друг на друга, иногда сменяясь странными значками, связанными между собой короткими линиями, строки скакали вверх и вниз, оставляя из целого массива лишь несколько понятных слов: «кровь», «звук», «огонь».

Оставив попытки прочесть писанину, Жак вернулся к книгам. Две из них оказались печатными, остальные написаны пером. Какого же было его удивление, когда он увидел, что уже ровные, выведенные старательной рукой слова и тут сменялись непонятными, связанными друг с другом значками.

Жак перебирал рукописи: «Сборник трав», «Карта ночного неба», «Все о фазах луны», «Рецептура в стихах», «Строение человека»…

Последнюю книгу он отложил от греха подальше — не дай Господь, там окажутся записи тех нечестивых, что резали мертвых из любопытства, дабы познать запретную тайну жизни. А вот «Рецептуру в стихах» он открыл.

Записи были упорядочены по алфавиту и раскрывали, какие травы необходимы для того или иного эликсира. Но если травы были Жаку знакомы, то странные названия зелий — нет: зехирь, кан, хиз, шифу…

Руки Жака похолодели. Шифу! Это название он знал. Мистический эликсир мертрайеров, способный вылечить от любой болезни, от любых ран. Тут Жак понял, что в руки к нему попал отнюдь не мастер ядов, но рыба куда более крупная, и куда более опасная.

Он спустился по лестнице и вновь сел напротив больного.

— Я возьму все книги и эликсиры, — объявил Жак. — Такова цена.

Молодой человек сощурился, отчего светло-зеленые глаза будто потемнели:

— Доктор, вы хуже пожара, — тяжелый выдох. — Зачем вам столько? Из книг вы не поймете и половины, а зелья не подписаны и оттого вовсе бесполезны.

Но Жак оставался непреклонен:

— Торги тут неуместны, любезный, — он расплылся в широкой улыбке. — Вы без сил, один, в доме, полном запретных книг и зелий. Может, мне стоит позвать полицию или, — Жак перешел на шепот, — Орден мертрайеров? Думаю, им будет весьма интересно узнать, откуда у вас такое богатство.

— Вы можете забрать одну книгу на выбор и десяток зелий.

Жак засмеялся. А этот упрямый малый ему нравится!

— Неужели ваша жизнь стоит так мало? К тому же, — Жак поднялся со стула и обошел его, встав за спинкой, — я могу забрать все. И кто меня остановит? Неужели вы?

— Это грабеж.

Голос оставался спокойным и тихим, но, очевидно, не от хладнокровия и показной бравады, а от бессилия.

— И что? — Жак намеренно небрежно покачивался, облокотившись о спинку стула. — Позовите на помощь, месье, сообщите, что у вас крадут то, что уже было украдено.

Вот и все, ловушка захлопнулась. Не в том положении малец, чтобы диктовать условия, и пришло время это понять. Любые попытки сбавить цену ни к чему не приведут: совесть не помешает Жаку разжиться за счет преступника. Бросать его, сдавать властям и, уж тем более, грабить, он, разумеется, не собирался, но выжать все до последнего су — непременно.

— Ох.

Больной согнулся, прижимаясь к коленям.

— Вам плохо? — с наигранным беспокойством поинтересовался Жак. — Всего одна фраза, месье. К чему все усложнять?

— Одна книга. Пять эликсиров.

— Помилуйте, так нам не о чем разговаривать! — он развернулся к коридору. — Счастливо оставаться.

Он проследовал к выходу.

— Постойте, доктор!

Внутренне Жак ликовал. Но в своем ответе он остался сдержанным, ничем не выдав своего торжества:

— Да, месье?

— Вы неверно поняли меня, — в глазах молодого человека мелькнуло то отчаянное желание, которое читается в глазах жаждущего при виде стакана воды. — Вы заберете книгу и эликсиры хоть сию минуту. Но когда вылечите меня, я объясню вам каждое слово в этой книге и расскажу о формуле каждого из выбранных эликсиров.

— Неужели? — удивился Жак, возвращаясь на место. — И кто же вы такой, мастер по запретным знаниям?

Пациент вытянул руку из-под одеяла, позволяя свету упасть на бледную, испещренную свежими царапинами, кожу. На ней растянулся темный узор: перекрывавший скрещенные мечи щит, на котором красовался герб Дофине — дельфин. Символ мертрайеров.

— Меня зовут Эдвард Верт. Я — алхимик Ордена.

Еще при виде книг Жак подозревал, что сегодня ему попалась крупная рыба, но чтобы настолько…

— Рад нашей встрече, месье Верт, — он протянул ладонь для рукопожатия. — Теперь расскажите подробнее, что вас беспокоит.