10-11

10.

Тоска не ушла — она сосредоточилась на ожидании писем. На следующий день Шелл не находила себе месте. Несколько раз подходила к двери, открывала ее и стояла, в ожидании, что калитка откроется и войдет гость. Ждала письмоносца. А его не было, не было вообще никого. Пожалуй, сейчас она была бы рада даже появлению очередного недовольного автора. Похоже, Лесле Диш в самом деле не хотел больше с ней встречаться. Или с ним что-то случилось.

Эта мысль уже не отпускала, тем более на глаза то и дело попадались уже полученные письма. Они ждали, что художница внесет в них что-то свое, яркое и искусное, и возможно, получит за это понимание каких-то новых смыслов, а она была не уверена, что хочет этого; но другие, еще не доставленные и не прочитанные, манили возможными, так нужными Шелл. И было другое незавершенное — непереведенные слова с каменного «венка». Художница достала с полки словарик, пролистала, но остальных слов, кроме тех, перевод которых она и так помнила, в словаре не нашлось. Впрочем, словарь был совсем маленьким, карманным, купленным просто так в одном из путешествий. Нужно было идти за знаниями в библиотеку… или не только туда и не только за ними. Она решительно села за стол и за полчаса набросала маленький, с ладонь, портрет Лесле Диша на плотной картонке. Проснувшийся муж позавтракал и собирался на работу. Шелл отправилась с ним, но на ближайшем же перекрестке покинула, свернув к тому «вкусному двору», где они встретили письмоносца пару дней назад. Надо было с чего-то начать.

Войдя под тент, Шелл села за столик, не пытаясь делать беспечный вид. Подошедший слуга был тем самым, что приносил им еду и напитки в тот день — молодой парень с приятным простым лицом; художница сделала заказ, но остановила собравшегося уходить слугу.

— Вы мне не поможете? Я ищу вот этого человека, — Шелл показала картонку с портретом. — Помните, он был тут.

— Помню, — кивнул парень после долгого рассматривания портрета. — Но не знаю, как его зовут.

— Имя мне известно. Может быть, вы знаете, где он живет или хотя бы откуда приходит?

Слуга покачал головой.

— Этот гость заходил раза три, не больше. Но однажды я заметил, что он уходит… — парень обернулся, сориентировался и указал направление: — Туда, в сторону Бисерной. Я как раз поправлял тент, когда он закончил обедать.

Шелл поблагодарила и оставила слуге лишнюю серебряную монетку, хотя он и не просил.

Бисерная была очень длинной улицей; Шелл пошла по ней медленно, оглядываясь и осматриваясь, хотя вряд ли на каком-то доме было написано, что здесь живет Утешитель. К тому же, он мог быть и не из этого города. Пару раз она останавливала прохожих и показывала им портрет, но это не помогло, и Шелл перестала приставать к людям. Чем дальше, тем сильнее она понимала, что делает не то. Как люди вообще находят Утешителя, когда он им нужен — не так уж часто, наверное, — и как отыскать хоть что-то о другом человеке? Она знала слишком мало. Если Лесле Диш здешний, то в городской «книге жителей» можно найти адрес. А если нет… Поискать Низту Оран? Спросить о ней в приюте?

Художница шла, размышляя, все дальше, пока не кончилась Бисерная, а потом повернула назад с мыслью, что просто ищет отговорки, чтобы прекратить поиск Утешителя. Словно ей не нужна эта победа, которая что-то закончит. Но требующее новых действий поражение Шелл тоже не устраивало. И отчего она не страж с их даром найти что и кого угодно? И почему у нее нет знакомых стражей?

…Стражей нет, но целитель есть. Хотя не то чтобы знакомый. Была та женщина, которая оказала первую помощь Кимми и которую Шелл так и не поблагодарила — слишком расстроена была, и даже не заплатила за работу. Она порылась в кармане, нашла пару серебряных монет — достаточно, чтобы нестыдно было предложить их как плату целительнице. Стражи и целители — одна гильдия, «Защиты Жизни». И в сферу профессиональных знаний целителя входит знание старых языков. Если госпожа Эрити не сможет порекомендовать ей стража для поиска Лесле Диша или если сама не знает, как найти Утешителя, который появляется там, где целитель уже помочь не может, и мог встречаться ей, то возможно она скажет перевод оставшихся словесных пар.

* * *

Решимости Шелл хватило ровно до двери домика целительницы, а потом художница просто заставила себя дернуть цепочку дверного колокольчика, пузатого, с вычеканенными на медных боках глазами, нелепыми на этом месте, но почему-то не смешными. Поразмышлять об этом она не успела — дверь отворилась.

— Госпожа, — Шелл изобразила легкий поклон, хотя терпеть не могла церемоний. Но почему-то показалось, что целительнице это понравится. — Вы не очень заняты? Я хотела бы поговорить… и заплатить за уже оказанные услуги.

— Срочная услуга не требует платы, — заметила госпожа Эрити, — а временем своим я не располагаю, в любое мгновение могут прийти за моей помощью. Если такое устроит, то можно и поговорить.

Она отступила, давая Шелл войти.

В прошлый раз художнице было не до того, чтобы рассматривать обстановку. Все, что заметила — картину на стене в самой большой комнате, с морем и горами. Сейчас она увидела современную мебель светлого дерева, раскрашенные под небо потолки, удивительные мягкие линии — даже углы комнат были скруглены. Шелл решила, что попробует такое нарисовать.

Когда ее усадили в кресло и принесли чаю, очень ароматного, но странного, где вместо листьев были похожие на иголочки семена и сушеные ягодки, спросила:

— Вы знаете Старый язык?

— Боюсь, нынче его никто не знает. А что, нужно что-то перевести? Нашли старинный манускрипт на чердаке в доме бабушки?

— Нашла, но не манускрипт… Есть такой каменный «венок» на одной из улиц. Три переплетенные ленты, в начале и конце каждой по слову на Старом языке, причем, поставили вверх ногами. Но если прочитать, то это «гальтэ» и «фэйбе», радость и страх, я уже знаю, а еще «фитч» и «дамита», «шима» и «лид».

— «Фитч», кажется «доверие», остальное нужно посмотреть, — целительница оставила чашку и подошла к ближайшей книжной полке. Совсем небольшой. В сущности, это была скорее полка для цветов, чем для книг. Эрити сняла с полки томик, полистала его.

— «Дамита» — случай. Интересно, почему именно такая пара, доверие и случай? Должна быть связь?

— Возможно. Я нашла ее для радости и страха. Радость завершает действие, страх требует нового действия.

— А случай рождает доверие? — улыбнулась целительница. — Мы познакомились случайно, а вы доверяете мне сейчас тайну или загадку непереведенных слов.

— По правде сказать, мы еще не познакомились, — смутилась художница. — Я Шелл.

— Эрити, как вы уже знаете, — кивнула целительница. — Да, у обоих слов может быть и второе значение. Вы не видели над знаком «и», который вообще-то «ильо», значка, вроде молнии?

— Что-то такое было над многими знаками, — призналась Шелл. — Но над какими точно, не скажу.

— «Молния» смягчает согласную. Значит, не «фитч», а «фидч». На слух разницы почти нет, а смысл меняется. «Обочина», «постороннее», «боковое». И «дамида» — истовость, одержимость… Вторая пара «шима» и «лид» — «чудо» и «тень». Еще интереснее.

— Интереснее и сложнее, — согласилась Шелл, решив пока оставить перевод в покое. — Но у меня есть другой вопрос. Вы не встречались с Утешителями — по работе или иначе?

— Нет, никогда. Возможно, они приходят после того, как моя работа закончена. А что, вам нужен Утешитель?

— Не совсем. Он мне должен… нет, все-таки нужен. Есть один по имени Лесле Диш, ему поручили передать мне письма, по одному в день. Но вот уже три дня как нет ни писем, ни Утешителя. Думаю, не случилось ли с ним чего? Как бы его найти?

— Никак, — покачала головой Эрити. — Если он вам нужен, то он придет. Дар Утешителей — знать, где нужны. Полагаю, можно ускорить приход, если мысленно к нему обратиться. Даже уверена. Кто-то из моих пациентов рассказывал. А как ваша девочка? Поправилась?

— Вполне. Правда, она не моя, дочь соседки… Значит, Утешители тоже одаренные? — спросила Шелл, дав себе время решить, что она хочет пойти по этой дороге, начать узнавать то, что ей в сущности не нужно. Или было не нужно, до этого момента.

— Говорят, что так. А еще о том, что Утешитель «донашивает» за человека желания и идеи.

— Да, он говорил. Что ему приходится исполнять…

— «Приходится» — не совсем то слово, — перебила Эрити. — Утешитель на какое-то время словно бы становится другим человеком, чтобы доделать то, что тот не успел. Один из признаков, что в городе есть Утешитель — могут вдруг появляться и бесследно исчезать мастера, гении, безумцы, одержимые какой-то идеей. Или то, что они делают, какое-то единственное чудо или вещь. Вроде «водяной розы», или вашего каменного «венка».

Шелл невольно улыбнулась. «Водяная роза» была водоворотом, в самом деле удивительно похожим на цветок. Лет двадцать назад какому-то богатому безумцу захотелось видеть его из окон своего полудворца, а другой безумец придумал, как сделать такое на реке, и сотворил что-то удивительное с ее дном. Пожалуй, и «венок» мог оказаться творением безумца, хотя Шелл почему-то не хотелось так думать о его создателе.

Целительница сама ничего не спрашивала, позволила гостье допить чай, приняла у нее серебро. Потом в дверь постучал человек, нуждавшийся в помощи целителя, и художница попрощалась и ушла, не желая мешать.

* * *

Шелл очень хорошо умела думать о чем-то одном, сосредотачиваться на нем, особенно когда рисовала, но сейчас не знала, как к этому подступиться. Пожалуй, не стоило задавать лишних вопросов об Утешителе. До этого у нее сложилось мнение о Лесле Дише по впечатлениям от встреч: «непрост, но я могу это понять». Теперь к нему добавилось знание о том, в чем его непростота. Дар или талант никогда ничего не упрощают. И если снова рисовать Утешителя, если звать его с помощью рисунка, изображая желанное — как он идет к ее дому или уже стоит на пороге, готовясь постучать, — то надо отразить и это, для правдоподобия, для искренности, настоящести рисунка. Иначе просто она сама не поверит в него.

Шелл взяла со стола торопливый, но точный портрет Лесле Диша, который показывала людям на улице. Не то. Просто картинка. Неудивительно, что никто не узнал, и даже слуга во «вкусном дворе» признал не сразу. Так она сама не узнавала других городов, которые видела на картинках; они оказывались в конце концов совсем другими. Наверное, и Енника будет лучше, чем Шелл представляет, так что она запретила себе ее нарисовать. Художница отложила картонку с портретом, и, взяв чистый лист, стала рисовать Утешителя стоящим у калитки своего дома, но сделала, сама не зная почему, так, чтобы не было понятно, входит он или выходит. Просто показалось, что не оставить ему выбора тоже неправильно. А такое хорошо вписывалось в его непростоту.

Это уже было похоже на «магию», когда записываешь желание, а потом оно исполняется. Но получилось не с первого раза, и больше сегодня она ничего бы сделать не успела. Рисунок пришлось отложить, чтобы отнести очередной ужин мужу: Шелл встретила его на полпути к дому — Рейми закончил свой мост, и завтра предстояло его торжественно открыть. Вместе они зашли в Арт-студию за работой для Шелл, и вернулись домой. У порога не было письмоносца, и вечером он не пришел, хотя она почти была уверена в его приходе и сказала об этом Рейми.

— Ты пристрастилась к этим письмам, — заметил он. — Стала одержимой. Но лучше тогда напиши письмо сама. Тем более, всегда любила писать. Помнишь твои записочки на моем первом мосту?

— Помню, — улыбнулась она, — оставляла их под камнем, а ты отвечал и не пытался узнать, кто их оставляет.

— До самого последнего раза, когда мне стало слишком любопытно. Ты тогда рисунок оставила.

— С нарушением пропорций, — Шелл хихикнула. — Я нарисовала твой мост. Как оказалось — таким, каким ты сам его представлял, а не как построил.

Это была чудесная история. Они оба любили ее и друг друга, хотя прошло почти двадцать лет.

— И кому по твоему я должна написать сейчас? — спросила Шелл.

— Письмоносцу. Низте уже ничего не нужно и письма до нее не дойдут.

— Да, как жаль. Даже поблагодарить ее не могу.

— Ты читаешь ее письма — это и есть благодарность. Или ты можешь ее нарисовать, это тоже вроде благодарности.

— Но ведь Низта о ней все равно не узнает…

Это расстроило Шелл, и в итоге она просидела почти полуночи за работой, чтобы успокоиться и отвлечься. Правда, не очень-то помогло.

11.

С новым днем ее уверенность в том, что Лесле Диш придет, окрепла. Всему нужно время, даже магии. И разве она не пыталась сделать именно то, о чем говорила Низта — исправить неправильное с помощью рисунков? И что бы там ни говорил Утешитель, она верит, потому что хочет верить.

Но с письмом Лесле Дишу не заладилось. Начав писать, она поняла, что просто не знает, как к нему обращаться. И ладно бы только это. Оказалось вдруг, что Шелл не может повторить то, что сделала для Рейми — беседовать с человеком на расстоянии, делиться с ним чем-то, разделять что-то принадлежащее ему. А без этого слова выходили какие-то не те. В итоге вместо собственного письма она продолжила разрисовывать письма, без особого желания и всяких прозрений — Низты и немного почитала «Наддорожье».

С кухни вышел позавтракавший в одиночку, потому что так и не дождался ее, муж.

— Чем ты там занята? — спросил он, явно торопясь и волнуясь. Рейми всегда волновался, когда собирался на открытие моста. Шелл не сразу привыкла к этому.

— Ничем особым, — сказала она, поднимаясь и потягиваясь. — Уже пора?

— Если не хотим бежать бегом или лететь. — Рейми глянул себе за спину. — Но кажется, кто-то похитил мои крылья.

— И мои тоже, — засмеялась Шелл. — Поймаем — искупаем в реке!

Они вышли на улицу. Погода выдалась как на заказ, синева неба — хоть делай из нее краску и рисуй самые свои счастливые дни. Начинающие алеть рябины делали оттененное красновато-оранжевым синее еще сине́е. А горожане явно собиралась что-то праздновать — то тут, то там с лестниц и без подвязывали ленты, вешали гирлянды, бумажные фонарики, связки цветов и венки.

— Готовятся ко Дню Равновесия, — заметив ее интерес, сказал Рейми.

— Ну и отлично, — согласилась Шелл. — Нам не хватает и праздников, и поводов для них. Потому и каждый твой мост — праздник.

Он сделал вид, что обиделся.

— Мосты сами по себе событие и праздник! Ингез тоже обещала быть.

Шелл, уже пытавшаяся высчитать, успеют ли они заскочить к дочери, успокоилась.

До моста, вернее, до площади, что его предваряла, они дошли быстро. Но тут застряли — мастеровые цеха и умельцы всех мастей собрались на ярмарку. Шелл обожала ярмарки; тряпичные, каменные, деревянные и бисерные изделия соперничали друг с другом яркостью и причудливостью. Художница с трудом заставила себя пройти мимо столика с мылом ручной работы, изображавшим знаменитые статуи и дворцы. Были и книги. Вообще она предпочла бы просто побродить, ничего не покупая — наблюдать за счастливыми людьми всегда интереснее: они больше раскрываются, когда счастливы. Но сейчас было не до этого. Мешали пройти и всевозможные разукрашенные экипажи, столпившиеся у моста, готовые, как только его откроют, торжественно катить на тот берег. Пока Шелл с мужем обходили их, в канале зашумела пущенная вода.

Наконец удалось пробиться к мосту, на огороженное яркой лентой свободное место, где уже стояла праздничная группа: помощник градоправителя, несколько милых девушек с цветами и чашами, представители гильдий, участвовавших в постройке моста — деревянщики, кузнецы, каменщики, красильщики. И молодая женщина с маленькой девочкой на руках, родившейся в тот же день, когда начали строить мост, традиционная «госпожа первого шага». Малышка то и дело дергала мать за кудряшки, и той приходилось терпеть.

Страж у ленты-барьера пропустил Рейма. Автор проекта сразу направился к группе, Шелл скромно осталась ждать мужа с горожанами. Стоило Рейму подойти и встать к остальным, как одна из девушек поднесла всем, кроме матери с ребенком, чаши с вином. Градоправитель, Рейми и представители цехов выпили, провозгласив: «Чтобы над этой водой всегда был камень, а над этим камнем небо». Рейм отдал пустой кубок той же девушке, взял за руку молодую мать и помог ей подняться на мост. Она поставила девочку на настил, взяла за руку и вдвоем они пошли через мост на другую сторону, туда, где ждала другая праздничная группа.

Шли очень медленно, но никто никуда не спешил. Тем более вдруг заиграла флейта и к ней один за другим присоединялись струнные и духовые. Шелл оглянулась и увидела знакомый оркестрик, тот в котором играл Тонь. То ли магистрат нанял их для украшения церемонии, то ли они пришли сами, но играли отменно. Ингез тоже была тут, и Шелл сразу заметила странное — на дочери не было браслета. Правда, для самой Ингез это не имело никакого значения.

Мелодия была хороша. Что-то такое было в ней, сродни мосту, но не между берегом и другим берегом, а между каждым человеком и чем-то большим. Женщина с ребенком медленно шла по мосту, и казалось, что шаги ее — часть мелодии, начавшей говорить о чем-то ином, простом, но важном и нужном. Музыка звала. Сначала Шелл подумала, что она зовет тоже подняться на мост, во всяком случае, ей самой захотелось этого. Но когда счастливица сошла с настила на той стороне реки, когда прозвучал колокольчик, отметивший это, никто не кинулся на мост. Не двинулись с места и ярко раскрашенные повозки парада, ждавшие именно этого мига. Шелл посмотрела на мужа. Он выглядел просто задумчивым, но дочь — беспокойно, она сжимала пальцы на своем запястье, словно пыталась так дать себе ощущение надетого браслета… а потом вдруг опустила руку. И пришла ясность. В одну минуту этой ясности, в одну каплю ее умещалось все, и еще оставалось место. Простые вещи, о которых стараешься не думать. Что на самом деле Шелл хотела бы, чтобы Ингез тоже была художницей, и это порой заставляет грустить. Что Рейми стареет куда быстрее, чем она, и Шелл боится, что он уйдет раньше нее. Что нельзя было так поступать, со стихотворицей Джилаути — потому что «поставить ее на место» доставило Шелл удовольствие, а этого не должно быть. Что она сделает все что угодно, чтобы получить оставшиеся письма, и ответы на свои вопросы об Утешителе. Это последнее заслонило все остальное. Потратив лишь минуту на то, чтобы запомнить стоявших вокруг людей, их выражения лиц и позы, художница закрыла глаза и мысленно нарисовала картину — штрих за штрихом, все, как было, только в толпе изобразила Лесле Диша. С первого раза не вышло, словно что-то мешало, но сопротивление оказалось коротким. Убедившись, что все как надо, Шелл открыла глаза. Конечно, люди за это время поменяли позы и выражения лиц, но письмоносец с общей картины никуда не делся, нарисованный, он появился тут сейчас, пришел, показался, вернулся. Художница сделала шаг в его сторону — их разделяло человек десять и полсотни шагов, но оказавшийся рядом Рейми взял ее за руку. Она оглянулась, посмотрела на него.

— Что? Мне нужно идти.

— Уверена? — спросил он, но руку все же отпустил. Конечно, он понимал, что случилось. Ему тоже доставалось от Ингез, пока она училась владеть Серым Даром.

Шелл кивнула; но повернувшись к цели, уже не увидела ее. Люди были, разные другие люди, которые волновались, пытались как-то успокоиться, некоторые изображали смех или улыбки. Была Ингез, что-то говорившая своему мужу и остальным участникам его оркестрика, а потом ушедшая быстрым шагом. Были цеховые и помощник градоправителя, вытиравший платком мокрый от пота лоб. Но Лесле Диш исчез.

И все же она уже не могла стоять на месте, ее тянуло куда-то — или затягивало. И Шелл пошла, сначала медленно потом все быстрее, словно спасаясь бегством. По-настоящему так и было.

Наваждение. Одержимость посторонним — фидч и дамида. Или скорее одержимость ничем. Она не могла ни о чем думать и не помнила, где бродила, пока не поняла вдруг, что уже вечер. Привели в чувства ее звуки вечера… их было слишком много. Может быть, потому, что эта тишина казалась ей слишком большой и такой, для которой не подходили вообще никакие звуки. Даже голоса птиц, слабые шорохи ветра в листве и ветках, звук ее собственных шагов. После того, что произошло, ей не хотелось звуков. Словно они могли сложиться в новую вызывающую мелодию. Шелл гадала, видела ли в самом деле в толпе Лесле Диша или он только привиделся ей, слишком сильно желающей встречи.

Идти больше никуда не хотелось, было нужно возвращаться домой, она и так припозднилась. Ночной город не давал Шелл привычных ориентиров. Разуму художницы не хватало привычных цветов и форм, чтобы узнавать и оставаться спокойной. Потому она стояла и прислушивалась к звукам — эху чужих уже шагов, голосам, неясным и невнятным, словно кто-то говорил с ней изнутри. Небо еще было светлым, но с земли поднималась темнота. Концы древесных крон полыхали — они наверняка еще видели солнце. И Шелл бы увидела его, если бы поднялась на ближайшую погодную башню. Так людей поднимает приводимая «моментом» ясность… И не только она. Не обвинят ли Ингез в том, что спустила на людей свой Талант?

Думать об этом или чем-то еще уже не было сил. Она заставила себя двинуться с места, на большой улице поймала первую же пролетку и вернулась домой так быстро, как смогла.

Рейми, конечно, уже был дома. Но словно между ними что-то пролегло — они так и не смогли или не захотели поговорить о том, что случилось.