10.Одиночество

Есть в жизни вещи, которые ни на что нельзя променять, даже на самую редкую карточку Винкс и целую пачку Хубба-Бубы. Эти вещи намного дороже самого настоящего мобильного телефона и важнее прохождения босса в играх танчики на тетрисе. Ради них стоит терпеть и гонения в кровать по вечерам, и колющиеся свитера с удушающими воротниками, печенку, манку, голубцы и рыбий жир. Эти вещи невозможно лизнуть, положить к себе в рюкзак или поставить на полку. Хотя, попробовать можно, конечно, но тебя неправильно поймут.

Эти люди всегда чувствуют, когда ты в соседней комнате просыпаешься от кошмаров со слезами на глазах, и дают тебе поблажку, когда симулируешь простуду, чтобы не ходить в школу. Они терпят наши капризы и откровеннее всех радуются за наши достижения. И мы тоже должны отдаваться им так же сильно, как делают это они, потому что нет ничего дороже в этом мире, чем семья.

Но порой они выбешивают настолько, что нет никаких сил сдерживаться. Бабушка Эмили была очень болезненным человеком. В этом не было ничего удивительного, это же всё-таки бабушка. Бедная старушка по воле судьбы жила в своей квартире в обществе одного только кота, жирного рыжего Васьки, который, воспитанный, видимо, по всем правилам бабушки Веры, мурчал как два трактора и постоянно просил есть.

Раз в неделю была установка бабушку посещать. Больше — приветствовалось. Все бы было совершенно прекрасно, если бы не но: как и все бабушки, бабушка Вера очень любила кормить. Это, впрочем, как я упоминал ранее, прекрасно отражалось на ходячем беляше Ваське. Коту привычка его хозяйки безмерно нравилась, а вот Эмили была от нее далеко не в восторге. Она относилась к одному из самых сложных и капризных видов нашей планеты — она была девочкой — а они, как правило, в подростковом возрасте имеют склонность к "блюдению" за своей фигурой.

С появлением хоть кого-нибудь в её доме, одинокая и простодушная бабушка Вера доставалась совершенно всё, что находилось у неё на кухне, от масла с молоком, старых щей, до последней конфетки с булкой. И всё это, весь чертов холодильник, все шкафчики, сахар в хрустальной заляпанной сахарнице, со скоростью бабушки перемещались на стол. Всю эту гору съестного надо было непременно съесть, причём не кому иному, как Эмили.

Поэтому этот единственный день в неделе всегда откладывался как можно позже. Несмотря на всю любовь к этому пожилому созданию, посещение её квартиры для юной девушки становилось пыткой.

Нередко вся эта история переходила в скандал.

— Мне подозрительно кажется, что сейчас ты разворотишь весь зал, — сказал я, наблюдая за тем, как малышка запихивает вещи в рюкзак.

— Захлопнись, — прорычала она, застегнув молнию.

— Эмили, я действительно думаю, что разгромить помещение — не лучшая идея.

Приходить в зал отдельно от занятий им разрешили недавно, и то как самым старшим. Идея прийти сюда в семь часов вечера воскресенья была спонтанной: вернувшись домой после очередной ссоры, Эмили покидала вещи в рюкзак и вылетела из дома, взяв меня только из-за того, что боялась идти одна. Девочка взяла ключи и начала пихать их в скважину, никак не попадая в цель.

— Помочь? — сердобольно предложил я. Ответом мне последовал короткий раздраженный рык. Значит, не надо.

Наконец замок поддался, и последовал отчётливый щелчок.

Зал был пустой, в чем, впрочем, не было ничего удивительного. В дальнем его конце, зажужжав, замигала длинная лампочка с кучей мусора, накопившегося за пластиковым панцирем. Тишина. Романтика.

— Остаешься здесь, — прорычала малышка и зашла внутрь

Ну и ладно. Не очень-то и хотелось. Я сел на лавочку и, как обычно, начал думать, о всяком таком, о вечном. Ну и о сложившейся ситуации тоже. На этот раз ссора произошла действительно разрушающая. И дело было даже скорей не в том злосчастном печенье, которое бабушка с таким усердием пихала в рот Эмили, не в тех нравоучениях, которые следовали за каждым предложением. Я не знал, в чем на самом деле заключалась проблема. Но точно не в вышеперечисленном.

Заиграла музыка. Песня группы Coldplay. Заинтересовавшись, я встал и тихо приблизился к двери.

Эмили сидела на коленях в центре зала. Плачет, что ли. Но я не стал к ней торопиться. Вступление закончилось, и девушка резко подняла голову. обряда себя руками, раскрыла руки, откинулась назад поднялась на носочки. Затем, на момент высокой ноты, ловко демонстрируя свою невероятную гибкость.

Она танцевала в своём, каком-то новом стиле, и почему-то я был уверен, что этот танец не был предназначен для чужих глаз. И этим он был особо прекрасен. Я прислонился к откосу, заворожено наблюдая за девушкой. Музыка нарастала всё сильнее, Эмили танцевала быстрее и чувственное, её движения становились резче, громче.

Песня закончилась, и девочка снова упала на колени. Плеер переключил песню на следующую в плейлисте. Мы молчали.

Мы не сказали друг другу ни слова и по пути домой. И позже.

Я сидел, как всегда, на подоконнике и смотрел в окно, когда она заерзала в кровати, легла на спину и уставилась в потолок.

— Чего не спишь? — спросил я.

— Мне её жалко, — сказала Эмили, — она осталась совершенно одна. Мы все в заботах и делах, нам постоянно куда-то надо. А она пытается поймать хоть кого-то из этого бешеного потока. Хочет почувствовать себя нужной.

И, всхлипнув, она отвернулась к стене.

Так вот в чём было дело.