3Балет

Щелк. Из темноты ярко высветились нелепые лебеди в балетных пачках.

Щелк — и снова темно. Только белые силуэты перед глазами. Такие же неисправимо нелепые.

Щелк, щелк. Лебеди — силуэты.

Эмили лежала на полу рядом со мной: бритым виском я чувствовал её горячую голову. Мы разместились на полу в нашем собственном, сооруженном из стульев, тумбочки и одеял, шалаше. Вдвоем мы помещались внутри еле-еле, так что мне пришлось просунуть ноги на перегородки между ножками стульев, наружу, в общем. Вне шалаша было свободнее и менее душно, пятки обдувал легкий холодок, все как положено. Эмили продолжала мучить фонарь, а я молчал, вслушиваясь в еле заметное жужжание ворочающихся у нее в голове шестеренок.

— Джин, — неожиданно сказала малышка.

— А?

В тишине казалось, будто голос звучит очень громко, однако из-за нашего положения слова разбирались плохо.

— А почему люди должны делать то, что не хотят?

Я задумался. Вроде бы совершенно очевидный ответ ставил в тупик при одной только попытке формулирования. Ведь действительно, а почему? Неужели им что-то запрещает? Вот что, например, случится, если все разом возьмут и не пойдут на работу, в школы, садики, университеты? Будут спать хоть полдня, а вечером устроят большой семейный ужин? Человек живет совершенно просто так, без физической необходимости делать что-нибудь неприятного. Люди сами придумывают какие-то правила и долги, которые обязательно сами же должны выполнять. Даже детей взрослые никак не оставят в покое: постоянно что-то запрещают и заставляют делать всякие неприятные вещи: есть гадкую кашу с комками, вставать утром рано в школу, читать, делать уроки, ложиться спать в девять часов и убирать за собой игрушки. А сами постоянно ворчат, что не хотят идти на работу, возиться с документами, и у них ни на что не хватает времени. Ну зачем все это?! Неужели никто так и ее понял, что сидит в этой жуткой клетке придуманных им же обязательств? Столько мыслей, и ни одного ответа. Я вздохнул и сказал только одно:

— Не знаю.

Шалаш наш, к слову, был зачетный. Лучшая военная база позавидовала, я бы сказал. А чего стоят одни только глупые лебеди...

Кстати, о лебедях. Я долго думал об этом, и в конце концов пришёл к выводу, что именно эти наипротивнейшие недоптицы послужили главной причиной всему этому балетному безобразию. Ведь не зря говорят, что все увлечения, привычки и страхи уходят корнями глубоко в детство. Хочешь, чтобы ребенок увлекался рисованием — вешай в детской какого-нибудь там Шишкина или Айвазовского. Музыкантом — включай ему вместо колыбельных симфонии всяких там Римских-Корсаковых или Глинок. Балет? Да пожалуйста! На тебе одеяло с нелепыми лебедями в пачках. Такой тип внушения.

Результат не заставил себя долго ждать. Уже в четыре года малышка, хоть и не без инициативы расторопной бабушки, пошла в театральный кружок, в котором успешно практиковались основы балета. Ну, и пошло-поехало.

Все девочки хотят стать принцессами. Почему? Потому что эти особы всегда красивые, аккуратные, такие бесконечно культурные, и их все обязательно любят. Поэтому маленькие девочки надевают на праздники и утренники яркие красивые платьица с коронами и идут толпами носиться по комнатам и кидаться печеньем с конфетами. Балет — штука аналогичная. Подумать только: какие балерины красивые! А какие изящные! И их все любят!

Я ждал, когда этот ажиотаж закончится. Хореографы издевались над детьми, как могли: они садились на них сверху, беспощадно растягивая так, что я слышал, как вместе с мышцами рвется и детская психика. Нередко в раздевалку ко мне из зала доносились страшные требовательные крики, от которых по спине шли мурашки.

Но Эмили не бросала. Более того, ей нравилось калечить себя на этих жестоких занятиях. Каждый раз она радостно бежала к встречающей её в холле с булочкой с повидло маме.

Однажды произошло событие: хореограф принесла настоящие пуанты и даже решила их посетить. У малышки просто крышу снесло. После этого дня я окончательно понял, что пути назад нет. Безнадёжно. Вскоре обладание своей такой же парой мазохистской обуви стало для Эмили желанием номер один. Она не раз просила бабушку идти из садика через рынок, чтобы посмотреть, как полненькие непластичные тетеньки сидят, попивают свой сладкий кофе и продают пуанты и чешки.

Как, в прочем, и всегда, если ребёнок чего-то очень хочет, ему дарят это на ближайший праздник. Пуантам выпал королевский праздник— День Рождения. С нетерпением дождавшись своего шестилетия, Эмили уже твёрдо была уверена, что ей подарят родители. И не ошибалась — уже рано утром в комнату ввалились папа с мамой и, громко перешептываясь и натыкаясь на разные предметы, они долго решали, куда бы эти тапочки водрузить. В конце концов, проснувшись, девочка нашла предмет своих мечтаний стоящим на комоде.

— Всё помнишь? — спросила мама уже, наверное, в пятидесятый раз. Она начесывала в руку волосы Эмили так, что голова малышки дёргалась, грозясь оторваться.

— Д-да… — неуверенно ответила её дочь и громко клацнула зубами, не успев закрыть рот перед очередным рывком. Мама собрала-таки все волосы вместе, стянула их на затылке, скрутила и завязала пучок, затем обошла девочку, подобрала сумку и села на корточки перед её перекошенным лицом, подобрав под себя свою длинную серую юбку.

— Ну всё.

Она поцеловала Эмили в лоб, поправила рукава её белого купальника, ещё раз поцеловала, встала, расправила полы пальто и наконец-то ушла. Теперь настала моя очередь. Я присел перед малышкой и вытянул кулак. Та ответила на мой жест и всхлипнула.

— Эй, а ну не сметь плакать! — сказал я, — Тоже мне, раскисаешь раньше времени. Ты всех порвёшь. Ясно?

Кивок.

— Не «угу», а «так точно»! — где-то подцепил я эту странную фразочку. Вот и пригодилась.

Музыка вдруг закончилась, последовали бурные аплодисменты, и глаза Эмили превратились в два блюдца, началась трясучка. Её пальцы впились в мои руки, я посмотрел в сторону сцены. Под утихающий гул зала за кулисы зашла девчонка, дыша, как стадо лошадей. Увидев нас, она сразу же закрыла рот, вытянула спину и медленно прошла мимо, не сводя с нас любопытно-как-бы-не-интересующегося взгляда. Аплодисменты стихли, и голос из колонок прохрипел о том, что они ждут следующего участника. Эмили ещё раз всхлипнула, отцепилась от меня и поспешила выйти. Она подошла к микрофону, попыталась опустить его ниже, но тот дёрнулся и чуть не вывалился из своей подставки — колонки неожиданно громко взвизгнули. Все схватились за уши, в том числе и я: призрачный слух ведь тоже может страдать. Из-за противоположных кулис выбежал какой-то мужчина; он подошёл, опустил микрофон так, как было нужно, и поспешно свалил тем же путём. Малышка аккуратно, стараясь на этот раз не касаться опасного предмета, объявила:

— Эмили Грейс, номер пятнадцать.

Затем она отошла на середину сцены и замерла, глядя в пол. Пора было включать. Звукопостановщик — или как его там? — выдержал небольшую паузу, после чего по залу медленно начала разливаться музыка.

Я смотрел на неё из-за кулис. Я знал в точности каждое движение танца Эмили, поскольку не раз, и даже не двадцать раз, видел её номер. Как я уже говорил, я не являюсь сторонником балета, но память о трудах, вложенных ей в этот танец, грела внутри меня уважение и даже небольшое восхищение этим видом искусства. Правда, едва ощутимое. Маааленькое.

Это произошло неожиданно, почти в самом конце. Эмили оступилась и упала. Секунду она смотрела в зал, затем встала и побежала за кулисы.

Я поймал её, остановил и сел на корточки. Малышка обняла меня, опять вцепившись, как в спасательный круг. Музыка оборвалась, и до меня донёсся гул голосов из зала. Я дал Эмили секунду размазать по моей куртке слёзы и сопли, затем слегка отстранился.

— А теперь ты прямо сейчас выходишь обратно и кланяешься.

— Но я…— начала она, чуть не крича, но я её перебил.

— Мы все спотыкаемся, падаем, делаем ошибки, это нормально, потому что мы люди. Но дело не в том, что ты оступилась, а в том, как ты к этому относишься. И сейчас, Эмили Грейс, после такого шикарного выступления ты выйдешь и поклонишься. Если хочешь, я пойду с тобой.

В зале началась небольшая суматоха. Зрители болтали, жюри потирали глаза и перекидывались словами. Где-то с краю мама с папой пробирались к выходу.

Мы вышли в тот момент, когда главный член жюри позвал в микрофон следующего участника. Рука Эмили сжала мою ладонь и загребла пустой воздух. Малышка спрятала взятого с собой плюшевого медведя за спину.

И я понял. Их была сотня. Или две. Или человек сорок. Бесконечное море лиц, обращённых к тебе. Бесконечное море глаз, не сводящих с тебя взгляда. Сердце отбивало бешеный ритм, бушуя в ушах и в горле. Наша музыка для второго выступления. За кулисами с противоположной стороны кто-то зашевелился, видимо, следующий участник. Но он не вышел. Заметив Эмили, все постепенно затихли. Мама с папой остановились в дверях. Медленно, в окружавшей нас плотной тишине, мы вышли почти на середину сцены и остановились. И быстро, одна за другим, согнулись, считая удары сердца, бухающие в ушах.

Послышался хлопок. Второй, третий, затем аплодисменты разрослись в сплошной шум, как капли летнего дождя. Председатель жюри сказал что-то в микрофон, и весь зал наблюдал, как девятилетняя девочка, пряча за спиной плюшевого медведя и вытирая рукавом купальника слёзы, торопливо уходит за кулисы под затихающий гул аплодисментов.

Всегда найдётся кто-то, у кого что-то будет получаться круче. За что бы ты ни взялся. Это твердое правило, обойти его никак невозможно, ведь это давно известный факт. И вопрос в том, что ты собираешься дальше делать: бросить всё, запихнуть вещи на чердак и забыть, или продолжать, плюнув на всех остальных. Делать то, что тебе нравится, не стесняясь своих ошибок, погружаясь в интерес с головой и непрерывно совершенствуясь. Продолжать, загораясь с каждым шагом все больше и больше, не обращая внимания на помехи, и не завидуя другим, а анализируя и выбирая у них лучшее. Чтобы в конечном счёте стать тем, чьи имена играют на языках многих. Чтобы прожить жизнь, наполненную смыслом. И занять место среди тех, с кого раньше брал пример.