5. Молли О'Финнелл

— И что же, Молли? Ты так и собираешься сидеть, накручивать локоны на палец, тосковать и ждать, пока этот гениальный младенец наконец соизволит оторвать от терминала свой божественный взгляд, дабы остановить его на тебе и немедля пасть ниц? Уверяю тебя, ты дождешься этого не скорее, чем наш главный разгвоздяй Базил Вазовски сдаст все хвосты и получит диплом. То есть никогда. А если твой герой и посмотрит, то не факт еще, что увидит хотя бы что-нибудь. Гляделки у него не те, дорогая. Что он может ими заметить, кроме любовных игр своих обожаемых субкварков, да еще, может, парочки последних статей Старика Йохи?

Светлана перевела дух, потянула из запотевшего бокала, в котором томился утонченно-зеленый, с кусочками полупрозрачного льда, мохито, и продолжала, не давая подруге опомниться.

— Ну что ты смотришь так синими брызгами? Иль в морду хошь? Не обижайся, это наш старинный поэт писал, а я просто на стандартный терран перевела. Любительство, конечно, но смысл понятен. Просто к слову пришлось.

— Да знаю я вашего Есенина, и неплохо. Было дело, мне каждый вечер читал его один… хм… твой земляк. Даже за пять минут до того, как он попытался прямо на вечеринке стянуть с меня трусы, он мне тоже что-то нашептывал на ухо из стихов этого пьяницы. Что-то про э-э… девушку Таньюшу, самую красивую в селе. Как понимаешь, кончилось там всё плохо. Я про стихотворение, естественно, — с самым невинным выражением лица ответила Молли.

— Ты хочешь сказать, что для моего земляка все кончилось хорошо? — язвительно осведомилась Светлана.

— Ну, несколько лучше, чем для этой Таньюши. Он, правда, тоже получил по башке, но всего лишь туфлей, а не этим… как его… кистенём. И сравнительно быстро очнулся, говорят. Правда, я этого уже не видела.

— Образ циничной стервы тебе так же мало идет, как и поза оскорблённой невинности. «Ах, не одна трава помята, помята девичья краса», — пропела Светка неожиданно красивым глубоким контральто. Обе подруги рассмеялись. Молли ничуть не обиделась на Светлану; на эту приземистую, крепкотелую, большегрудую деваху с широким лицом, слегка раскосыми глазами и манерами биндюжника («Откуда я знаю это слово, чёрт побери? Да, наверное, от неё же и знаю...») обижаться было невозможно. Света Бережных приехала в университет четыре года назад по программе обмена из Новосиба — полное название её родного города Молли не выговорила бы ни за что, даже под угрозой пересдачи экзамена по теории ядерных взаимодействий этому старому зануде, профессору Баттерду, которого студенты «любя» называли кто Баттхёртом, кто Баттхедом. Надо сказать, она сразу же обратила на себя внимание всего курса — своей бесшабашной веселостью, кипучей, мощной энергией, фонтанирующей, по её же собственным словам, «из всех отверстий тела», своей способностью разговорить любого, даже самого затюканного молчуна-«ботаника», своим легким характером — который, впрочем, случалось, некоторые путали с лёгким поведением и пытались вести себя с ней соответствующим образом, о чем позже глубоко сожалели. Многие вспоминали, как однажды она прямо на лекции отправила в глубокий нокаут одного особенно настырного и непонятливого сокурсника из Кашмира, чем изрядно повеселила не только студентов, но и повидавшего многое за свою обширную преподавательскую практику профессора Йоханссона.

При всем при этом, Светка-Котлетка, как она сама себя называла, отнюдь не была закомплексованной недотрогой. Если личная жизнь Молли, — по крайней мере, с определенного момента, — напоминала глубокую медитацию буддийского монаха, с непрерывно звучащей мантрой: «Тим! Тим! Тим!», то у Светы она скорее была похожа на бесконечное 911. Где эта девушка умудрялась откапывать своих «мужчинок» — законченных обалдуев, вечных неудачников, сопливых нытиков, а то и откровенных психов, но при этом (непременно!) непризнанных гениев и творческих личностей, — было одной из величайших загадок для всех, кто ее знал. В том числе и для нее самой.

Она извлекала своих «неординарных особей» с таких задворок, из таких притонов, а иногда и с таких, в прямом смысле, помоек, что даже Молли, отнюдь не снобка и не ханжа, временами хваталась за сердце, в ужасе от очередного «неземного счастья» подруги. При всём внешнем разнообразии, объединяло Светкиных кавалеров одно — они, все до единого, были фантастически несчастны. И очень выразительно, громко и высокохудожественно страдали, терзая Светкины уши, чувствительные к подобным ламентациям, воплями о помощи и спасении. В результате энергичная, но чересчур впечатлительная Светка обычно за месяц-два героических усилий вытаскивала страждущего из омута с фекалиями, в которое превратилась его жизнь — конечно же, исключительно из-за горькой судьбинушки и интриг врагов, но никак не по вине самого героя. Она отмывала, подкармливала и приодевала его, находила для него работу или приработок, приводила к нему чуть ли не за шкирку спонсоров и меценатов. А по ночам безвозмездно служила даже не столько игрушкой для любовных утех (вот как раз с «этим» у многих из них, не в последнюю очередь благодаря образу жизни, были большие проблемы), сколько мамкой-соплевытирательницей, мягкой подушкой для тела и души, а частенько еще и собутыльницей. Или «сокосячницей» — смотря какие «вещества» предпочитал очередной герой Светкиного романа.

И кончалось тоже всё всегда одинаково. Спасаемый, пригревшись на большой Светланиной груди и получив от нашей «матери Терезы» все, что можно получить, устраивал ей какую-нибудь особенно сказочную подлость. Такую, что даже терпеливая Светка, — пролив слезу-другую, не без того, — включала имя «бывшего» в черный список. Конечно же они все, без исключения, пытались вернуть ее благосклонность любыми правдами и неправдами, но она безжалостно сжигала мосты, обрубала хвосты и зарекалась: «Да чтоб я еще раз… да никогда!». Естественно, только для того, чтобы через некоторое время найти очередного представителя столь излюбленного ею типажа и в который уже раз вступить на вожделенные грабли. Сама она, впрочем, с большой иронией относилась к своим любовным приключениям — по крайней мере, постфактум.

— Ну всё! Хватит пить здесь эту дрянь и размазывать сопли по столику. Пора взять твоего бычка за рога: не забывай, этот младой гений — Телец по знаку зодиака. Между прочим, Телец с Козерогом — практически идеальная пара, загляни в любой гороскоп.

— Све-ет… — разочарованно протянула Молли. — В конце двадцать первого века, учась на физическом факультете — верить в гороскопы? Ты еще скажи, что свой лабораторный стол мне надо оборудовать строго по фэн-шую, а на терминал водрузить лингам...

— Ну конечно. В натуральную величину или чуть побольше, — совершенно серьёзным тоном поддакнула Света. — Чтобы кое-кто, войдя, сразу же забыл про физику и захотел учинить с тобой разнузданный Джамахарон. Прямо на полу лаборатории.

Укоризненный взгляд Молли был ей единственным ответом. Но не такова была Светка, чтобы смутиться.

— Шутки шутками, Мол, а делать что-то надо. Мужчины вообще тупы, а ученые — так еще и бесчувственные чурбаны. Ему не то что намекнуть надо, а практически сказать открытым текстом.

— Ну и что потом? Позорище на весь факультет...

— Брось ты, какое там. Ты что, не знаешь своего благородного оленя? Да он будет молчать, как лосось с побережьев его родной страны. Если ты сама, добровольно, поставишь себя перед ним в такое уязвимое положение — в худшем случае он будет до твоей защиты тебя десятой дорогой обходить, чтоб, не дай Бог, не обвинили его в домогательстве или еще в чем. А уж сболтнуть что — ни боже мой. Эти умники, они же как дети в этом отношении. А то и магистерскую чуть ли не сам за тебя напишет, и после тёплое местечко поможет подыскать.

— Магистерскую я и сама за себя напишу неплохо. Если бы мне только это и было надо, я бы какого Томека охмурила, — задумчиво произнесла Молли, вертя в руках соломинку из почти пустого бокала, в котором сиротливо мокла на дне одинокая долька лимона.

— То-омека? Ну ты даешь! Этого обтёрханного человечишку, это ничтожество в драном свитере?

— Ты зря так о Томеке. Он хороший дядька и очень толковый специалист, просто ему сильно не повезло в жизни. Как раз в твоем стиле, подружка, — и Молли издевательски ей подмигнула. — А что, может, займёшься им? По крайней мере, он не мерзавец, как все эти твои гении-офигении.

Гримасе, которую при этом скорчила бедная Светка, позавидовала бы и макака, съевшая натощак три кило лимонов.

— Короче. Хватит на меня стрелки переводить, речь о тебе. Сегодня твой герой-вундеркинд заночует в лаборатории — они там с Арамчиком в последнее время по очереди дежурят, какой-то эксперимент, за которым надо следить круглосуточно. Войдешь через боковую дверь, у тебя же пароль есть на то крыло. Заляжешь в засаде и дождешься своего бычка. А уж под каким соусом ты его приготовишь и что дальше делать будешь — это твои проблемы, милая. И прекрати строить из себя Орлеанскую девственницу на закланье; не выйдет — значит, не выйдет, но пробовать в любом случае надо.

Молли криво усмехнулась.

— Ладно. Самой уже это осточертело до колик в печёнках. Надеюсь, что он не получит инфаркт на месте, особенно от того, как я выгляжу сегодня.

— Дура ты, Мол. Бить тебя некому. Выглядишь ты сегодня потрясно. Как и всегда, кстати. Не то что мое крестьянское табло, которое не подкрасишь — сразу вид такой, как будто кирпича просит. Вы, рыжие морды, в этом плане вообще везучие — считай, никакой косметики не надо.

— Ну да. Тем более, что толстую задницу никакая косметика не спасёт.

— Не толстая задница, а широкий таз. В старину считалось — самый идеальный вариант для продолжения рода.

— Да ладно тебе. Шансов ноль, но пробовать надо. Пошли уже.

Светка допила мохито, опрокинув разухабистым жестом небьющийся бокал, и приподнялась из-за столика.

— Ну вот и ладушки. Подъём, подружка. Через 35 минут тебе нужно быть в лаборатории, в боевой готовности. Плед одолжить? У меня хороший, тёплый...

— Это ещё зачем?

— Ну это… неудобно на голом полу. Жёстко, холодно и все такое.

— Сволочь ты мерзкая. Ладно… последний глоток за успех нашего безнадёжного дела.

Молли отодвинула пустой бокал, достала комм и, немного повозившись, отослала стоимость двух коктейлей на терминал бара. Не забыв добавить обычные десять процентов чаевых.

***

В лаборатории было тихо. Ей повезло — Тим Линде еще не пришел, хотя обычно был сверхпунктуален и даже на свои лекции приходил всегда за пять минут до начала. Потолочные фотопанели затеплились интимно-матовым светом, среагировав на ее вход, но через несколько секунд загорелись с обычной яркостью. О том, что будет дальше, Молли старалась не думать. Мысленно она уже тридцать раз прокляла себя и Светку за эту дурацкую авантюру, но отступать было поздно. И потом, ей так хотелось покончить с этой отвратительной вязко-тягучей неопределённостью, что по сравнению с этим предстоящие несколько минут позора казались сущей ерундой. Да и потом… вдруг… чем чёрт не шутит? Молли решительно отогнала от себя эту, пролезшую в неведомо какую щель, идиотскую надежду. Чудес не бывает. Надо просто сделать это, проглотить, как глотали в старину горькую пилюлю, и жить дальше. Вот только как-то нужно убить эти несколько минут, просто так ждать — невыносимо. Девушка откинулась в кресле и включила на своём комме запись последнего альбома Эразма ван Схельтинга. Не в режиме прямой трансляции в мозг, а на всю комнату, пусть и негромко. Стиль необлюз уже довольно давно не считался модным, но Молли гордилась своими консервативными вкусами в музыке.

Сквозь последние аккорды композиции “Ты мой солнечный парус” пробился вкрадчиво-синтетический звук открывающейся автоматической двери. Молли не поднялась, не побежала навстречу. Хотя и очень хотелось. Пускай войдет сам. Пускай увидит ее, пускай спросит этим неподражаемым тоном изумленного мальчишки: «О'Финнелл? В такое время? А Вы что здесь делаете?»

— А ты что здесь делаешь, девка? — прошипел ей в ухо незнакомый мужской голос. Молли не могла бы ответить, даже если бы хотела: рот ей намертво зажали ладонью. Не могла она и пошевелиться — вторая рука незнакомца плотно обхватила ее за талию не хуже стального обруча. Ее охватил мгновенный ужас. Сейчас должен войти Тим, и… Ясно, что человек, держащий ее мертвой хваткой паука-птицеяда, пришел сюда вовсе не за ней, влюблённой дурочкой, никому не нужной студенткой. Конечно же, он пришёл за Тимом — и ничего хорошего для Тима эта встреча не обещает.

Дверь подала голос во второй раз. Молли нечеловеческим рывком освободила голову и что есть силы выкрикнула: «Линде! Спасайся! Беги!» И был резкий укол чего-то очень острого в шею, как раз рядом с завитым кончиком пряди огненно-рыжих волос. А потом не было ничего.