Интерлюдия

Девочка часто бывала на этом утёсе. Она знала, что море может быть разным. Когда безветренно и солнечно, оно говорит успокаивающим шёпотом, манит синевой и сверкает разноцветными блёстками. Когда на небе тучи и надвигается шторм, оно отливает свинцовой с оливковым сединой, лохматится бурунами и сердито бурчит. Иногда оно родное и ласковое, иногда грозное, а иногда непонятно, что у него на уме. Совсем как у дедушки.

Сегодня море было крикливым и шумно-резким. Злые чайки тучами носились над прибрежной полосой, орали, сталкивались и дрались: в воздухе, на галечном пляже, даже на воде. А на мелководье, до такой степени облепленная птицами, что её было почти не видно, лежала туша мёртвого морского льва. До чего же мерзкое зрелище!..

— Ты книгу прочла? — отвлёк её от мыслей требовательный вопрос. Дедушка смотрел на неё в упор, изучающе и пристрастно, словно на редкого жука из своей знаменитой коллекции. Как всегда на таких прогулках, он был в горных ботинках и с альпенштоком, хотя по натоптанной тропинке на вершину утёса можно было легко взойти чуть ли не в домашних тапочках. Он и её заставил «экипироваться для путешествия как положено». Зная, что переубедить его всё равно не получится, девочка уже давно не пыталась спорить.

— Ту, старинную, про чайку Джонатана? Да, прочла, — она постаралась произнести это как можно более кротким тоном. Дедушка редко говорил ей «Ты должна...» или «Тебе положено...», намного чаще звучало внешне ненавязчивое «Я предлагаю...» или «Девочке твоего возраста было бы полезно...». Но он никогда не забывал проверить, выполняет ли она его советы. И позвать к себе на «серьёзную беседу», если его что-то не устраивало. Нет, конечно, он не обращался с ней жестоко, даже не повышал голоса: «серьёзная беседа» действительно была просто беседой. Но такой, что после неё девочка неизменно выходила от дедушки в слезах, истерзанная чувством вины из-за своего бессмысленного непослушания. А потом она постепенно поняла, что дедушка не со зла такой строгий, а правда желает ей добра, потому что не хочет, чтобы она выросла такой же никчёмной, как тётя Линда. Или… или как её отец.

— И как тебе? Понравилось? — голос дедушки звучал теперь мягко, почти сопереживательно. Однако девочка уже давно усвоила: каждый его вопрос — на самом деле испытание. Особенно когда он говорит так, как сейчас. Но бояться не надо. Надо отвечать что думаешь, как есть. Так безопаснее всего. Этому её тоже научил опыт.

— Очень понравилось, дедушка, — ей не нужно было притворяться. Она не прочла, а вдохнула эту книгу, как большой глоток свежего воздуха, за один плановый «читальный час», даже меньше. Режим дня девочки был строго расписан по часам и минутам, но в оставшееся время, отведённое на чтение, она в тот день не смогла начать ничего другого, просто снова и снова возвращалась к любимым строчкам, произносила их вслух, проигрывала диалоги в лицах. И тогда на её глазах, впервые за много дней, тоже были слёзы. Не от раскаяния или стыда. От восторга.

— А главный герой? Что ты о нём скажешь? — по-прежнему изучающе глядя на неё, спросил дедушка.

Девочка почувствовала, как почва начинает уходить из-под ног. Ощущение было очень знакомым: её снова испытывают, как обычно, не говоря, в чём подвох. Ничего. Надо просто собраться с духом и сказать то, что думаешь. Если правильно — всё будет хорошо. Если неправильно — ей об этом скажут, и потом всё тоже будет хорошо. Не бояться. Это самое главное. Так ей говорил дедушка.

— Джонатан такой… — почти без дрожи в голосе начала она. — Такой, каким ты учил быть меня. Он не живёт так, как все чайки, а идёт своим путём. Он смелый, не боится лететь в новые места и рисковать собой, не боится изгнания и одиночества. А ещё он очень добрый.

— Я рад, что ты действительно прочитала книгу. И что она тебе понравилась. Ты же, конечно, поняла, что это не про чаек? — сейчас дедушкин голос снова напоминал море. Спокойное и безмятежное на поверхности, скрытное и полное опасностей в глубине. — Джонатана ты описала в принципе правильно.

Девочка хотела было от радости броситься ему на шею. Но что-то в интонации заставило её помедлить. Шум снизу усилился: новая стая чаек, привлечённая поживой, спустилась на отмель и бросилась в общую драку. Но девочка не смотрела туда. Она смотрела на дедушку, ожидая своего приговора.

—… Но я совсем не хотел бы, чтобы он стал тебе примером для подражания. Самого важного в книге ты, увы, не поняла, — наконец, произнёс дедушка. Его разочарование, почти ощутимое кожей, повисло в прибрежном воздухе, словно запах гниющих водорослей. Девочка не понимала, как ему это удаётся — передавать свои эмоции другим людям и заставлять их не просто думать, а чувствовать то, что нужно ему. — Я дал тебе её затем, чтобы ты никогда в жизни не сделала такого неправильного выбора, как Джонатан.

Девочка очень старалась не заплакать. Ей даже казалось, что у неё получается. Но, наверное, дедушка всё равно заметил, потому что скривился, словно от зубной боли, как обычно делал, когда она плакала при нём. И, уловив это, она сделала над собой усилие, сморгнула с глаз невидимые слёзы и отважно взглянула ему в лицо.

Наверное, он увидел это и оценил. Во всяком случае, сказал ей неожиданно смягчившимся тоном.

— Ничего. Ты не единственная, кто впал в эту ошибку. Автор книги, скорее всего, и сам ничего не понял. Во всяком случае, судя по тому, какую бестолковую и пустую он прожил жизнь.

Автор? Сам не понял? Это как же так? От недоумения девочка не нашлась, что сказать в ответ.

— У Джонатана был дар. Редкий дар — воли и целеустремлённости, — продолжил дедушка, взяв её за руку. — Мало того, ему удалось развить свои способности и стать выше собратьев. А потом он вернулся к ним. Но его ошибка состоит не в этом.

Порыв ветра, ударивший им в лицо, чуть было не сорвал с девочки берет, но в последнее мгновение она успела его удержать. Над морем собирался шторм. А дедушка как будто этого не замечал.

— Как ты думаешь, — неожиданно сменив тему, спросил он, — зачем я так стараюсь дать тебе не просто хорошее образование, а самое лучшее, какое только возможно? Почему у тебя почти нет времени на обычные детские развлечения? Зачем я нанимаю для тебя знаменитых учителей, зачем заставляю их заниматься с тобой по программе, которая в несколько раз труднее обычной школьной?

Девочка задумалась. Но ответ быстро пришёл ей на ум.

— Ты считаешь, что я способная, и хочешь, чтобы я сделала что-то очень важное, когда вырасту. Изобрела, открыла или придумала что-нибудь. Такое, что было бы полезно всем людям.

Она очень надеялась, что ответ будет правильным. Взглянула на дедушку с надеждой в глазах. Но он только покачал головой.

— Разных умников, которые открывают, изобретают или сочиняют, на свете много, моя дорогая. Очень много. Пожалуй, больше, чем нужно. Но если не руководить ими как положено, от них и от их дел не будет ничего, кроме вреда. Ты понимаешь, почему?

Девочка немного растерянно кивнула. Она не до конца понимала, к чему он клонит.

— Ты учишься вовсе не затем, чтобы стать одной из них. Ты учишься для того, чтобы понимать истинное значение и ценность всего, что они напридумывают. Чтобы отличать нужные идеи от ненужных, полезные от вредных. А главное — чтобы подчинять этих умников себе и заставлять их делать то, что надо, а не то, что им взбредёт в голову.

Он перевёл взгляд на линию горизонта и добавил.

— Запомни хорошенько и навсегда — воля, энергия и таланты даются человеку не просто так. Тот, кто наделён всем этим, должен использовать их только для одного. Для власти над людьми и управления ими. Для создания империи, какими словами её ни называй. Отказаться от этого и предоставить людей самим себе — безответственно и преступно, потому что большинство их по натуре — распущенные, потакающие своим порокам слабаки. И я хочу, чтобы ты выбрала правильный путь, когда придёт твоё время.

Дедушка замолчал и некоторое время смотрел на тёмную хмарь, сгустившуюся над морем. Потом отпустил руку внучки и направился к тропинке, ведущей вниз. Девочка пошла следом. Но, перед тем, как уйти, она бросила последний взгляд на галечный пляж внизу. От туши морского льва остался только расклёванный кровавый костяк. А рядом, на гальке, белели тела мёртвых чаек. Их было много. Десятка два, не меньше.