Часть 6

— Рожденный ползать летать не может, — резюмировал Марат, когда я в третий раз шлепнулся на землю рядом с ним.

— Пошел в жопу!

— Слушай, она меня нервирует.

— Знал бы ты, как ТЫ меня нервируешь. Со своими гребаными сигаретами.

— Они тебе мешают?

— Да.

— Чем, интересно?

— Всем.

— Бля, как ты меня бесишь!

— А уж как ты меня!

— Не, она меня реально нервирует. Она что, за нами следит?

— Ей интересно.

— По-моему, она тронутая.

— По-моему, это ты тронутый.

— ПошЕл — нА — хУй, — именно так, с ударением и расстановкой.

Марат не выпускал изо рта сигареты с самого утра. Пристроившись на камешке, он с большим удовлетворением следил за тем, как я осваиваю навыки полета.

— Ни черта не получается.

— Слушай, посиди в доме.

— А хер тебе.

Содержательная беседа.

— Все-таки она тронутая.

— Да она поумнее нас с тобой вместе взятых.

— С чего ты взял?

— Ты читал ее стихи?

— Когда-то я и сам пописывал…

— Так читал или нет?

— Зачем спрашивать, если и так знаешь, что нет?

— Так почитай. Стихи прекрасные.

— Охотно верю. Она их после припадков пишет?

— У нее нет припадков.

— А что у нее есть?

— У нее была опухоль мозга. Потом ее удалили.

— А припадки?

— А припадки прошли.

— И теперь она пишет?

— Пишет. Пишет великолепно.

— Так возьми и издай.

— Да надо бы…

— «Надо бы…» — передразнил он, потянувшись, сполз с камня и, улегшись на траву, заложил руки за голову и выплюнул в небо остатки дыма. — Жизнь хороша.

— Вот где надо жить!

— Заебешься, — бросил Марат.

Из дома вышел Салли.

— Доброе утро!

— О, проснулся, — сказал Марат и заорал: — Салли, принеси пиво!

— Что?

— Пиво, говорю, принеси!

Салли, перепрыгивая с камня на камень, спустился к нам.

— Что?

— Еб твою мать, Салли, прочисти уши! Пиво, говорю, принеси.

Салли фыркнул.

— Не буду я носить твое пиво.

— Да что тебе, жалко, что ли?

— Да не буду я!

— Мне лень, не видишь, что ли?

— Вижу. Не буду.

— Так будь ты проклят, — устало и ласково сказал Марат и, вытянувшись, закрыл глаза.

— Как успехи? — спросил меня Салли.

— Аа… — махнул я рукой. — Слушай, мы тут что подумали…

— Не мы, а вы, — вставил Марат.

— Почему бы нам не издать стихи Айпери?

Салли покачал головой.

— Не, — заявил он убежденно, — она не согласится.

— Почему?

— Она для себя пишет, — пояснил Марат, — а не для восхищенной публики.

— В мой огород камешек?

Улыбка чеширского кота была мне ответом.

— Без обид, — сказал Салли, — но, в общем-то, он прав.

— А я всегда прав.

Он действительно всегда прав. Пора убивать.

— Эй, — заорал он, — давай обратно!

— А что, страшно?

— Обратно опустил, говорю!

Я поднял его повыше.

— Блядь, Леша, — проговорил он зловеще, — лучше опусти обратно!

— А то что?

— Блядь, опусти, — повторил он.

Я опустил. Он постоял немного, приходя в себя, потом достал из кармана сигареты. Закурил.

— Заканчиваются, — сказал он с сожалением. — Надо было побольше взять.

— Э-ге-гей! — закричал Салли. — У-у-у!

Он орал как маленький и махал мне рукой.

— Дурдом, — сказал Марат. — Маленький, но свой.

Я опустился на землю рядом с ними.

— Это было круто! — воскликнул Салли. Марат фыркнул и спросил:

— А что теперь?

Правда, что? Я не знал.

— Ждать, наверное.

Марат кивнул:

— Ясненько, — и неторопливо направился к дому.

Я вопросительно посмотрел на Салли.

— Больше ничего не остается, — согласился он. — Пойдем, поедим.

— Почему она с нами не ест? — спросил Марат, когда Айпери, накрыв стол, как всегда, ушла.

— Стесняется, — пожал плечами Салли.

— Тебя, — добавил я, — брутального мужчину с сигаретами.

— Ты не мерзнешь? — спросил Салли, наблюдая за тем, как я натягиваю свитер.

— Когда летаю? Нет. Они хорошо греют.

— Они другие, — вдруг сказал Марат.

— В смысле? — не понял Салли.

— Не такие, как были у Каса, — Марат посмотрел мне в глаза. Я чуть улыбнулся. Он и сейчас прав: ему ли не знать, КАКИЕ у Каса были крылья.

— И что это значит? — спросил Салли, переводя взгляд с него на меня.

Мы не знали.

— Может и ничего…

— Может, они твои собственные? — спросил Марат.

Он снова угадал. Он знал меня лучше, чем я сам.

— Я вызвал отца, — признался я.

Марат кивнул.

— Все правильно. Какой сегодня день?

— Суббота.

— Завтра надо возвращаться.

— Почему? — не понял Салли.

— Неделя, — сказал я, — заканчивается завтра.

— Почему Чолпон не приехала?

— Почему ты приехал?

— Не выебывайся, — сказал Марат без злости

— Она меня прогнала.

— Дура!

— Она приедет, если будет нужно.

— Когда будет нужно.

Вот как? А ты, действительно, поверил. И ты готов. Слава Богу.

После обеда Салли ушел за водой. Марат устроился с книгой у окна. Я взглянул на обложку. «Талисман».

— По-моему, больше подошел бы «Оно».

— Плевать, — откликнулся он. Я вышел наружу.

— Марат.

— Оу?

— Иди сюда.

— Ну, чего?

— Иди, говорю.

— Я занят.

— Марат, выйди, пожалуйста, — я услышал, как он выматерился и отшвырнул книгу.

— Чего тебе?

— Чувствуешь?

— Началось, — сказал он, мрачно сплюнув.

— Да.

Мы долго стояли, глядя на восток. Вернувшийся Салли подошел к нам и, проследив за нашими взглядами, произнес:

— Погода портится.

— Мир, — сказал я, — мир портится.

— Пиздец, — подытожил Марат. Они с Салли вернулись в дом. Я постоял еще немного, собрался уже следовать за ними, но заметил Айпери. Она спускалась по склону, неся в руке пачку тетрадей. Я отправился следом.

Она спустилась вниз, в ложбину между холмами, потом снова стала подниматься. На какое-то время я потерял ее из виду, а потом увидел парящий в небе самолетик. Следом за ним поднялся в небо еще один.

— Что ты делаешь?

— Помогите, — попросила она, выдирая следующий лист.

— Стой, стой! — закричал я, хватая ее за руку. Она посмотрела на меня с удивлением.

— Не надо! Они… они очень хорошие. Отдай их мне.

— Нет, — она испугалась. — Нельзя.

— Почему? Почему нельзя?

— Нельзя, — сказала она строго. — Помогите.

Я не посмел ослушаться. Вместе мы разрывали тетради, складывали самолетики и запускали в небо. Ветер подхватывал их и уносил куда-то.

— Все, — сказала Айпери, вставая. Я смотрел на нее снизу вверх и думал: «Так вот ты какая, Люси Фишер».

— Пойдемте.

— Давай посидим, — предложил я. Она покорно опустилась рядом.

— Айпери, ты чувствуешь что-нибудь?

Она быстро закивала.

— Что мне делать?

Она не ответила. Мы посидели еще немного. Краем глаза я заметил, что она дрожит.

— Замерзла?

— Да.

— Иди в дом.

Я почувствовал, как она коснулась моего плеча. Обернулся. Она протягивала мне тетрадь. Последнюю. Чистую.

Да, это правильно.

— Спасибо, — сказал я. Она убежала.

— Марат.

— Ммм?

— Тут где-то моя ручка была…

Он на мгновение оторвался от книги.

— Что такое?

Не обращая на него внимания, я искал ручку.

— Та-ак, — сказал он и отложил книгу в сторону. — Да вот же она валяется, — спросил тревожно: — Ты что, придумал что-нибудь?

— Надо позвать Салли, — сказал я.

— Я здесь. В чем дело?

Я сажусь на пол и открываю тетрадь. Секундная заминка.

— Начинай уже, — сказал Марат.

— --

Рваные дожди идут вторую неделю. Полночь стала круглой. Тише, скажешь мне, на Луне теперь живет мальчик. Веселее бейте в барабаны, смотря, как ласки разрывают на части василиска, принося его в жертву своей королеве, той, у которой кошачьи усы.

Меня называют Щелкунчиком, потому что там, где я появляюсь, заводятся мыши.

— Там, та-дам, та-да-дам, — поет Ян, — просто Щелкунчик.

Вчера ушел Костя.

— В городе Хозяйка волков.

Не разрешайте девятилетней девочке ходить по городу в сопровождении этой своры. Светофоры недоуменно качают головами: где это видано, где это слыхано?

Ночью они встречаются с Невидимкой. Ее настоящие волки разрывают его игрушечных и обращают его самого в бегство. Начинается охота, заканчивающаяся, как только приходит рассвет. Все волки убиты. Хозяйка умирает на его руках — Черная Шахматная королева.

— Я скучаю, мама, — последнее, что он слышит из ее уст.

Костя тоже приползает домой, чтобы умереть здесь, на подстилке возле двери.

— Дальше я не пойду, — скулит он, лакая молоко из чашки.

И это правильно: не хватало нам в доме шерсти!

— Разум не может этого принять, — говорит Ян, а Гера продолжает сучить нить из крапивы, доплетая рубашку без одного рукава.

У меня остаешься ты, Роши.

Вот уж кто действительно счастлив. Удивительно.

— Как тебя зовут?

— Хироши, — говорит он. — Хироши Сакагами.

Неужели тот самый? Олимпийский чемпион по плаванию, пропавший много лет назад? Мальчик, рожденный для воды, японский Ихтиандр.

— Ты с автобуса?

— Да.

Мы все, впрочем, с автобуса. Кстати, ты голоден?

— Угу.

Я варю это что-то третий день подряд. Не мою посуду, с каждым днем становящуюся все более чистой. Ногти на руках растут в обратную сторону. Носки воняют все меньше. Начало конца все сильнее напоминает конец начала. Сахару?

— Чуть-чуть.

Не стесняйся.

Так, если Гера ушел вчера, значит, сегодня, должно быть, вторник. Этот календарь врет. В магазине, где работает Олег, сейчас, весной, продают новогодние подарки. Продавец узнает меня и говорит:

— Все уже было когда-то.

Да, время движется по спирали. Но в этот раз время обманули зеркала.

— Это очень просто, — объясняет Гера.

На моих глазах он разрывает спираль, замыкая ее в кольцо и, проделывая это покрытыми амальгамой стеклышками, уверяет меня, что все элементарно, как дважды два.

— Это элементарно, как дважды два.

Где-то я слышал, что дважды два будет пять.

— Возможно.

Возможно? Нет, точно.

Линия горизонта изрезана верхушками труб. Дымом нужно пользоваться умело и аккуратно, если строишь из него города. Начиная новую жизнь, всегда прикидывай: а оно тебе надо? Или: потянешь ли ты? А еще лучше: да брось, скука смертная.

— Реквием, говорит Лера, ударяя по клавишам.

— Сюита, — говорит она, — долгих дней и длинных разговоров.

— Фуга, — говорю я и убегаю.

Ты обещала подарить мне фантазию-экспромт, помнишь?

Повторяю в мелодии, что мне все равно. Убегая, чувствуешь себя на равных со временем. Со временем. Со временем все изменится. А если мы не вместе, а врозь?

— Покупайте сердца! — кричит торговец.

— Вот, посмотри, — дергает он меня за рукав, — единорожьи. Недорого.

— А человеческие?

— Да сколько угодно!

Больше его здесь не увидят.

Мы идем с Герой между длинными рядами лавок, что торгуют…

сорочьими яйцами,

коврами-самолетами,

любовными зельями,

чужими жизнями,

секундами ( все они — подделки),

крокодильими слезами,

кошелечками из драконьей кожи

и прочими безделушками, включая написанными на «пятерку» контрольными.

Зачем мы здесь?

— Надо купить зеркала, — объясняет Гера.

А зачем они нам?

— Чтобы выводить саламандр.

А зачем нам…

Гера распахивает куртку. Саламандры, прячущиеся за ней, выскакивают наружу и мгновенно разбегаются, по пути поджигая книги. Миллионы книг с чужими жизнями и любовными зельями на страницах из драконьей кожи, написанные чернилами, сделанными из сорочьих яиц, где рассказывается о секундах (чаще всего, подделках) и коврах-самолетах. Куда же подевались крокодилы и контрольные?

— Мы варвары, ты знаешь?

— Почему?

— Потому что сжигаем библиотеки.

— Только эту, — говорит он. — Об этом никто не должен знать.

— А как же та книга?

— Какая?

— Со сказкой.

— С какой?

— О мальчике и Ведьме, Вампире и Коте, Книге и Солнечном ветре?

Гера пожимает плечами.

— Так, — говорит он.

Умываю руки.

Дома Ян пьет вино.

— Ты же не пьянеешь.

— Плевать, — говорит он и смеется. Совсем как пьяный.

— Спокойной ночи, — шепчу я на ухо Гере, — выспись хорошенько, ведь завтра тебе умирать.

— Хорошо, — шепчет он, — постараюсь. Ведь завтра мне умирать.

А это случается не каждый день.

Олег сидит у себя в комнате с парой очень одиноких носков.

— Герка оставил, — говорит он.

Ммм, ясно.

— Посиди со мной.

— Думаю уйти, — делится он несбыточными мечтами.

— Попробуй, — говорю. — Попытка не пытка.

Он вздыхает. От него пахнет Яновским одеколоном. Он носит его одежду. Он…

Всего лишь пытается жить как все.

— Что ты пишешь? — спрашивает Роши.

— Да так,… а ты почему еще не спишь?

— Там Костя, — говорит он.

Хм, а я даже не знаю, куда нужно сдавать мертвых животных.

Постепенно начинаю осознавать, что окружен смертью со всех сторон. И никогда не чувствовал все настолько живо. Настолько живым… тьфу ты!

Глазурь на сладком пироге. Задуй свечи, милый, у тебя сегодня день рождения. Почему так темно? Так включи свет. Что, неужели он закончился?

Раковина, в которой шумит море.

По сугробам идет некто в черной шубе, в больших очках с черными стеклами, и внутри у него черным-черно, сплошная чернота этот Некто.

Он насвистывает и забирает детей, оставляя только слепых, глухих и безногих. Так города и умирают.

— Я один раз на олимпиаду ездил, — рассказывает Гера, — и мы жили в интернате для слепых детей. После первого тура, чтобы отдохнули, нам устроили дискотеку. Интернатовских тоже пригласили. Там одна девочка была — она танцевала одна, в самой середине зала. Так красиво танцевала!

Костя не оставляет мне ничего.

Саша. Я почти забыл про нее.

Вот она, стоит напротив. Прекрасная, как Афродита, превращает дождь в хлопья пены морской.

— Разрешите, мадмуазель.

Она разрешает, и в первый раз мы с ней занимаемся любовью. Для меня это вообще в самый первый раз.

— Это ничего, — говорит она.

Еще бы!

Ее тело в ореоле — в бабочках, психеях и лейкьпьях, душах загубленных ею людей. Напротив — Художник в плаще с капюшоном берет кисть и делает мазок, прямо поперек нее, отказываясь, стирая со своего полотна. Она ничего, держится.

— Это все пустяки, — говорю. Она согласна со мной. Теперь я буду держать ее во время приступов. Буду чувствовать запах ее пота, слушать, как она скрипит зубами, как стонет, совсем не так, как во время секса.

— Ничуть, — соглашается она. Безумная гармония.

— Время, — говорит она.

— Ничуть, — возражаю я. — Ни капельки.

— Время, время… — голос ее ласков, как песок, которым струится ее тело, обнажая настоящую ее. Ту, которую я знаю гораздо лучше, чем кто-либо другой. Так что не надо мне рассказывать.

— Пора, — говорит она Олегу. И он не успевает сбежать.

Он стоит в месте сером, где только асфальт и свинцовые облака, да пара развалившихся миров с остатками монументов, а сверху на него капает кровь с тающих крыльев Мотылька. Гера сохранил их в баночке из-под майонеза, после того, как вытащил из меня.

Олег смотрит на меня грустно-грустно, а по лицу его стекает чужая кровь.

Кровь виновных.

Она встает перед ним на колени и скусывает кожу с его запястий. С хрустом впивается в вены.

Кровь невинных.

Она вытирает губы. Олег продолжает смотреть на меня, а ноги его в это время становятся корнями и руки превращаются в ветви.

Основание.

Все быстрее растет Древо, и я понемногу начинаю вспоминать…

Посланец Времени появляется почти неожиданно, и с непросохшими губами она бросается на него. Они скользят между тучами и асфальтом, вцепившись друг в друга, пока растет Древо и в глубине его, в темном чреве, я начинаю различать тускло видимый силуэт...

Посланец раскусывает напополам ее шею. Бросается на Древо и разрывает его на куски. Неудавшаяся попытка номер два.

Вооруженный воспоминаниями, я направляю на него нити, но он, даже не оглядываясь, швыряет меня в путешествие по мертвым рекам, где я…

А где я?

— Проснулся? — спрашивает у меня Некто.

— Нет.

— Вот и хорошо, — говорит он и присоединяет ко мне провода. Черная жидкость течет по ним в меня. А за окном операционной — дорога, и по ней едет синий автобус. Маршрут до мечты.

— Не твой, — говорит Некто. — Ты без билета.

— Неправда, — говорю я. — Есть у меня билет.

— Неправда, — говорит он. — Нет.

— Неправда, — смеюсь. — Есть.

— Неправда! — кричит он. — Нет!

— Неправда! — ору. — Есть!

— Неправда! Нет!

— Нет? — спрашиваю. — А это что? — и показываю билет и солнечным зайчиком, отраженным от него, свечу в лицо Некто. Он визжит и тает. А я перескакиваю через лужу и бегу на остановку, и в руке у меня — билет до мечты.

Оплаченный.