III. Новый заказ

“И зачем же я согласился-то! Как угораздило! Дурень, ох, какой дурень! – думал Антаглоуф на очередном привале, при помощи просмоленной дратвы, крепкого словца, кусочков дубленой шкуры и костяной иглы починяя разодранные в клочья сапоги. – Что я там забыл-то? Такая даль! А дорога-то какая – то овраг, то ручей, то чащоба! Не мог не потащиться, сквалыга малоумный… А все Хват этот со своими олухами! Чтоб им дворцовые вельможи всю ночь снились!”

Закатное солнце разлило свою кровь по редким тяжелым тучам, от горизонта до горизонта, и равнодушно умирало, оставляя человека наедине с его бедами. Ходок в сердцах хлопнул ладонью по колену и взвыл от боли, потому что игла все еще была зажата между пальцами. Пятую неделю он никак не уставал ежеминутно костерить свою жадность и недальновидность, заодно разбирая на все лады весьма бурную и настолько же непристойную семейную жизнь всех родственников Глирфинда. Начиная с его деда и заканчивая каким-нибудь троюродным деверем. Погодка-то как порадовала еще! Сплошняком дожди вперемешку с гнусными хлопьями липкого снега! Да уж, только в такую-то погоду и тащиться неведомо куда, где еще непонятно, что его поджидает! Гнилозубая стена, на северо-запад, по руслу сухого ручья… Сухой он там сейчас, как же, жди! Наверняка давно очень даже мокрый!

Хорошо одно – осталось меньше недели пути. Если постараться, то дойти можно дней эдак за пять, хоть дни и становятся все короче. А там уж… Эх, да что там уж.

Ну, конечно, Антаглоуф все-таки попытается разобрать пару ящиков так, что гремучее железо лишний раз ворошить не придется. Срезать стенки, остального не касаться – пусть лежит себе, как лежало… Он постарается, он очень постарается. Другое дело, что там все будет не столько от старания зависеть, сколько от удачи пресловутой. Гремучее железо – штука такая. Его можно две луны на повозке по разбитой дороге трясти, собирая колесами каждый ухаб и каждую яму, и ничего с ним не случится, доедет в лучшем виде. Хотя так посмотришь – ржавое же все, вроде как, аж пыль сыпется. А иной раз ветерок подует – и железяка под ногами ахнет так, что окрестные деревья повалятся, а на других требуха гирляндами повиснет. И вроде даже пятнышек рыжих не было на скругленном блестящем боку… Бывало ведь не раз такое.

Отражатель туго затянул дратву, намотал внушительный узел и обрезал нитку. Ладно, может, там и правда пустые ящики есть, трогать железо не придется. Или сразу будет видно, что трогать нельзя – тогда никаких попыток, никакого азарта и никакого сожаления, развернуться – и обратно, домой. Все-таки, как ни крути, сестре он больше поможет живой, чем умерший, да еще и во все стороны разбросанный.

Да и вообще, спокойнее надо, в последнее время совсем с ним что-то не то… Так и с ума сойти недолго. Вот, например, с какого же такого перепоя здешние места все больше знакомыми с каждым пройденным майлосом кажутся? Антаглоуф этим путем только один раз ходил, да и то – настолько далеко не забирался! Постоянно теперь такое чувство, что стоит подольше присмотреться к какому-нибудь дереву или вот к тому утесу, заросшему мхом, и вспомнишь что-то важное. Ну, смотришь и смотришь, а ничего все равно не вспоминается. Да к бесам, глупости какие… Еще внимание обращать.

Это все из-за снов, точно. Они тоже с каждой ночью все острее… От последнего чуть не вывернуло прямо спросонья. Может, в том причина, что на деревьях ночевать приходится. Хотя Антаглоуф вроде никогда и не боялся высоты.

А может статься, все из-за молчунов серых? Ну, которых на юге риглакорами зовут. Вроде бы, молчуны что-то такое умеют… Охотник один – как, бишь, его звали? – рассказывал, что ему говорил приятель, мол, чьего-то деда молчун-шаман все водил мимо их ущелья, не давал туда пройти. А однажды они какую-то страшненькую девицу к себе выманили, средь бела дня. Известно уж, зачем. Может, всю деревню извести решили, а сами рядом поселятся?

Так, все-таки правый сапог совсем ни на что уже не годен. Придется, видимо, как-нибудь дойти в нем – пришить побольше шкуры, может быть, деревяшку какую вставить, – а потом уж только выбрасывать и заказывать новый. Отличное дельце, ничего не скажешь. Прибыль пока где-то очень смутно маячит, а расходов… И ведь он даже до места пока не добрался.

Однако ж, сам виноват, под ноги смотреть нужно в перерывах между снами. А то сапогом в следующий раз не отделаешься. Повезло еще, что слизень вялый был, сытый, до ступни добраться не успел. А ведь крупный попался – размером почти с ладонь. Конечно, могло быть и лучше – к тому времени, как ходок заметил на обуви бесформенный белесый комок с черным ядром внутри, тот уже сумел превратить носок сапога в густой желтоватый гной. Но пускай хоть так, чем потом хромать две луны – и это если еще удастся слизня тотчас же содрать. А там ведь другие на подмогу ползли… Ну и дрянь.

Слизни-безголовики явно были дикими – слишком набухли и потемнели от переваренной пищи, их ленивый хозяин давно бы таких сожрал. Вот еще не хватало… Разумеется, вполне возможно, что хозяин сам стал чьей-то закуской, или просто срок его пришел, только Антаглоуф, увы, убедить себя в этом не мог, как ни старался. Скорее всего, слизни от него навсегда ушли и научились плодиться сами. От поселка, конечно, далеко, но рассадник в окрестностях – та еще радость. Надо рассказать охотникам, пусть десятой дорогой обходят.

Антаглоуф перестал мучить покалеченный безголовиком сапог, пристрастно осмотрел его, результатом починки остался недоволен, но все же сунул ногу в голенище и натянул обувь, ставшую тесной от сырости. Ну ладно, совсем скоро стемнеет. Пора бы на дерево лезть, рубить настил и привязывать спальник. Вот та хвойница, пожалуй, подойдет – высокая и раскидистая. Съестное поднять с собой, а остальное можно и под деревом оставить. Воровать некому, тут по ночам не станет разгуливать даже полоумный.

Эта ночь стала особенно кошмарной и бесконечной. Во снах, глубоких, как бездна, явственно был кто-то еще, кроме самого ходока. Кто-то тяжело ворочался там, копаясь в отбросах воспоминаний и вытаскивая оттуда самое грязное, страшное, стыдное, злое. Кто-то говорил со спящим, беспощадно подбирая слова, но слов не было слышно. Кто-то молился гнусавыми голосами, и молитва звучала, как песня пьяной шлюхи из придорожной таверны. Кто-то протяжно, визгливо стонал – рядом или в голове. Тревога выросла в груди, как гриб-паразит, лопнула и затопила болью и темными водами. Обрушилась всей своей тяжестью на беззащитное сердце…

Отражатель проснулся незадолго до рассвета. Проснулся мгновенно, сон потух, как свеча на сквозняке. Вынырнув из сна, широко распахнул глаза и часто-часто задышал, захлебываясь и кашляя. Нужно было идти – сейчас, немедленно! Неважно, куда – уходить, уходить!

Он не помнил, как сполз по кривому стволу, обдирая руки о шершавую кору, и когда успел захватить припасы и заплечный мешок. Как сломя голову бросился куда-то, не разбирая дороги. Пришел в себя ходок только посреди просторной, ровной, как доска, поляны. Подлесок словно отступал от ее краев, и даже сухой травы почти не было видно – лишь пара кустов по окоему. Еще не успев удивиться, Антаглоуф уже отпрыгнул в их сторону, стремясь как можно скорее покинуть лесную проплешину. Некогда думать, что здесь не так и почему земля голая – и без того ясно, что место гиблое. А сияние тут или, может, мерзость какая селится – пусть другие дураки разбирают. Почему ж занесло-то именно сюда, других полян в лесу мало, что ли…

Ходок резко встрепенулся и попятился от плеши, обдирая спину об кусты. Сразу всколыхнулся внутри тот тошнотворный ужас, от которого Антаглоуф и пытался убежать. Вот оно что, ага… Полян-то много, а снилась эта. И, видимо, не первую ночь. Точно, точно – вот такое дерево ни с каким не спутаешь, его почти узлом завязало. Рядом расщепленный натрое пень, над ним раскинул ветви колючий сросток кинжальника. Раскинул, как жрец на церемонии. Торчит шип, свисает гибкая плеть дикого вьюна-скипидарника – как нож и кадило в руках.

Вот оно как выходит-то. Никуда не ушел. Позвала его поляна, и приволокло. Явился сам, сам явился!..

Под ногу подвернулся узловатый корень, Антаглоуф потерял равновесие и с размаху сунулся лицом в рыхлый хвойный перегной. Конечно, как же иначе…

– Ничего не бойся, – раздался вдруг откуда-то из-под земли тихий, изумительно нежный женский голос. И это было, пожалуй, едва ли не страшнее, чем вопли своры черных людоедов. – Слушай, запоминай и ничего не бойся…

– Не бойся?! – дурным голосом заорал Отражатель, обращаясь к чуткой пустоте. – Не бойся, да? Значит, не бойся?! И правда, чего бояться-то! Выходи, где ты там?! Не бойся, не бойся! Ничего не бойся!

Рядом тихо щелкнуло, прошелестело, и в плечо ходока вонзилось что-то крохотное, горячее и острое. Как муха впилась.

Антаглоуф глухо выругался и схватился за укушенную часть, опасливо развел пальцы – вроде так и есть, крошечный красный бугорок. Отвел от него взгляд – и обомлел: в рассветном сумраке по лысой поляне кружили десятки призрачных теней. Безмолвно переплетались в причудливом танце, разбегались, холодными пятнами размывались в слитном движении и снова сходились.

– Кто мы – тебя это волновать не должно, – продолжил неведомый голос, доносившийся, казалось, отовсюду. Тени бесконечной вереницей завертелись рядом, то появляясь, то почти исчезая на недоверчивом утреннем солнце, которое едва успело пробиться к земле. – Ты нужен нам, ты пришел сюда не просто так. Ты исполняешь заказы, приносишь вещи. Считай, что теперь мы – тоже твои заказчики. Об оплате не беспокойся. Мы спросим тебя о согласии. Если ты согласишься, то сейчас будешь волен заниматься тем, что замышлял. Но к вечеру четвертого дня, чуть раньше или чуть позже, тебя найдет наш воин. Не бойся его. Встреть это время вдали от поселений – туда он заходить не может. Если с тобой будут другие люди, воин убьет их и, возможно, тебя, так что будь осторожен. Следуй с ним сюда. Здесь мы расскажем, что делать дальше. Согласен?

В этот момент все тени разом куда-то исчезли. Антаглоуф все так же полулежал на краю плеши, и в его голове бесполезно крутилась одна дурацкая мысль: вроде бы, ему задали вопрос, но не разговаривать же с пустой поляной?

Словно отозвавшись на его замешательство, небывалые фантомы вновь заскользили между деревьев рядом с ходоком. Сейчас они лишь чуть-чуть не терялись в светлеющей полумгле утра. Как там принято с духами-то разговаривать? Эх, знал бы, что так обернется – хоть к знахарке бы сходил, спросил. Обидятся еще, кто их знает. Как обратиться-то хотя бы?

– Э-э… Уважаемые, а если откажусь? – Отражатель попробовал в меру вежливо прояснить обстановку. Не соглашаться же с налету.

– Тогда ты просто забудешь все, что видел здесь и слышал, – проникновенно и ласково зашептал тот же девичий голос, как будто истаивая вместе с тенями. – Может быть, не только это. Впрочем, из твоей памяти пропадет, самое большее, полгода – не такой уж и великий срок, не так ли? Заставлять силой мы не станем. Но ты очень, очень, очень нужен нам. Соглашайся…

“Ох ты как, а! Полгода! Нет, спасибо, за полгода много чего случилось, забывать – совсем не след. Как раз вот Землекоп еще с прошлого похода мою долю задолжал, да и сосед занимал, пусть немного совсем, но все-таки… – пришла к Антаглоуфу до крайности стяжательская мысль. – Забуду, так эти шельмецы никогда не напомнят сами…”

– Мы щедро тебя наградим, если дашь тот ответ, который мы ждем… – зашелестела незримая собеседница. – Ты больше никогда ни в чем не будешь нуждаться… Сможешь жить так, как хочется, а не как приходится. Ты так нам нужен… Если бы ты только знал.

“А, да демоны с ней и все Подземелье, что я теряю? Соглашусь – и здравствуйте, срединные земли. Если, конечно, не обманут призраки. Доверять им, конечно, не могу, но ведь и я им ничем не обязан! Если почую, что нечисто что-то в заказе – кину их, да и все дела! Хотя нет, не так-то просто. Воин вот придет какой-то – помогать будет, наверное… И следить, чтобы я не сбежал. Да о чем я думаю вообще? Что происходит? Сон, дурной сон, снова сон…” – лихорадочно размышлял Отражатель. Потом вспомнил, как надрывно кашляет теперь сестра, уже полгода с ней приступы случаются. И исход встречи стал очевидным. Тем более, чего не сделаешь во сне?

– Да и катись оно все! Нужен, значит. Согласен, чего уж! Уговорили! Давайте без обмана только. Не забудьте, что обещали.

– Об этом не беспокойся. Жди нашего воина. Береги себя. До встречи, отзывчивый человек… – любовно выговаривал голос, слабея с каждым словом. – До встречи…

Беспорядочно замерцали тени, зашлись белой рябью. Словно в восторге, метнулись друг к другу, как бы желая обняться, и замерли в степенном поклоне.

Антаглоуф моргнул, и наваждение сгинуло, как не было его. Посмотрел на плечо, куда впилось неведомое насекомое – кожа еще чесалась, но бугорок тоже исчез. Как будто и не было ничего… А может, и в самом деле не было? Вот и поляна вроде снова стала незнакомой, а куст кинжальника тихо качается на ветру, напоминая большую метелку. С этими кошмарами гадостными чего только ни привидится… Может, и духи поляны просто приснились в ночном бреду?

Отражатель от души, с заворотом, ущипнул себя за руку и скривился: да, вполне даже ощутимо. Почти до синяка, надо же. Выходит, сейчас сон точно уж закончился. Так были духи или нет?.. Как-то же он оказался на этой проплешине.

Да и ладно, к чему разбирать, что было, а чего не было? Все равно не поймешь, как ни старайся. В поселке вот сосед начал ночами блуждать, да что там сосед… Неделю назад сестра очень напугала. Антаглоуф вышел по нужде во двор, а она там стоит и, раскрыв рот, на луну смотрит. Волосы по плечам распущены, вышла в одной рубашке. Рот черный в темноте, а глаза белые-белые… Пригляделся – а они у нее совсем не на луну, а обратно в глазницы уставились! Да так, что даже краешка цветного не видно! Подбежал, дернул за руку – очнулась, непонимающе замигала… Наверно, и он так же на рассвете прогуляться пошел…

Ну, хватит, что уж. Привиделись ли призраки, или наяву беседовали с ним – по сути, не столь уж важно. Раз уж согласился – задание выполнит, а если тот воин не придет – значит, и не было ничего. Не сложно совсем.

На всякий случай Отражатель попытался заговорить с поляной, обругал самыми распоследними словами кинжальник вместе с его хвойным кадилом и хотел спеть похабную песенку, но передумал, потому что в ней как раз упоминались какие-то духи. Ответа, конечно, не получил. Пробормотав что-то вроде “Ну ладно, как хотите, все равно я согласен”, он двинулся на поиски своего – их с сестрой – глостилита.

Окончательно приняв решение и взбодрившись, Антаглоуф зашагал прочь от голой поляны. Напряженно вгляделся в прикрытое ветвями небо, попытался по восходящему светилу определить, куда же ему теперь идти. Повернулся так, чтобы солнце светило в самый уголок правого глаза, слегка повернул голову в противоположную сторону. По всему выходило, что занесло Антаглоуфа не слишком уж далеко – ну, сколько он за утро успел бы пройти? Значит, если сейчас ходок направится вот туда, на северо-запад, то рано или поздно Гнилозубую стену он обязательно увидит, мимо точно не пройдет. А там уж ясно будет, что за ручей и куда по нему.

Антаглоуф продирался через чащу еще полдня, и, наконец, к вечеру деревья сменились редкими зарослями корявого кустарника. Почти тогда же вдалеке, почти там, где кромка леса царапала пухлые тучи, увидел ту самую стену. Казалось, что за остаток дня он вполне успеет добраться чуть ли не к самому ее подножью, но расстояние было обманчивым. Идти туда предстояло не одни сутки.

Название этого места родилось просто и понятно: ну, что еще можно сказать о неровном частоколе из огромных мертвых домов, которые тесно прилепились друг к другу, заметные издали? Часть невозможных строений сильно источили ветра, часть покосилась, часть надломилась, некоторые вообще наполовину рухнули и застыли угловатыми клыками… Торчат на горизонте щербатым оскалом, привечают стаю мерзких тварей, насмехаются над одиноким путником… Да чтоб пропасть ей, стене этой.

Антаглоуф невольно сплюнул, плотнее закутался в тяжелый плащ и направился дальше, огибая открытую равнину по подлеску. Нечего туда высовываться. До гнездовий змеиных птиц, конечно, пока далеко, но у Отражателя совсем не возникло желания проверять, где начинаются их охотничьи угодья. Целее останешься.

Начинало темнеть, и ходок снова полез на дерево. На этот раз пришлось делать еще один настил сверху, над собой. Мало ли, кто тут ночью с воздуха охотится. Кто в чужом дохлом городе еще живет.

В эту и следующие две ночи спал Антаглоуф удивительно безмятежно и крепко, как редко бывало и в детстве. И это ему сейчас тоже совсем не нравилось – нельзя настолько расслабляться в походе, тем более – когда ты один. Тем более – в темноте. Ох, нельзя…

Теперь Гнилозубая стена была уже совсем рядом, нависала серыми стенами почти над самой головой, давила на душу каменным тленом и глухим молчанием. Змеиные птицы, увы, не галдят и не щебечут, они только тяжело урчат, а змейки шипят в их раздутых шеях… Приходилось беспрестанно останавливаться и ощупывать небо тревожным взглядом: не спускается ли сизокрылая пакость с ядовитым гадом в зобе? Очень мешали треклятые низкие облака, затянувшие солнце, как густая грязная жижа. В них и вся стая спрятаться может, не заметишь… Где же этот ручей-то поганый?

Отражатель принялся на ходу озираться кругом, пытаясь поглядывать и на небо. Ведь должен был свернуть, стена уж вот – рукой подать… Неужели прямо к ней подходить придется?

В животе застыл невольный холодок, и тут же обнаружилось то русло, якобы пересохшее. Как и следовало ожидать, сейчас затяжные дожди все-таки наполнили его мутным потоком, и идти придется по берегу – благо, трава уж вся пожухла, не придется в ней ногами заплетаться…

Облегченно вздохнув, Антаглоуф зашагал вдоль ручья, время от времени перепрыгивая с берега на берег и все больше отдаляясь от злосчастной стены, но не забывая смотреть в ее сторону. Наконец-то дорога ходока пошла под уклон, и снова начался подлесок. Потом показались и деревья. Все, теперь уж вряд ли достанут. Приятного аппетита, птички…

– Здравствуй, дружочек, – сразу же донесся чей-то высокий голос. – Вот ты и попался. Заждались.

И прежде, чем Антаглоуф успел обернуться, слева сильно ударило в висок. В глазах плеснуло черно-зеленым, земля куда-то пропала, а потом вдруг возникла прямо перед ходоком. Нос хлюпнул соленой хворью, снова ударило по голове, земля закружилась, как будто он хорошо перебрал, и накатило забытье.