VI. Привратница дымной долины

Первая луна подходила к концу. Антаглоуф бежал, все так же механически проделывая по нескольку десятков майлосов за сутки. За сутки – потому, что мертвому сон тоже оказался не нужен. Правда, ему все равно приходилось устраивать множество привалов, чтобы подкрепиться песком, булыжниками и водой – тело, как выяснилось, было весьма прожорливым. Каждый раз, когда голод входил в полную силу, оно само, все так же наплевав на повеления ходока, выбирало участок, где песка было больше, чем почвы, а поблизости находился водоем. Затем усаживалось, не особенно заботясь о том, что оказывалось под ним, а оттого все штаны уже были в прорехах от сухих веток и острых камней. И принималось пожирать землю вместе с илом, перегноем, сухой хвоей и непонятно чем еще, опять-таки не обращая внимания на то, что по поводу такой пищи думал Антаглоуф. Выпивало пару горстей воды, зачастую позеленевшей и зловонной, и устремлялось дальше – туда, куда его влекло. Ходок понятия не имел, куда именно, по подозревал, что не в райские кущи.

Ужас понемногу уступал место обыденному смирению. Антаглоуфу уже было ясно, что поднялся он из мертвых не сам – его подняла чья-то злая воля. И воля эта была куда сильнее, чем воля самого Отражателя. У него не было ни малейшей возможности не подчиниться ей и вернуть свое тело. Ходок пытался сосредоточиться на изгнании наведенной мысли, управлять каждым шагом по отдельности, поднять руку и уцепиться за проносящиеся мимо кусты и деревья. Все тщетно. Тело даже не замечало его усилий. Неизвестный колдун, пославший приказ, тоже никак не отвечал. Наверное, лишь смотрел издалека, из какой-нибудь своей башни на болоте, и насмехался над жалкими трепыханиями своей жертвы.

Но дорога бесконечной быть не могла. И меньше всего хотелось думать о том, кто же ждет его в конце.

На вторую неделю пути бороться попросту наскучило. Нет, конечно, так легко сдаваться на милость заклинателя ходок вовсе не собирался. Но если нет даже крохотного отклика – какой смысл напрасно тратить силы и время? Лучше, наверное, сперва прояснить, что и как, а уже потом расшатывать волю колдуна. Когда будет ясно, какие вообще есть лазейки, чтобы уйти из-под его власти.

Вот только… Для каких же страшных дел подняли мертвеца? Если снова вспомнить сказки…

Антаглоуф старательно гнал от себя такие раздумья и принимался считать шаги – ну, как до трактира в поселке. Считал, ни разу не сбившись. Их количество давно перевалило за тысячи тысяч, и ходок не представлял, как назвать такие числа.

Мелькавшие мимо виды поначалу надоедали однообразием, но постепенно начали меняться. Леса вначале стали совсем низкорослыми, а потом и вовсе пропали, сменившись чахлым кустарником. Валунов кругом появлялось все больше, реки и ручьи превратились в пенные и стремительные, подъем все круче забирал вверх. Почва стала бесплодной и каменистой. На горизонте замаячили зубья скал, сточенные песком и временем. Антаглоуф покидал предгорья и приближался к негостеприимному, угрюмому Кардалирскому кряжу. И очень надеялся, что на сами горы карабкаться все-таки не придется. Потому что если тело полезет так, как двигалось всю дорогу – костей точно не соберешь, и начхать, что покойник. Так до скончания времен и пролежишь у подножья с перебитым хребтом и раскрошенным черепом. Если только голод раньше не отправит восвояси, к мертвым.

Весь свой путь тело ходока проделало почти по прямой, лишь изредка огибая особенно глубокие овраги, топкие места или разыскивая брод в чересчур быстрых или своенравных реках. В остальном оно бежало, как привязанное невидимым канатом, который кто-то тянул с той стороны. Переходило реки, болотца и озера прямо по дну, хоть над головой и плескалась водная толща, подчас в десяток человеческих ростов. Продиралось через такие чащобы, что никакой зверь бы не сунулся, будь его шкура хоть бронированной. Презрев здоровенные крепкие шипы, ломилось напрямик сквозь заросли кинжальника. Пробивало острыми камнями многострадальные сапоги ходока – вместе со ступнями.

А уж о логовищах всяческих тварей и говорить не приходилось – тело шумно, с треском и топотом, совершенно без опаски тащилось мимо них. Ходок аж обмер, когда за ним погнался исполинский секач-вилозуб, которому Антаглоуф едва не наступил на рыло, пока тот спал в кустах. Но тело все так же размеренно бежало к своей неведомой цели, ничуть не беспокоясь о разъяренном обладателе огромных клыков-лопат, способных распластать человека надвое. Вилозуб несся за ходоком добрых полчаса, с визгом и ревом круша в щепки чахлые деревца, которым не посчастливилось оказаться на его пути, и отставая от равнодушного тела лишь на какой-то десяток шагов. До Антаглоуфа пару раз долетали куски древесины и ошметки слюны из гигантской пасти, а он не мог даже повернуть голову, чтобы посмотреть, как далеко вторая смерть. Но секач, в отличие от покойника, не мог бежать по нескольку часов, не снижая скорости. Потому все-таки догнать наглеца не смог и отстал. Яростно взрыкнул на прощание и обдал Антаглоуфа брызгами и могучим дыханием, которое прозвучало неслышимым шипением пара, когда коснулось кожи мертвеца.

Ходок мог лишь благодарить судьбу за то, что змеиные птицы гнездятся совсем не здесь.

Ясные дни уходили вместе с последними отголосками короткого лета. Все чаще шли обложные дожди, и набрякшие неряшливые тучи тесно лепились друг к другу. Все чаще тело Антаглоуфа стало устраивать себе привалы. Или, скорее, передышки – не ело землю и песок, а застывало столбом и расправляло плечи, почти сводя их за спиной. Больше всего было похоже на то, что тело пытается дышать по старой памяти, но у него, конечно, ничего не получается. Отражатель чувствовал, что через щель на его лице воздух проходил лишь тогда, когда мертвец читал молитву вслух.

Еще ходок научился различать оттенки своего странного голода. Их ему подсказывало тело. Обычно хотелось закусить все теми же камнями и песком, но иногда вместо них тело выбирало землю под корнями деревьев или какое-то непонятное гнилье – Антаглоуф силился не задумываться о том, чем оно было раньше. Однажды резко и тягостно захотелось разнообразить кушанья свинцом, и тело, как повелось, распорядилось само: сорвало пластину с полы плаща, не снимая его, тщательно расплющило крепкими зубами и быстро проглотило. В дело пошло не больше трети, а остаток пластины тело без особых затей выбросило. Антаглоуфа такое вопиющее расточительство, разумеется, жутко возмутило, но его мысли вновь остались никому не интересны.

Одежда Отражателя теперь больше походила на лохмотья, чем на приличные когда-то вещи. Целые куски ее оставались на окрестных кустах, так что дыр в ней было едва ли не больше, чем ткани, грязь покрыла ее почти сплошной коркой, отовсюду торчали хвойные иглы и свисали пучки засохших водорослей. Сам себе Антаглоуф сейчас больше напомнил бы оживший лесной выворотень, чем труп человека. К тому же, после каждого обеда будто прибавлялось той пыли, какой сплошь была облеплена кожа умершего ходока. Часть ее переставала быть липкой, и телу приходилось долго отряхиваться. Остальной сор оно, похоже, не замечало.

Антаглоуф искренне не понимал, почему до сих пор не переломал ноги, с таким-то заботливым телом. Несколько раз он, увидев, как разворачивается ступня на очередном скользком валуне, был уверен, что сейчас услышит гадкий хруст сломанной кости. Но лодыжки, ступни и голени оставались целыми – тело двигалось дальше, не снижая хода. Особенно удивительным это было потому, что бродячий покойник весил куда больше, чем Антаглоуф при жизни – достаточно лишь заметить, что в рыхлый песок тело проваливалось чуть ли не по колено. Раньше ходоку бы едва присыпало щиколотки.

Вначале он не понял, что цель его пути совсем близка. Тело, к счастью, решило двигаться по ущелью, а не полезло на кручу. И когда после очередного поворота небо у изломанного горизонта перечертили две узкие полосы, Антаглоуф подумал, что там, вдали, выглядывают скальные пики. И лишь следующим вечером, когда над горами собрались черно-синие тучи, он догадался, что, скорее всего, неживое тело направляется именно туда. Ветвистые росчерки молний беспрестанно озаряли темноту, налитую свинцом, и вонзались в одинаковые узкие скалы, больше похожие теперь на громадные штыри. Зрелище было жутким и величественным. Если колдун не живет в таком месте, где же ему еще жить?

Ожидание стало невыносимым. Но тело не собиралось нарушать привычный распорядок: питалось и вставало подышать так же, как днем ранее. Колдун его не торопил. Или не знал, что новый слуга совсем близко?

Половину ночи Антаглоуф смотрел на вспыхивающие тучи и думал о грядущей встрече. В том, что она произойдет этим утром, ходок почти не сомневался. Как не сомневался и в том, что радостной она не будет. Это же куда хуже любого рабства – раб хотя бы может сам выбрать, куда поставить ногу, чтобы ее не сломать.

Но надежда все же оставалась. Отражатель рассудил просто: разум покойнику зачем-то сохранили, хотя без него тело подчинялось бы колдуну даже исправнее. То бишь, нужен не столько безмозглый труп, сколько сам Антаглоуф. А там уж спастись можно – если хотя бы немного свободы будет… Успеть бы, успеть сестру найти.

Хотя… Как уж посудить. Много ли какой-то ходок может знать о черных обрядах? Вдруг душа в тело только с мыслями вместе вернуться может. Так или иначе, пока Антаглоуф может думать – колдун над ним не всевластен. И значит – если может думать, может и выбраться.

Скалы-штыри выросли на треть неба, задевая облака остриями. Как и предполагал Антаглоуф, тело бодро бежало прямиком к ним. Огромные стержни высились по обеим сторонам сильно расширившегося ущелья, напоминая чудовищных размеров ворота. Не доходя до них пару сотен шагов, тело опять остановилось перекусить, и ходок мысленно взвыл от досады, густо перемешанной со страхом и душным, вязким нетерпением. Но, вместе с тем, Отражатель был очень благодарен за новую отсрочку – пусть и совсем недолгую.

Когда он, наконец, подошел вплотную к столбам и встал между ними, не произошло ничего. Совсем ничего. Тело застыло, как третий столб, и, кажется, двигаться никуда больше не собиралось. Антаглоуф чувствовал себя удивительно глупо, но поделать, как обычно, опять-таки ничего не мог. Когда тени удлинились и поползли к неровной стене, Отражатель всерьез подумал о том, что колдун мог просто забыть о мертвом рабе. Вот уж вершина нелепости – проторчать целую вечность посреди какого-то безвестного ущелья! Нет, такое могло случиться только с ним! И как же так? И что же теперь?

Непонятно, то ли эти раздумья что-то подтолкнули, то ли просто пришло время, только вот ощущения неуловимо изменились. Отражатель еще не понял, как же именно, но в следующий миг оказался в кромешной темноте. Глаза перестали видеть. Он даже успел испугаться: неужто так и останется? Сразу почему-то удивился: кому и зачем нужен слепой мертвяк, да еще и такой, будто вкопанный? Однако зрение тут же вернулось, и второй раз в голове всплыла чужая мысль:

“Выполнение базового императива наивысшего приоритета завершено”.

А потом ходок вдруг почувствовал, что тело снова послушно ему. Словно теплая волна прокатилась от затылка до кончиков ступней, освобождая каждый сустав и сообщая хозяину, что уж с этой поры-то ни руки, ни ноги не подведут, всегда верны будут. Антаглоуф мог – сам! – переступить с ноги на ногу, мог поднять руку и даже сложить из пальцев непристойную фигуру. Мог пуститься в пляс и попрыгать на месте, хотя это было бы как-то некстати. Мог жевать камни и песок – не тогда, когда внутри сочтут необходимым, а тогда, когда захочется. Кто бы мог подумать – уже немного забытое ощущение! Все-таки владеть своим телом – это величайший дар.

Немедленно воспользовавшись им, поначалу не вполне веря себе, Отражатель потоптался с ноги на ногу и сделал несколько осторожных шагов к тому столбу, который высился по правую руку от ходока. А вдруг колдун всего-то слегка ослабел, и сейчас снова мертвеца захватит? Или на миг забыл о нем? Или попросту проверяет?

Но чужая воля не возвращалась. Потому ходок приблизился к диковинной скале, обошел ее кругом, коснулся матовой поверхности, услышав беззвучный льдистый звон. Железные, что ли? Ну и ну.

Величина стержней поражала. Каждый – толщиной с вековое дерево, обхвата четыре, если не больше. В какой кузне их выковали, уж не в недрах ли горных? Кто и зачем поставил – даже, пожалуй, воздвиг – их в затерянном среди отрогов ущелье? Ясно было одно: без злополучного колдуна тут точно не обошлось.

Обойдя второй столб, Антаглоуф убедился, что они действительно одинаковые. И что сами собой вырасти не могли – совершенно округлые и гладкие, на железе – ни единого потека ржавчины, и пятен лишайников почти нет, хоть ближние скалы и застлались ими плотно. Хоть и заметно, что скованы давно – совсем не блестят уже, и исцарапаны песком. А в царапинах каплями улеглась влага…

Порыв ветра принес клубы тонкого дыма, тут же расплывшиеся. Дым?.. Откуда он здесь?

– А за скалами долина лежит небольшая. В ней кипят ключи, и пар оттуда, – ответил девичий голос за спиной.

Ходок резко крутанулся назад всем телом – то ли от неожиданности, то ли потому, что в последний раз высокий голос над ухом только беду означал. От встречи под исполинскими стержнями, пронзившими небеса, покойник ожидал чего угодно, но только не того, что увидел.

Там, прислонившись боком к багрово-черному валуну, стояла молодая рыжеволосая женщина, судя по лицу – девчонка почти. Только вот грудь у нее девчоночьей не была – прямо-таки неприлично большая грудь, Антаглоуф в жизни не видел ничего подобного. Но не ее ровные колыхания приковали взгляд ходока, а совсем другое.

Под кольчужным корсетом с литыми сверкающими пластинами юная девушка не носила никакого поддоспешника! Да что там – даже рубашки не надела, полоски ткани не повязала – прямо сквозь крупные железные кольца проглядывала светлая кожа! Антаглоуф никогда не надевал кольчуги, но понимал, что это просто орудие пытки какое-то, а не доспех, если его так носить! Кто заставил девушку подвергать себя такому, и за что? В наказание за разврат, что ли? Какой же кузнец такое… непотребство склепал, и главное – зачем? Куртка Антаглоуфа и его плащ – и то лучше бы защитили! Половина тела открыта – хоть в сердце, хоть в живот бей. И почему тело несчастной женщины под металлом еще не стерлось до кровавых струпьев?

– Да, здравствуй же, странник, – мягко сказала девушка, легко и плавно отходя от валуна, словно несуразная кольчуга совсем не причиняла ей боли. Спину притом держала очень прямо. – Твоя кожа бледна, кровь холодна, плоть горяча, а грудь неподвижна. И сердца в ней больше нет. Значит, ты все-таки пришел к моему повелителю мертвым. Не печалься: это не помеха для дел повелителя. Я – дева-хранительница долины. Можешь называть меня Привратницей.

– Э… Очень приятно, – выдавил Антаглоуф. Опять подивился собственному голосу – тягуче-переливчатому, надтреснутому – и понял, что до того ни слова не произнес с самих похорон.

– Мне тоже. А уж как приятно повелителю – не описать, – очень серьезно проговорила девушка и вдруг заулыбалась. – Рада тебя видеть, очень рада тебе.

Помолчали. Антаглоуф ждал, что она еще скажет, а девушка, которая назвала себя Привратницей, не спешила. Разглядывала мертвеца с застывшей улыбкой, потом слегка склонила голову набок, прищурилась и спросила:

– Скажи, а как давно ты мертв? И как это случилось? Почему воин тебя защитить не смог?

Антаглоуф по-прежнему тупо молчал, уставившись на тяжелую копну темно-рыжих волос. Откуда девушка вообще тут взялась? Он же обходил оба штыря, и мимо валуна этого шел – не было там никого, и спрятаться негде.

Потом опомнился, заговорил, звеня слогами и срываясь в глухой свист:

– Разбойники убили… Убежать хотел, да не вышло. А воина не видел никакого. Постой… Это про него духи говорили?

– Духи? – Привратница нахмурилась, но сразу снова заулыбалась. – А, в лесу? Или на болоте? Да, они о нем, конечно. И я знаю, о чем ты сейчас спросишь. Те места – угодья моего повелителя, а духи – его слуги. Равно как и я. Так что твое прибытие сюда было предначертано… Как видишь.

Ходоку захотелось сказать несколько неласковых слов по такому поводу, но он смолчал и лишь продолжал пялиться на рыжий локон, который выбился из прически девушки на лоб. Ветер сильный, почему же прядь висит, как жестяная?

Перехватив его взгляд, девушка небрежным взмахом спрятала непослушный локон за ухо. Потом, видимо, истолковав по-своему молчание Антаглоуфа, встревоженно подняла брови, шагнула к нему и спросила:

– Как тебя зовут, сколько лет минуло? Женат ли? День сейчас или ночь? Сколько частей получится, если камень разрубить надвое, а потом каждый кусок – еще раз надвое? Отвечай!

Девушка не переставала улыбаться, но от ее тона кровь наверняка застыла бы в жилах, не будь Отражатель уже мертв. Он окончательно растерялся, но поторопился ответить:

– Я Антаглоуф… Лет мне… четвертый десяток скоро пойдет. А сейчас – ну, вечереет вроде. Солнце-то вон где уже. А что про камень было?

– Сколько получится частей, если камень надвое разрубить, а потом каждый кусок – так же, – повторила девушка и зачем-то подмигнула.

– Ну так… Наверное, четыре, – прикинул Антаглоуф.

– Вот и хорошо. – Собеседница безмятежно накрутила локон на палец. – Ты ведь ходок, так?

– Да… Ну, то есть, был, – поправил он сам себя.

– Что значит “был”? – подозрительно покосилась девушка. Подошла к нему вплотную и заглянула в лицо. – Покалечился или решил, что ремесло это опасно чересчур?

– Ну, до того, как умер, – Антаглоуф пожал плечами и отвел глаза. И чего она уставилась так? Продирает аж до лопаток.

– Ах, вот как, – Привратница кивнула, погасила улыбку и снова кивнула. Потом резко отвернулась, в три невесомых шага опять оказалась у валуна и принялась водить тонким пальчиком по бугристому камню. Каждое ее движение было таким легким, таким воздушным, что казалось, будто и она сама – такая же тень, как те, на поляне. Будто и не висит доспех на узеньких плечах, не мешают увесистые пластины, не скребут по нежной коже края железных колец… И будто не холодно ей совсем, а ведь поздняя осень! А девчонка-то – только в кольчуге и штанах, плотно прилипших к ногам! Сапоги – и те с короткими голенищами, да еще и разрезные какие-то!

“Хотя что тут еще ждать, колдуну же прислуживает. Нечисть тоже, где уж ей мерзнуть. А может, тоже мертвая”, – решил Антаглоуф и неожиданно для себя стал совершенно спокоен. Не покойников же ему теперь пугаться, в самом деле!

– Когда же ты успел одеться? – спросила девушка, оторвав взгляд от камня. – С кого все это снял?

Ходок посмотрел на свои лохмотья и отчего-то застыдился. От штанов одни обрывки остались, исподнее – немногим лучше… Плащ сплошь тиной заляпан, да и изодран тоже. Только куртка и держится еще – не зря за нее в свое время отдал глостилитовый обломок со ступню размером.

Измазан с ног до головы, хуже любого бродяги. Гнусно как-то в таком виде показываться, хоть и перед нечистью. Антаглоуф, сколько себя помнил, всегда опрятно держался.

– С кого ж еще… – проскрипел ходок. – Сама ведь знаешь, что меня сюда притащило. Где бы я по дороге одежду нашел…

– Да, это мне известно, – странно подняла уголок рта Привратница. – Так ты говоришь, что до самой смерти тебе не довелось с нашим воином встретиться? Кстати, ты так и не ответил, женат ли.

– Не знаю я ничего о вашем воине, – отмахнулся Антаглоуф, опять не понимая, как она так связывает свои вопросы. – И не женат, не довелось. А что такое?

– Я тебя ждала, – тихо и доверительно сказала девушка, оказавшись вдруг совсем рядом. А потом приложила маленькую ладошку к шее ходока. Пальцы жарко и нетерпеливо прошептали по коже.

На Антаглоуфа навалился бешеный шквал из обрывков чувств, впечатлений, мыслей, каких-то невообразимых рядов рун, слов и знаков, которые пели обо всех тайнах мира и о тленности живого, сулили вытолкнуть Антаглоуфа из его головы. Жизнь – это последовательность символов, говорили они. А ты – неживой, неживой, неживой, но тоже последовательность. Просто другая. Все системы работают в штатном режиме. А мы тебе говорили еще тогда, на ручье. Система управления неизвестна. Дата загрузки… Состояние носителя… Текущие координаты… Да-да, эти самые. Внутренняя ошибка. Нет, не запретишь, все ей расскажем! Ей нужно знать! Несанкционированный доступ… Да ты что же, спорить вздумал? Ты гляди! Разрешить. Не разрешать! Ладно, не разрешай, мы уж и так рассказали, что спрашивали.

– Трудно мне с тобой будет, – вздохнула Привратница мгновением позже. – И повелитель недоволен. Что с тобой делать? Куда ты собрался? Не женат ведь, семьи нет. Окончилась твоя жизнь земная, привыкай. Ты нужен мне, ты нужен повелителю.

– Я не женат, – бестолково повторил Антаглоуф, понемногу приходя в себя. – Но семья у меня есть. Сестра. И она в беде, в большой очень. Отпусти меня. Я ей помогу и вернусь.

Он увидел, как сходятся тонкие брови Привратницы, как наливаются тьмой рыжие волосы, и понял, что та откажет. Гневно крикнет, может, рассмеется уничтожающе, хлестнет маленькой ладонью по мертвой щеке. И тогда он бросится на нее, вцепится в горло, и будь, что будет. Пусть снова холод посмертия – один раз было уже, чего теперь бояться. Зачем топтать землю покойнику, если он единственному родному человеку не поможет.

Но девушка медлила. Пасмурным стало ее лицо, мрачнее тучи, глаза заблестели, как молнии. Но грозой Привратница не разразилась. И Отражатель заговорил опять, торопясь, с горячностью, которая даже сквозь заунывный покойничий звон прорвалась:

– Вернусь, слово даю – вернусь! Скажи… повелителю, что вернусь! Обещаю! Поклясться готов чем угодно, чем скажете! Сразу вернусь! Больше мне среди людей делать нечего, сам вижу.

Лицо девушки совсем застыло, но тотчас же улыбка вспыхнула на нем, как раньше. Привратница прикрыла глаза – надо же, какие у нее длинные ресницы – и задумчиво кивнула:

– Так значит, сестра? Ну что ж! Сестра. Занятно. Мой повелитель, безусловно, не намерен отказываться от его высочайших замыслов. Но он может, я думаю, отсрочить твое… задание. Мне нужно испросить его позволения. Ты же пока не достоин его приема. Ожидай.

И, обдав ходока неуловимым ароматом каких-то лесных цветов, легко промчалась мимо, свернув за треснувшую надвое скалу. Антаглоуф поглядел вслед, но идти за ней не решился – хватит испытывать судьбу, в следующий раз не смилостивится. Сказано – ждать, значит, он подождет.

Вернулась девушка очень скоро. Неизвестно уж, как она там со своим повелителем беседовала, да и это сейчас занимало Антаглоуфа меньше всего. Но мучить его новым ожиданием Привратница не стала, прокричала еще на бегу, только появившись из-за скалы:

– Повелитель доволен тобой и не таит на тебя зла! Он верит тебе и добросердечно жалует свободу – но помни о своем зароке! Обманешь его – и кара не заставит себя ждать!

Остановившись в паре шагов от Антаглоуфа и немного отдышавшись, девушка продолжила, уже приняв торжественный вид:

– Слуг своих властелин видит отовсюду, нигде не укрыться. Распоряжаться твоим телом помимо твоей воли он больше не сможет – ты это, должно быть, и сам осознал. Но зато в его власти при первом же подозрении отправить тебя в призрачные чертоги, уже навсегда. Смотри!

Привратница ткнула острым ноготком в сторону левой руки Антаглоуфа, и его указательный палец разорвался на куски – живой человек бы и глазом моргнуть не успел. Больно не было совсем, но ходок сразу почувствовал, как стал чуть менее… полезным? Всего чуть-чуть, но меньше. И голод всплыл из небытия.

Крови тоже не было, как и раны – остался лишь ровный срез, как на камне. Или уже успело затянуться?

– Зачем же ты? – только и спросил ходок, рассматривая изувеченную неживую кисть.

– Да где уж мне, – грустно усмехнулась девушка. – Такова воля повелителя. Видишь, какой властью над тобой он наделен? Наказывать тебя он, разумеется, может не только отрывая пальцы. Локти, колени, руки… Но самое для тебя страшное – если разрушить голову. Остальное – не так плохо. А вот о пальце не печалься, отрастет другой. Лучше прежнего!

– Все как в сказках, да? Там правда? – припомнил Антаглоуф. – Если мертвецу голову отрубить или пробить насквозь – то ему и упокой наступает?

– Да, как в сказках, – ласково потрепала его по щеке Привратница. – Поэтому будь осторожен. Я за тебя очень переживаю. И не серди повелителя.

– А то ж, конечно, не стану, – уверил ее Антаглоуф. – Я пойду, да? Можно?

– Подожди. Дай-ка я хоть твою одежду чуть подлатаю… Отвернись.

– Зачем отвернуться-то? – не понял Отражатель.

– Если женщина просит отвернуться – значит, так и нужно сделать, и не спрашивать, зачем! – Привратница лукаво поглядела на него из-под опущенных ресниц. Оставалось только послушаться.

Пока девушка тянула и дергала одежду, пытаясь то ли отряхнуть ее, то ли свести края, чтобы шов вышел, Антаглоуф размышлял о том, насколько он себе хозяин. Тело, получается, уже не отберут. А остальное не так важно. Обещание он все равно нарушать не собирался – не для себя просил. Да некуда больше идти. Не по пути с мертвецами людям.

– Да стой ты, не вертись, – недовольно протянула Привратница. – Для тебя же стараюсь. Послушай, а как тебе удалось отрастить нос и губы? Причем нос такой… далекий от прекрасного? Это твой? У тебя такой и был?

– Э-э… Не знаю, – заскрежетал Антаглоуф, сбитый с мысли. – Я своего лица давно не видел. Не знаю, что там выросло.

– Сейчас закончу и покажу, – решила девушка. – Повелителю интересно будет. Все. Скажи, я умница?

Ходок опустил голову, посмотрел на изрядно потрепанную рубаху и выругался про себя. Тьфу, нечисть! Он-то думал, что девушка просто иглой заштопает, а она – ведьмовством каким-то. Ни единой прорехи – даже на штанах, хотя вместо тех вообще лоскуты висели! Ни заплат, ни ниток не видно, и грязи нет. Как новое, будто не надевал ни разу. Вот ведь, а!

– Ну вы и… То есть… – Ходок осекся. – Спасибо, конечно же. Очень выручила.

– Заходи еще, – хихикнула девушка. – Буду ждать, я же говорила. А, чуть не забыла. Лицо.

И тут же сунула Антаглоуфу под нос крохотное зеркальце, которое невесть откуда появилось в ее руке. Настоящее зеркальце – не просто медяшка начищенная. Из гнилых городов, наверное.

Привратница оказалась права – вместо щели на лице Антаглоуфа теперь виднелся вполне себе человеческий нос, хоть и плоский чересчур. Очертились губы, скулы выступили, лоб перестал быть плоским, как лепешка. Выправился подбородок, когда-то скошенный назад. А ведь Антаглоуф мог и сам догадаться – ногти-то на пальцах неделю назад приметил. Тонкие, едва выступающие над кожей, но раньше и таких не было.

– Так что ты скажешь? – настойчиво переспросила девушка.

– Откуда ж мне знать, как оно получилось? – сказал ходок, проводя пальцем по брови и вертя зеркальце перед глазами. Штучка-то какая забавная, и как сохранилась хорошо! – Когда очнулся, совсем иначе было, это да.

– А ты видел, что ли?

– Ну да, в ручей заглянул, – недоуменно развел руками Отражатель. – Что не так?

– Повелителю любопытно будет, ты слышал ведь, – повторила его движение Привратница и залилась необыкновенно чистым смехом. – Ну, уходи же! Вижу ведь, торопишься. Подарю кое-что напоследок.

И прежде, чем ходок успел ответить, девушка приникла к нему и обвила его шею руками. Палящим облаком вновь прихлынули знаки, слова, руны и числа, но сказали они на этот раз только одно – координаты точки и азимут.

– Как туда идти, ты понять должен. Вот там обычно торгуют невольниками с черными племенами. – Прислужница колдуна откинула голову и впилась взглядом в неподвижные глаза ходока. – Черные продают своих белым, иногда и белые своих – черным… Черные-то всех подряд продают, как и другие дикари, а вот ваши разбойники – девушек обычно. Продают, меняют… Если ты свою сестру и сможешь найти, то именно там. Рабство в империи не признано ведь еще? Выходит, и руки у тебя развязаны.

– Спасибо тебе… Не знаю, чем отблагодарить смогу. – Голос Антаглоуфа зашипел, прыгнул и сорвался. – Я вернусь, обещаю. Повелитель тебя из-за меня не накажет.

– Только ему не рассказывай, что я помогла, – тихо проговорила она, отстраняясь. Звякнули железные кольца доспеха. – Ступай же! Вызволяй сестру, неживой герой! Я жду тебя, очень жду.

Отвернулась, приложила ладони к лицу. Плечи девушки дрогнули. Антаглоуф замешкался было, но она махнула рукой:

– Ступай. Времени у тебя действительно немного.

И долго еще стояла ее точеная фигурка в просвете ущелья, между двумя громадными железными стержнями. Ходок оборачивался много раз, показывал ей на скалы и кричал, чтобы шла к своему повелителю, не гневила зря, но девушка никуда не уходила. Антаглоуф почти потерял ее из виду, но чувствовал, что Привратница все провожает его.

Так он и отправился дальше – ходок, отпущенный из узилища своего тела.