Глава 8

Государственный совет, созванный канцлером в Зимнем дворце из-за сложившейся чрезвычайной ситуации, вела вдовствующая императрица. Мария Федоровна редко присутствовала на правительственных заседаниях, лишь когда по протоколу требовалось ее формальное участие как регента малолетнего государя, да и не вмешивалась в распоряжения Лексея. Но на этот раз он сам пригласил, уж слишком важный вопрос ставился на совете — возможное втягивание страны в военный конфликт, притом, вероятнее всего, против Франции — самого сильного государства в Европе, по крайней мере на суше. Отсидеться в стороне, как в недавней войне между двумя коалициями, вряд ли теперь удастся, о том канцлер во вступительной речи поведал высшим чинам страны:

— Нам не нужна чужая война, о том мы неуклонно заявляли всем, кто пытался втянуть нас на чьей-либо стороне. Но вот неймется кому-то, не дает покоя наш нейтралитет, дошло уже до провокации — убийства французского посла. Кто замешан в нем — еще не ясно, следствие до сих пор не нашло виновных, — только очевидна заинтересованность обеих сторон, каждая из них может быть причастна. Новый посол Франции передал ноту от своего императора, я вам сейчас зачитаю ее, но скажу сразу — Наполеон нагло воспользовался случившимся несчастьем и пытается надавить на нас.

Медленно, останавливаясь на каждом важном моменте, Лексей читал меморандум французского императора, а все присутствовавшие в Овальном кабинете чины слушали молча, никто не перебивал ни словом. Когда же закончил, сделал паузу, давая время осознать услышанное. Первой высказалась императрица, в ее голосе явно звучала тревога:

— Скажите, Алексей Григорьевич, что нам следует ожидать от Бонапарта, неужели начнет войну?

Лексей отвечал ей и всему совету на злободневный вопрос, из-за которого, собственно, собрались:

— Полагаю, что не пойдет на нас войной, по меньшей мере, в ближайшие годы — мы же на него не нападаем, а вот английская коалиция наверняка, так что ему сначала с ней надо справиться. Но навредить может — перехватом наших судов в море и портах, конфискацией грузов, задержанием или даже заточением торговых людей и моряков, да и на блокаду баз способен. Оставить без отместки недружественные деяния мы не вправе, нам нужно хорошо продумать ответ как на присланную ноту, так и последующие меры. Только должны понимать — не следует вступать в войну без крайней нужды, но готовиться к ней обязаны. И еще, ни в коем случае нельзя идти в коалицию с Англией — не хватало нам своими руками помогать худшему врагу!

Когда же приступили к обсуждению ответных действий на французскую угрозу, то руководителями ведомств высказывались во многом различающиеся мнения. Министр иностранных дел Вейдемейер (*православного происхождения с немецкой фамилией!) ожидаемо осторожно призвал не обострять отношения с Францией, главным противником Англии. Наверное, исходил из двух древних истин — враг моего врага мне друг и худой мир лучше доброй войны. С той же нотой предложил пойти на какие-то уступки по незначительным претензиям — дать запрашиваемую компенсацию, пообещать выдать преступников, если, конечно, их найдут, помочь с поставкой оружия и боеприпасов. С другими поступить дипломатичнее, без резких выражений и прямого отказа — мол, надо все взвесить, просчитать свои возможности, в общем, протянуть время, а там будет видно.

Министр обороны генерал от инфантерии Барклай-де-Толли высказался более прямолинейно, по принципу — какой привет, такой и ответ! Коль против нас применят силу, то и мы поступим подобно — посмотрим, кому будет хуже! Как ни странно, его поддержал адмирал Траверсе, недавно назначенный главой морского департамента — сам француз, а предложил пойти против своих сородичей. По его суждению, следовало вывести корабли Балтийского и Средиземного флотов на патрулирование важных морских коммуникаций и сопровождение торговых караванов. В случае же прямой угрозы вступить в бой с неприятелем, кем бы он ни был — француз или англичанин, либо кто-то еще. Другие министры предлагали нечто среднее между двумя крайними мерами с общим смыслом — не лезть на рожон, но и в обиду себя не давать. Итог обсуждения подвел канцлер, выразил свое решение, а императрица, разумеется, полностью с ним согласилась и утвердила.

В тот же день Лексей составил послание императору Франции и передал послу Савари. В нем он выказал сожаление по случившемуся между их странами недоразумению и готовность разрешить его миром. Согласился выплатить компенсацию за убитого посла и его жену, пообещал предпринять все возможные меры для розыска убийц, а затем выдать их имперскому правосудию. Также предложил помощь в снабжении современным оружием и боеприпасом по приемлемой цене, строительстве боевых кораблей, обучении французских экипажей, если в том будет нужда. Но предоставить свой флот и войска для участия в боевых действиях отказался прямо, без лукавых уверток. Впрочем, тут же оговорил, что гарантирует невмешательство и на стороне противника, еще раз подтверждая нейтралитет своей страны. В конце послания выразил надежду, что мудрый Император не прибегнет к высказанным в ноте угрозам, иначе России ради защиты своих интересов придется выступить против них, чего бы она не хотела.

Тем временем в стране произошло событие, вызвавшее в обществе несравненно больше толков, чем конфликт с Францией. В октябре после довольно бурных споров в правительстве, Сенате и Священном синоде, нередко доходивших до оскорблений и обвинений в корысти, а иногда и рукоприкладства между государственными мужами, все же приняли Манифест о земельном переустройстве. В нем прямо высказывалась цель освобождения крепостных и казенных крестьян от любой неволи и предоставлении каждой семье земельного надела по числу душ, считая женщин и детей. Подробно расписывался каждый шаг и сроки его исполнения в каких-то пределах в зависимости от обстоятельств в конкретных губерниях и наместничествах. На первом этапе, вводимом со следующего месяца, государство гарантировало крестьянам право на жизнь — помещик теперь не имел права убивать своих крепостных или наносить им увечья, а ответственность назначалась та же, что и за свободного ремесленника или иного работного человека. Оговаривались другие послабления — количество дней барщины, величина оброка и податей, запрет на продажу семьи по отдельности, отнимание детей от родителей и родных.

Так же детально давался расклад последующих мер — от полной свободы крестьян и компенсации владельцам их стоимости государством, до выкупа земельных угодий и предоставлении землепашцам сначала в аренду, а после передачи в их собственность за установленную для каждой земли цену. Сказать, что Манифест вызвал в стране бурные эмоции, будет слишком слабым сравнением. Ожидаемо возмутились дворяне, владельцы поместий — мол, нарушаются исконные их права, установленные еще при царе Горохе, то есть не один век назад! А компенсации за крестьян и выкупная цена земель курам на смех — она почти вдвое меньше, чем на торгах! Правда, лукавили при том изрядно, беря для сравнения стоимость самого крепкого и мастеровитого мужика и лучших земельных наделов. От дворянских собраний и части губернаторов поступали заявления о неправомерности лишения собственности уважаемых в обществе людей, кратном увеличении выкупных цен, да и сроков — предлагали растянуть до полувека! Недовольство Манифестом перешло в армию и флот, особенно в гвардейских полках — немалая часть офицеров и генералов в открытую подняла ропот, потребовала отмены нового закона.

Подобную реакцию Лексей и его ближайшее окружение ожидали — странно, если бы ее не было! Накануне обнародования Манифеста предприняли ряд мер, позволяющих им контролировать ситуацию — во все губернии направили комиссаров с довольно обширными полномочиями, вплоть до введения чрезвычайного положения и отстранения от власти местных чинов. Кроме того, приказом министра обороны объявили в войсках и на флоте повышенную боеготовность, любое неисполнение распоряжений высшего командования и верховной власти считать мятежом, а зачинщиков — государственными преступниками. А уже после официального вступления закона в силу специально назначенные агитаторы провели пропаганду о его необходимости стране и пользе для простого народа. Немалую помощь оказала православная церковь, по воле своих архиереев проповедовавшая прихожанам любовь к бедным и униженным. Результатом стала поддержка реформы подавляющей части населения, даже тех же дворян, а в воинских подразделениях мятежные офицеры оказались в меньшинстве, да и не успели организовать более-менее реальное сопротивление, были арестованы службами собственной безопасности за измену государству.

Те же дворянские собрания указом вдовствующей императрицы распустили, сместили губернаторов, попустительствовавших противникам реформы. Всеми решительными мерами и своевременным пресечением мятежа удалось избежать серьезных волнений в народе и в войсках. А гвардейские полки, вновь оказавшихся замешанными в интригах против действующей власти, расформировали, зачинщиков же смуты отдали под трибунал. Так перестали существовать рассадники измены и заговоров, давно уже переставшие быть 'сберегателями царскими', как называл их когда-то Петр Первый. Для нейтрализации и обезоруживания мятежных полков провели настоящую боевую операцию — накануне их роспуска скрытно подтянули к столице один из самых боеспособных корпусов под командованием молодого генерал-лейтенанта Багратиона, его части окружили и заблокировали все подступы к гарнизонам. После истечения установленного для сдачи времени пошли на штурм казарм и баррикад, применили кроме обычного стрелкового оружия ручные гранаты, только недавно поступившие в пехотные подразделения по образцу флотского десанта. Не обошлось без жертв с обеих сторон, особенно у гвардейцев, заметно уступавших в боевой выучке — их просто не жалели, перебили почти треть, бойцы выместили злость на избалованного привилегиями противника.

Разумеется, недовольство крепостников никуда не делось, только приняло скрытую форму — тайно собирались в чьем-либо поместье или особняке, строили козни на будущее от саботажа реформы вплоть до формирования собственных отрядов и защиты с оружием своих интересов. Наиболее организованным и опасным стал заговор столичной знати, в него втянулись даже высшие чины правительства, не смирившихся с введением нового закона. Объектом покушения избрали ненавистного канцлера, справедливо полагая, что с его устранением можно многое поменять — перехватить власть и призвать на трон Александра, а уж тот поступит так, как им нужно. Да и он сам выразил заговорщикам согласие, уж любви у него родной дядя не вызывал ни капельки, 'благодаря' тому прозябал на вторых ролях в министерстве обороны, а мог бы и в ссылке, лишь заступничество брата Константина позволило остаться в столице. Организаторы сговора не стали откладывать надолго исполнение своего плана, не без основания опасаясь его раскрытия органами безопасности, перед самым Новым, 1805 годом предприняли задуманное покушение.

Лексей допустил серьезнейший просчет, после осенних треволнений расслабился во вроде наступившем покое. Крестьянская реформа начала уже действовать, прошли первые суды над помещиками, измывавшимися над своими крепостными, показавшим всем суровость нового закона невзирая на титулы и богатство виновных дворян. Специально назначенные инспектора земских служб проверяли исполнение установленных в Манифесте уложений по барщине и оброку, накладывали солидные штрафы на нарушителей. Казалось, принятые меры давали очевидный результат, владельцы поместий уже гораздо осторожней обращались со своими рабами, а те наконец поверили в защиту государства.

Да и с Наполеоном удалось договориться миром, тот выторговал еще некоторые уступки и угомонился. Среди них Россия обязалась передать образцы прежних новинок — миноносцев, мин различных типов, аэростата собственной конструкции, подводной лодки, ручных и пушечных гранат с разрывным запалом и ударным детонатором. Да и особой тайны они уже не составляли, за прошедшие годы ведущие державы обзавелись собственными аналогами, мало в чем уступавшим прототипам. Впрочем, сама Россия не стояла на место, совершенствовала первые образцы, начала производить новые боевые средства и их, конечно, никому не передавала, сохраняя в особой тайне, так что могла удивить будущего противника не одним 'сюрпризом'.

Тот день ничем не предвосхищал угрозы, проходил у Лексея как обычно — совещания, отчеты, прием визитеров, встречи с нужными людьми. Разве что во второй половине планировал выезд за город на артиллерийский полигон, там проводились заключительные перед началом производства испытания нового орудия — бомбической пушки, рассчитанной на стрельбу разрывными снарядами большого калибра (*бомбами) по настильной траектории. Прежде в обычных пушках применялись ядра и их поражающая способность, особенно против линкоров, считалась слишком малой, даже десятки попаданий не выводили корабль из строя — ядра просто вязли в бортах метровой толщины, не нанося серьезного ущерба. С недавних пор стали применять бомбовые гаубицы, но из-за низкой точности стрельбы по навесной траектории (*угол возвышения ствола свыше 20 градусов) на флоте не использовались, их устанавливали в крепостях и фортах для поражения наземных целей по пристрелянным ориентирам.

Бомбическая пушка с разрывным снарядом

Испытания пушки прошли успешно, ее 60-фунтовый снаряд разнес в щепки деревянную мишень заданной толщины с дистанции двух кабельтовых — реальной для линкоров в морском сражении. Цель же на вдвое большем расстоянии также поразил, проделав в ней солидную брешь, так что ведомственная комиссия приняла орудие к производству без каких-либо оговорок и замечаний. Лексей в полной мере разделял такое мнение, собственно, с его подачи и разработали пушку на базе уже существующей, меньше чем за полгода довели до ума. Конечно, в ходе реальных стрельб в море могли выявиться какие-то огрехи, но считал их вполне допустимыми, главное же — у русских моряков появилось новое средство поражать врага считанными попаданиями или даже первым, причем на достаточно большой дистанции от кораблей противника.

Выехал с полигона в довольном расположении духа, тем более, что руководство артиллерийского управления обрадовало новостью о скорой готовности еще одной новинки — боевой ракеты с пороховым зарядом и движителем, подобной известной шутихе, но со специальной пусковой установкой и стабилизаторами полета. Насколько стало известно от зарубежных агентов из подкупленных чинов военных ведомств, подобную разработку вел британский полковник Конгрив с сыном и даже провел первые испытания. Нельзя было допустить превосходства англичан в перспективном оружии, потому еще весной дал задание специально созданной группе инженеров и мастеров при пушечном заводе срочно начать собственные работы, дал для начала некоторые наводки по принципу действия и конструкции снаряда. Так что услышанная новость оказалась вдвойне приятной для Лексея, за себя и своих людей, добившихся поставленной цели.

Запуск ракеты Конгрива

Перед самой заставой дорогу преградил воз с рассыпавшейся копной сена, рядом с ним возились два мужика в серых зипунах, деревянными вилами закидывали выпавший груз обратно. Увидев приближавшийся экипаж с конвоем, они отошли ближе к саням и замерли в поклоне, но как только карета поравнялась с ними вплотную, объезжая воз, выхватили что-то из копны и бросили под колеса, тут же метнулись за сани и бросились в лес, подступивший в этом месте к самой дороге. Через считанные секунды один за другим раздались взрывы, карету подбросило на добрый метр, а потом она рухнула на снег, разваливаясь на части. Охрана на какое-то время оцепенела, после, по команде старшего, частью бросилась к развороченному экипажу, несколько стражников соскочили с коней и побежали вдогонку за беглецами.

Лексей в захвативших его думах не видел, что происходило на дороге, но внезапно возникшее чувство тревоги как-то встряхнуло внимание, посмотрел в дверное окно в тот момент, когда лжекрестьяне метнули свои снаряды. Среагировал почти мгновенно, рванул в противоположную сторону, почти вырвал дверь и вылетел из кареты практически одновременно с первым взрывом. Последовавшая волна подбросила на несколько метров, кусками корпуса поразила голову и спину Лексея, а потом с огромной силой ударила о мерзлую землю, ломая его плоть и выбивая дух.

Сколько времени прошло в забытье и где блуждала его душа — о том не ведал, очнулся в полной темноте, лишь едва различимые звуки подсказывали, что он в бренном мире, а не потустороннем, да и острая боль, охватившая все тело, не давала усомниться в том. Чуть погодя уже более отчетливо воспринимал происходившее вокруг — слышал чьи-то голоса, всхрапывание лошадей, скрип снега под полозьями, чувствовал всплесками боли потряхивание на неровностях — по-видимому, его везли на санях. Только ничего не видел, как ни старался хоть что-то разглядеть — вокруг вся та же черная мгла, потом пришло понимание, а с ним страх, что он ослеп. Оставалось надеяться, это временно, от контузии, и когда-нибудь зрение вернется, иначе не представлял — как жить ему слепым!

Сознания Лексей больше не терял, терпел боль, сжав волю в кулак, лишь иногда невольно стонал, когда становилась особенно острой. При том она не лишала ясности воспоминаний о случившемся с ним, помнил все до последнего мгновения после взрыва. Отчетливо осознавал, что попал в подстроенную кем-то ловушку, испытывал кроме понятной досады на себя также тревогу — добром покушение на него не закончится, враги непременно предпримут следующие шаги, какие именно — в том не стоило большого труда догадаться. Мысль не допустить такого поворота ситуации захватила Лексея полностью, на какое-то время забыл о своем недуге, продумывал экстренные меры, возможные в его состоянии, каким бы отчаянным оно ни было. Тихим шепотом — громче не хватило сил, — окликнул того, кого он узнал по голосу из находившихся рядом бойцов: — Сержант, подойдите ближе...

Услышали его не сразу, лишь после третьей попытки прозвучал ответ: — Ваше высокопревосходительство, вы звали меня?

Передал вызванному сержантом помощнику-секретарю срочные инструкции, тот галопом отправился к нужным людям, еще несколько гонцов направил в ведомства с приказом о немедленной связи их руководителей с Адмиралтейским госпиталем — туда, собственно, его везли. В лечебном учреждении важному пациенту организовали срочную помощь — после осмотра главным лекарем поместили в отдельную палату, здесь под его наблюдением обработали наружные раны, наложили корсеты и лубки в местах перелома (*гипс в это время еще не применялся), дали отвары для лечения внутренних органов. К тому времени в госпиталь прибыли один за другим вызванные министры и главы департаментов, получали указания и отбывали в спешке — тут каждый час на счету, опасность грозит всей их власти, на самого канцлера устроили нападение!

Пока отдавал распоряжения своим людям, старался не показывать недомогания, держался уверенно и твердо, после же, оставшись один, впал в забытье от изнеможения — напряжение последних часов не прошло для его изломанного организма бесследно. Что происходило после, выпало из сознания, пришел в себя лишь на вторые сутки и первое, что почувствовал — боль в теле стала терпимой, не пронизывала острыми приступами. Вслед пришло ощущение кого-то рядом, даже не видя его — зрение так и не вернулось. Как-то неожиданно возникло чувство того, что представляет окружающее как будто воочию. Оно было сродни видению каких-то объектов, каким он пользовался прежде, но стало более четким и конкретным, уже не смутным образом. Стоило Лексею чуть сосредоточиться, тут же понял — у его постели находится жена или, как окружающие воспринимали Тому, любовница или сожительница. Семью свою перевез в столицу недавно, чуть более месяца назад, когда стало свободнее со временем, да и острота происшедших событий спала. В минувшие полгода разлуки отправлял родным письма и подарки, вместе же с ним жили старшие сыновья, оба морские офицеры — разумеется, если не уходили в плавание.

Минуту Лексей всматривался — если так можно было назвать внутреннее восприятие, — в облик родной женщины, различал черты лица, даже цвет ее глаз. Казалось, сама природа пожалела его — отняв обычное зрение, воздала другим, в чем-то, несомненно, уступавшим, но не столь удручающе, как могло быть. Да и надежда вернуть утерянное не покидала, пусть и через долгие годы, так что не позволял себе унывать — главное, он жив и, в большей мере, здоров, как бы ни хотели навредить его недруги! Позвал жену, обращаясь как когда-то в молодости, стараясь унять заметную в ней тревогу: — Ласка моя, не волнуйся — со мной все в порядке, правда!

Пробыл Лексей в госпитале почти месяц, пока не зажили раны. Благо еще, что обошлось без серьезных внутренних повреждений — были опасения с легкими, когда отходили мокроты с кровью, да и под грудиной беспокоили боли, по-видимому, вызванные переломом ребер. Помогли справиться чудо-отвары главного лекаря, уже через неделю стало заметно легче, спустя несколько дней они прекратились. Правда, со зрением обстояло гораздо хуже, хотя зрачки остались целы, повредилось где-то внутри, но что именно и можно ли излечить — лекарь лишь недоуменно качал головой и уповал на милость божью, сам он бессилен помочь. Впрочем, Лексей не держал обиду, напротив, считал, что ему повезло с врачевателем, действительно знающим лечебное дело, насколько в то время было возможно, а не каким-либо шарлатаном, подвизающимся на людских страданиях.

Все это время не прекращал работу, в первое время лежа в больничной койке, а потом и за столом. Читать документы, конечно, не мог — в том ему помогал секретарь, с утра до вечера находившийся рядом, — а в остальном нисколько не было заметно, что он не видит. Да и гости обращались к нему как обычно — рассказывали о происшедшем за минувшее время, выслушивали указания, с горячностью спорили и пытались переубедить, если в чем-то не соглашались, забывая о недуге обитателя больничной палаты. Накал первых дней после покушения постепенно спал, жизнь постепенно возвращалась в привычную колею, иной раз Лексею казалось все происходившее тогда привидевшимся ему кошмаром — нападение на него, вооруженные столкновения поднятых по тревоге полков с какими-то неопознанными отрядами, захват мятежниками Зимнего дворца, последующее его освобождение подразделениями спезназа и пленение лидеров смуты, среди них Великого князя Александра, которого заговорщики уже провозгласили императором.

Как выявило следствие после подавления мятежа, его организаторам удалось собрать довольно внушительную военную силу — почти тысячу бойцов, из них треть составили офицеры и солдаты расформированных гвардейских полков, тайно покинувшие свои новые части не без попустительства начальства. Почти столько же набрали среди наемников, подвизавшихся в охране купеческих обозов, а остальные представляли собой уголовников, готовых за деньги убить кого угодно. В условленное время они выступили из сборных лагерей в поместьях заговорщиков, подступили к городу, а потом по команде своих вожаков спешно направились на захват оговоренных каждому отряду важных объектов — Зимнего дворца, Михайловского замка, правительственных учреждений, воинских арсеналов. По сути, им ставилась задача обезглавить действующую власть, сместить малолетнего императора и назначить своего.

Отчасти заговорщикам удалось реализовать задуманный план — взяли императорскую резиденцию, возвели на трон Александра, тут же издавшего заранее подготовленные указы о принятии верховной власти и отставке правительства во главе с канцлером. Захватить Михайловский замок и добиться от вдовствующей императрицы отречения малолетнего Николая мятежникам не вышло — им помешала охрана и подоспевшая ей на помощь рота десанта. Да и с нейтрализацией руководства силовых министерств также — вовремя предупрежденные гонцами от раненого канцлера министры и их помощники успели вызвать на подмогу дежурные подразделения, а затем поднять по тревоге боевые части. С Лексеем у заговорщиков также выпала неудача, наверное, самая значимая в их провале — не сумели покончить с ним или хотя бы обезвредить, тот слишком быстро пришел в себя и предпринял все возможные в его состоянии контрмеры.

Следствие шло недолго, как и суд над мятежниками, их вина представлялась очевидной и не требовала дополнительных доказательств — куда уж яснее, когда схватили с поличным, да те и не пытались скрыть свою причастность, разве что больше доносили на других, выгораживая себя. Трибунал над военными преступниками вынес суровые приговоры, почти двум десяткам смертную казнь, многим тюремное заключение на различные сроки, лишь единицам из офицеров удалось обойтись разжалованием или увольнением. Гражданский суд обошелся гораздо мягче — лишением дворянства и конфискацией имущества, кому-то назначил ссылку на поселение в Сибирь и Дальний Восток вместе со своей семьей, уголовную же братию приговорил к бессрочной каторге.

С Александром вышел особый прецедент — наверное, впервые в истории Российского государства члену правящей семьи присудили пожизненное заключение. Из-за такого приговора у Лексея состоялся трудный разговор с императрицей — та пыталась отстоять старшему сыну какую-либо свободу, пусть даже в ссылке, доводы деверя об опасности для страны и власти подобной снисходительности не убеждали ее. Уступила лишь прямому шантажу от него — пригрозил отставкой, а дальше пеняет на себя! После между ними долгое время сохранялись далеко не лучшие отношения, Мария Федоровна не скрывала обиду. Старалась избегать общения с ним, а если уж приходилось вступать в разговор, то с явной неохотой, без тени прежней задушевности. Лишь к следующей весне сменила гнев на милость, да и сложившиеся к тому времени обстоятельства как-то сблизили их.

В эту зиму в Российскую столицу зачастили гости из двух немецких земель — Пруссии и Баварии. Объектом их внимания стала одна из дочерей Марии Федоровны — Великая княжна Екатерина Павловна. Ей пошел семнадцатый год, входила в самую пору девичьей красы и немало пользовалась ею. Самая непоседливая среди детей, общая любимица, выросла шаловливой и бойкой девицей, уже в столь юном возрасте свела с ума не одного молодого человека из самых знатных семейств, на балах и дворцовых приемах блистала своей красотой и изяществом. Великосветские кумушки шептались о вольных нравах юной княжны, ее романах с князем Долгоруким, графом Толстым, генералом Багратионом и еще невесть с кем. Благо, что девице хватало здравого ума открыто не демонстрировать любовные увлечения, а уж то, что вытворяла в своих и чужих альковах под покровом ночи — ее личное дело, да еще матери (как бы дочь не принесла в подоле!).

Великая княжна Екатерина Павловна

По-видимому, слава о красоте заневестившейся барышни дошла до чужеземных монархов, имевших взрослых отпрысков, решили породниться с императорской семьей одной из самых могучих держав. Первым озаботился герцог Максимилиан Баварский для своего сына Людвига, вскоре и прусский король Фридрих Вильгельм II послал сватать за принца Генриха. Между конкурирующими правителями пошли интриги за ценный приз с охаиванием претендента противной стороны и восхвалением своего, подкупом влиятельных сторонников, даже отправили в русскую столицу сыновей на свидание с будущей невестой и завоевание ее благосклонности. А та (вот бестия!) стала флиртовать с ними обоими, подавая надежду каждому, пока дело не дошло до греха — громкой ссоры между молодыми людьми, закончившейся вызовом на дуэль. Возник международный скандал, грозившийся обратиться большими сложностями между двумя немецкими государствами, а с ними и Российской империи, в какой-то мере повинной в том из-за своей легкомысленной княжны!