Глава 13

Шел третий месяц пребывания Лексея в Ревеле. Взятый отпуск закончился, но надо было завершить начатые дела, потому заранее — еще месяц назад, — передал в Адмиралтейство прошение о его продлении. Кроме того, дал объяснение о сложившейся ситуации и вскрывшихся преступных фактах. Попросил еще разрешения на привлечение по необходимости подразделений полка береговой охраны и флотских экипажей для исполнения своих планов, о которых вкратце упомянул. Практически разворачивал здесь локальную боевую операцию против беспредела местных чинов и дворянства, для скрытных же акций воспользовался силами эстляндского отделения Тайной экспедиции — в этом ведомстве пошли ему навстречу после команды от самой императрицы. Лексей ей также написал подробную записку с изложением планируемых действий, на что получил согласие, но с оговоркой — не допускать обиды непричастных к злодейству, тем самым не настраивать остзейскую знать против центральной власти.

Правда, государыня сама осознавала нереальность своего пожелания — слишком уж пропиталась эта знать духом вседозволенности и безнаказанности, так что невиновных в ней, по сути, не могло быть. Больше призывала к осторожности и не рубить всех с плеча — вроде как малую вину можно и простить. Именно так можно было понять ее слова в ответном письме: — … то написано Петром Великим в Ништадском договоре и нарушать данные им Привилегии немецкому рыцарству мы не вправе. Только и оно не должно чинить вред государству, в том принятая тобой забота имеет законную основу. Но не усердствуй напрасно, иное попустительство будет полезнее излишнего рвения, главное — соизмерить интересы государства и остзейского сословия …

Теперь в распоряжении Лексея находилась казачья полусотня — она несла охрану на всех его объектах, а десяток был посменно при нем. Кроме того, несколько офицеров из флотского состава исполняли службу помощниками, вели текущие работы и проекты — от выкупа долговых обязательств и представления в судах до снабжения продовольствием и необходимыми материалами, правда, за счет самого распорядителя. Тайными агентами занимался прикрепленный к нему чин из экспедиции, назвавшийся поручиком Никоновым — принимал доносы, передавал деньги для подкупа, искал иные каналы для получения нужной информации. Каждый вечер отчитывался новому руководителю, получал для исполнения инструкции и задания, именно он сообщил о готовящемся заговоре. Тогда они вдвоем составили свой план против инсургентов, в котором роль наживки доставалась Лексею — на том сам настоял, несмотря на риск реального покушения.

После Крещения в ясный морозный день вошел с охраной в трактир на набережной окраине города. Специально выбрал его для будущей акции в виду сравнительной безлюдности и возможности скрытных путей отхода — подобные резоны могли привлечь заговорщиков, да и сами не желали лишних жертв. Были почти уверены, что именно здесь будет совершенно покушение, только не знали — в какой день и что именно предпримет противник. В этот же день сработало внутреннее чутье Лексея, предупредил Никонова и своих казаков быть наготове. За час до операции скрытно подтянули к месту засады весь казачий десяток, а также еще пятерых боевиков экспедиции в непосредственной близости от трактира. Зашли как обычно — сначала один из охраны проверил, нет ли прямой угрозы, а затем — по его сигналу рукой, — остальные. Сели за стол, заказали подоспевшей служанке обед и принялись ждать, внутренне готовые к внезапной опасности.

В обеденном зале сидели пятеро посетителей — неподалеку двое мужчин среднего возраста, судя по внешности, из купцов, в углу лютеранский пастор с приметной розой Лютера на груди, рядом с ним двое прихожан. Именно с того угла веяло угрозой, хотя трудно было представить, что священнослужитель осмелится пойти на смертоубийство. Движением глаз Лексей показал охране, откуда ждать нападения, сам незаметно под столом взвел курок пистолета. Когда же мнимый священник и оба его подручных соскочили и открыли огонь из своего оружия, левой рукой рывком поднял стол, прикрываясь им от пуль, пистолетом из другой тут же выстрелил в одного из прихожан. Казакам же, выхватившим ружья, крикнул: — Пастора брать живым!

Роза Лютера — знак лютеранской церкви

Пуля заговорщиков все же достала Лексея — почувствовал сильный удар в грудь, но почему-то острой боли, обычной при подобном ранении, не ощутил. Через пару минут — после того, как бойцы Никонова унесли раненого в ногу пастора и двух убитых подельников, а также забрали с собой купцов как свидетелей или возможных соучастников, — осмотрел себя. На левой стороне кафтана нашел пробитое пулей место, под ним же на камзоле вмятину на Андреевском ордене. Вот так случилось чудо — награда спасла своему владельцу жизнь, — возможно, что в том сказалось божье провидение и покровительство апостола, особо почитаемого моряками. Правда, без синяка на всю грудь не обошлось, да и боль все же беспокоила, так что пришлось заехать к флотскому лекарю и полежать в лазарете две недели, пока не зажили трещины в пострадавших ребрах.

Тем временем Тайная экспедиция развернула на весь город и округу расследование, от лжепастора ниточки потянулись ко многим остзейским семействам и замять дело, как обычно, им не удалось — ведь покушались на жизнь кавалера Андреевского ордена, что приравнивалось к государственной измене! Прибыли дознаватели из Санкт-Петербурга, а также посланцы из Сената и канцелярии Императрицы, дело приобрело особо важное значение, которое никакими Привилегиями нельзя было обойти. Полетели многие головы — у главных зачинщиков в буквальном смысле, — пострадал и наместник, Врангеля сняли с должности, хотя непосредственно к покушению он не был причастен. Но, по-видимому, в столице посчитали, что из-за его попустительства произошло преступление, едва не приведшее к гибели героя. История же о чудесном спасении стала легендой и примером божьей защиты достойного сына.

Теперь, когда главные недруги попали под каток имперского правосудия, отпала необходимость оставаться в Ревеле, так что Лексей после выхода из лазарета стал готовиться к отъезду. Назначил управляющим отставного офицера из числа беспоместных дворян в своем титульном поместье, остальные передал в казну, также как и особняки в городе. Искать самому покупателей не счел нужным — неизвестно, сколько для того понадобилось бы времени, да и связываться с остзейцами не хотел, а именно им по Привилегиям должен был предложить. А так пусть казна распорядится, хотя денег от нее придется долго ждать — пока не получит от найденного покупателя или не передаст в чью-то собственность, как ему самому, с выплатой прежнему хозяину компенсации. Возвращаться в эти края без крайней нужды не имел никакого желания, поэтому распоряжался в своем хозяйстве так, чтобы после отъезда не требовалось его прямое участие или вмешательство.

Выезжал в обратный путь на той же наемной карете, только чуть ее переделав — колеса поставили на полозья. Таким образом часто поступали владельцы подобных экипажей, пользуясь ими круглый год. Стояли сильные морозы, потому озаботился поставить печь-жаровню и набрать запас дров, еще утеплить салон изнутри выделанными шкурами. Да и надел сверх мундира просторную шубу-доху, меховую шапку и сапоги, так что в дороге не мерз, время от времени подбрасывал чурки в топку. Вместе с обозом останавливался на постой в деревнях по пути, не чураясь простых изб, нередко курных — без дымохода наружу, — ел то, что подадут. И вообще, по удобствам тракт из Ревеля уступал московскому, хотя здесь также имелись почтовые ямы, но с благоустройством и отдыхом путников особо не позаботились. Потому приходилось выбирать ночлег и пропитание из того скудного, что было, пусть даже и лучшего, как важному гостю.

Уже дома, с женой и малышом, отогревался душой — все то напряжение, которое не покидало в чуждом крае, наконец-то сменилось теплом уюта и заботой родных людей, да и просто соскучился по ним. Хотя писал письма Надежде и получал ответные с выражением любви и ожидания, но та атмосфера враждебного окружения не давала возможности расслабиться и открыться нежным чувствам к самым близким его сердцу особам. А теперь отдыхал душой, отдавался семейным радостям, оставил прошлые заботы за спиной. Игрался с подросшим сыном, шедшим к нему на еще слабеньких ножках, катал на спине и подбрасывал высоко, а тот заливисто смеялся на радость отцу и матери. С женой также складывалось прекрасно, уже настолько к ней привязался, что не мыслил жизни без нее. Пусть встречались дамы красивее и изящнее, со светским шармом и вычурными манерами, но для Лексея самой милой и желанной оставалась его Надя, не было помысла изменить ей.

Ни Лексей, ни Надежда не любили светские развлечения, особенно шумные балы. Хватило одного их выхода в свет еще накануне отъезда в Ревель, чтобы надолго отвратить от такого времяпровождения. Явное пренебрежение столичных дам к провинциалке, смешки за спиной составили лишь малую долю выпавших на молодую жену унижений. Хотя она не показывала виду, но Лексей чувствовал ее обиду и разочарование, от того тот вечер стал и для него тягостной обузой, зарекся без крайней нужды подвергать Надежду подобным испытаниям. Но сложилось так, что на встрече вскоре после возвращения из Ревеля просто вынужден был принять от матери-императрицы приглашение на бал со своей супругой, притом высказалась о том едва ли не как его обязанности:

— Сын мой, не следует чураться важных людей. Засел, понимаешь ли, в своих хоромах и носу не кажешь! А народ хочет видеть божьим чудом живого героя, да и на его жену им любопытно взглянуть — кстати, мне тоже. Посему будь на балу со своей ненаглядной через неделю, отговорок не приму!

Весь этот вечер не оставлял жену одну, вел ее на танцы, когда она того хотела, стоял рядом, если пропускали. В одном из перерывов между турами придворная фрейлина пригласила чету к восседавшей на малом троне императрице. Та обычно после открытия бала уходила с вельможами по державным делам, на этот раз задержалась. Лексей представил жену государыне, та довольно мило приняла смущавшуюся невестку, пару минут вела с ней непринужденный разговор, после отпустила обоих и сама удалилась. По-видимому, столь благосклонное внимание владычицы поднял и без того немалый интерес к невзрачной с виду графине, многие придворные и важные гости, а особенно их супруги и дочери без всякого вежества уставились на Надежду. А одна великосветская дама, находившаяся неподалеку в кругу галантных кавалеров, произнесла громко, так что слышали ее многие:

Бал в Зимнем дворце

— Ни рожи, ни кожи — и что в ней нашел красавец-мужчина!

Откровенная грубость важной особы никого из окружавших не смутила, напротив, те принялись поддакивать, строить свои предположения, в немалой мере фривольные. Для Лексея стало очевидным, что оскорбляют не столько жену, а его самого, только не понимал — чем вызвал такую нелюбовь. Каким-то объяснением тому могли быть его противостояние с остзейской знатью и пресловутая шляхетская солидарность — ведь он попрал право благородных на произвол, — а то, что подневольный народ мог просто вымереть, нисколько их не трогало. К тому же во дворе немалое влияние имели выходцы из Эстляндии и Лифляндии, можно вспомнить того же Остермана, еще не так давно пользовавшимся огромной властью в державе. Получалось, что схватка с зарвавшимися остзейцами не закончилась в Ревеле, теперь она продолжается на родной земле. Пусть будет так — если хотят войны, то они ее получат!

Отчетливо, выделяя каждое слово, произнес достаточно громко, чтобы слышали те, кто поносил жену:

— Дорогая, нам надо идти. Благородной даме не следует находиться с теми, кто не ведает о благородстве.

Чуть повернул голову в сторону скандальной компании, передразнил недавно услышанные слова: — “Ни рожи, ни кожи” — без сомнения, такому выражению не учат в Смольном, да и в любом приличном заведении. Непонятно, как такую особу допустили в светское общество!

Провокация сработала, самый храбрый и, по-видимому, самый глупый из кавалеров того круга — офицер в гвардейском мундире, — произнес возмущенно: — Как вы смеете оскорблять графиню Ульрих! Сударь, вы не достойны ее мизинца, немедленно извинитесь!

Этот офицер явно шел на обострение — если даже не знал, кто Лексей по чину, то видел на нем морскую форму с орденской звездой и георгиевскими крестами, а обратился как к какому-нибудь штатскому служащему. Все же ответил защитнику чести обиженной дамы:

— Я готов принести извинения, но прежде должна извиниться сама особа перед моей женой, впрочем, как и вы, господа, допустившие бестактность.

На что оппонент тем же возмущенным тоном выкрикнул: — Сударь, вы хам! За оскорбление чести прекрасной дамы требую от вас сатисфакции, завтра же. Оружие за вами, я готов сразиться любым.

Лексею перестал ломать комедию, цели — как-то зацепить ту компанию, — он добился, приказным тоном потребовал:

— Офицер, представьтесь, когда обращаетесь к старшему по чину!

Гвардеец побагровел от злобы, но все же исполнил по уставу:

— Поручик лейб-гвардии Измайловского полка Макеев!

В застывшем вокруг безмолвии Лексей крикнул через зал: — Охрана, подойдите! — когда же дежурный наряд дворцовой охраны во главе с подпоручиком приблизился к ним, скомандовал:

— Поручика задержать и доложить командиру его полка о попытке покушения на жизнь кавалера Андреевского ордена. Я же представлю рапорт в Тайную экспедицию о государственной измене сего офицера. Уведите.

Когда же наряд увел побледневшего от страха поручика — наверное, понял, в какую переделку попал, — обратился к остальным мужчинам затихшей компании:

— Господа, я жду от вас извинения моей жене, графине Бобринской.

Никто из них, по-видимому, не хотел для себя участи арестованного подельника, один за другим произнесли: — Простите, графиня, — и тут же, едва ли не бегом, удалились.

Оставшаяся одна графиня Рихтер смотрела с ненавистью на виновника происшедшего позора, на его слова: — Графиня, повторюсь — я готов извиниться, но прежде вы должны взять свои слова обратно, — ответила вызывающе: — Никогда дворянка из славного рыцарского рода не унизится перед каким-то ландзассом!

Слова графини напомнили ревельское общество — в нем остзейцы делились между собой на истинно рыцарские, с давними корнями, и новообразованные дворянские роды — их называли ландзассами и считались как бы ниже по достоинству. Лексей не стал настаивать, произнес лишь: — Честь имею, — и покинул со все еще растерянной женой Зимний дворец.

Как позже стало известно, с поручиком обошлись на удивление мягко — его перевели в линейный полк с тем же чином, — хотя даже за сам вызов на дуэль по уложению следовало разжалование в рядовые. А уж за покушение на Андреевского кавалера должен быть, как минимум, отправлен на каторгу или подвергнут смертной казни — так поступили в том же Ревеле с зачинщиками и исполнителем нападения на Лексея. На его попытки разузнать причины подобного приговора глава экспедиции лишь сказал — то веление государыни. Впервые затаил обиду на родную мать — честь родного сына стоила для нее меньше чьей-то протекции. При следующей встрече не упоминал о случившейся несправедливости, но держался строго и холодно, обращался так, как требовалось к государыне, ни разу не назвал маменькой. Та, по-видимому, поняла состояние сына, но даже не пыталась хоть как-то объяснить свое решение. С того дня между родными по крови, но не привязанности, людьми образовалась пропасть полного отчуждения — Лексей уже задумался об отставке и отъезде в тверское поместье.

В конце февраля 1790 года императрица издала указ об учреждении Русско-Американского генерал-губернаторства в составе двух губерний — Калифорнийской и Северо-Американской. Генералом-губернатором назначила Лексея с правом полного распоряжения в той дальней земле, вплоть до утверждения губернаторов и других чинов, как штатских, так и военных. О создании смешанной компании — государства и частных предприятий, других акционеров, — в том указе не упоминалось, Лексей мог сам ее ввести, но своими силами и средствами. Тем самым лишался поддержки на общегосударственном уровне — с теми же акциями, которые он предлагал распространять желающим по всей стране, набором людей и организованным их переселением на новые земли. По сути, центральная власть снимала с себя заботы по освоению новых земель, переложив их на генерал-губернатора — пусть он сам голову ломает! Хорошо еще, что дали для начала два пехотных полка с приданной артиллерией, транспортные суда для их перевозки и флотилию из трех десятков малых кораблей для несения дозорной службы.

Получив столь масштабное задание, Лексей первым делом занялся формированием команды помощников — встречался с офицерами переданных ему судов, отбирал из них самых толковых и инициативных, нашел тех инженеров и строителей, с которыми учился в корпусе, правдами и неправдами добился их перевода в свой штат. А уже потом вместе с ними готовил все нужное для основание промысла и возведения поселений. Его интенданты скупали продовольствие, строительные материалы, даже живность для разведения на новом месте — деньги на то приходилось выбивать из казны с большими тяжбами. Проверили и довели до ума предоставленные суда — часть из них требовала серьезного ремонта после минувших боев прошлого года. Своим флагманским кораблем оставил прежний корвет, впрочем, два шлюпа из его группы со всем экипажем также передали ему. Провел смотр полков, проверил их снаряжение и припасы, пришлось дать разгон командирам за выявившуюся нерадивость и заставить довести до полной комплектности по нормам боевого похода с двойным запасом.

В конце мая, когда настало время отправиться в дальний путь, основные работы подходили к концу, то, что не успели, пришлось оставить — время торопило, надо было до ледостава успеть дойти до Таймыра, а идти приходилось вокруг Скандинавии, теряя лишний месяц. Всему приходит конец, с естественной сутолокой и нервотрепкой суда отошли от причалов и направились в море. Двигались в боевом порядке — с дозором впереди, боковым охранением и арьергардом, транспортники же держались посередине. Караван из почти сотни судов растянулся на добрую милю, в первые сутки не выдерживали дистанцию и строй, иногда мешали друг другу, чуть не сталкиваясь между собой, со временем привыкли и приспособились. Встречные суда разбегались в сторону, едва завидев столь внушительную армаду, но на подходе к проливам у датских берегов на их пути встала английская группа из десятка боевых кораблей, среди них два фрегата. Возможно, хотели напугать, но двигались боевым курсом, как при атаке, навстречу же им вышли подрывные корабли Лексея, демонстративно поставили минную закладку и легли в дрейф. По-видимому, англичане знали от шведов, чем грозит им подобный подвох — повернули в сторону и ушли.

Лексей не вмешивался в действия капитанов судов — с ними заранее оговорили маршрут и порядок движения. Лишь иногда выполнял роль навигатора, когда по курсу замечал объекты, представлявшие возможную угрозу — как ту группу английских кораблей. Больше времени уделял семье — жена и сын были с ним в капитанской каюте, сам же капитан — бывший старпом, — остался в своей прежней. Нередко выходил с малышом на палубу, тот с любопытством озирался вокруг, что-то говорил, показывая пальчиком. Как ни странно, переносил плавание хорошо, его не укачивало даже при сильном волнении моря, чем не могла похвалиться Надя — не избежала морской болезни, когда волны становились круче, да и новая беременность сказалась. Днем почти не выходила из каюты, в ночных полусумраках, когда сын засыпал, прогуливалась по палубе под руку с мужем. Экипаж относился к жене бывшего командира с сочувствием, матросы старались ей хоть в чем-то угодить, как бы позабыв морское суеверие о бабе на корабле.

В Северном море попали под шторм, хотя и обошлось без потерь судов, но их разнесло на десяток миль, так что из запаса времени выпали три дня, пока всех собрали. Позже наверстали отставание, самые тихоходные транспортники добавили ходу, да и ветер, дувший почти навстречу, стал попутным после того, как обогнули Скандинавию. Спокойно, без происшествий, прошли Норвежское и Баренцево моря, в Карском же все чаще стали встречаться дрейфующие льдины, так что Лексею досталось немало работы, прокладывал с флагманским штурманом безопасный путь. Наступил сентябрь, когда миновали Северную землю и достигли конечного пункта маршрута этого года — восточного побережья Таймыра. Встали чуть южнее прежнего места, в Хатангском заливе — здесь могли свободно разместиться все суда каравана, да и с зимовкой обстояло легче — леса побольше, живности для охоты также. Пока еще стояли теплые дни всем отрядом из почти восьми тысяч человек принялись рубить лес и строить временные избы, обустраивать лагерь, ставить суда на зимнюю стоянку.

Зимовка на берегу залива

Когда выпадало свободное время, Лексей прогуливался с сыном по окрестностям, вспоминал свой первый поход и зимовку на этой земле. Прошло уже восемь лет, он далеко не тот юнец, но все еще в нем жило чувство нового открытия и ожидание чего-то неизведанного. Наверное, в том сказалась его непоседливая натура, долгая жизнь на одном месте наводила скуку и тоску, потому выбрал судьбу морского путешественника. Пусть нет каких-то удобств, домашнего комфорта, но душа радовалась простору и свежему воздуху, свободе от столичной суеты и интриг. К ним иногда присоединялась Надежда, с детским любопытством разглядывала дикую природу, неизвестные деревья и кустарники, пробовала налившиеся спелым соком таежные ягоды, следила за пушистыми зверьками. Ей, городской жительнице, многое казалось интересным, а Лексей рассказывал и показывал любознательной слушательнице, да и сыну, уже немало понимавшему в свои два года.

В построенный лагерь, когда снег накрыл землю толстым покровом, стали наведываться местные жители из племени долган — сначала поодиночке, вскоре семьями и всем родом со своей добычей в обмен на товары. Конечно, за минувшие годы выросли новые люди, а старые ушли в небесные чертоги — век у долган, как и других северных туземцев, недолгий, в тридцать уже считаются стариками, до сорока мало кто доживает. Но все же кого-то Лексей узнал, среди них — свою первую любовь, Томпуол. Правильнее сказать, это она признала его, вскрикнула: — Лексей, — а когда он обернулся на зов, подбежала и обняла, приговаривая на своем: — Ты вернулся, я так долго тебя ждала!

Молодой мужчина в первые секунды растерялся — конечно, он не забыл ту девушку, с которой прожил всю полярную зиму, но уже давно свыкся с мыслью, что она осталась в прошлом. Потом все же приобнял одной рукой прижавшуюся к его груди Тому — так он прежде называл ее, — в другой удерживал за ладошку сына, тот практически все время находился при отце, ходил за ним по пятам. Прошла не одна минута, пока всхлипывающая девушка не оторвалась от Лексея, заметила малыша, стоявшего рядом с ним и любопытными глазенками смотревшего на нее. Перевела взгляд на своего бывшего возлюбленного и спросила: — Это твой сын? — после его утвердительного кивка проговорила: — У нас с тобой тоже есть сын, сейчас приведу.

В мальчике лет семи, которого через пару минут привела Томпуол, нельзя было не признать родную кровь. Лицом почти один в один походил на отца — те же карие глаза без какой-либо раскосины, аккуратный носик, пухлые губы, даже волосы те же — вьющиеся, как у самого Лексея в детстве, только чуть потемнее. Даже не скажешь о нем, что туземец, пусть даже на четверть — Томпуол сама наполовину русская, — спроси того же туляка или москвича — не отличит от своих. Старший сын смотрел на родного отца с какой-то настороженностью — наверное, еще не осознал то, что сказала ему мать, — только после слов Лексея: — Подойди поближе, не бойся, я тебя не обижу, — робко подошел и позволил себя обнять.

После, когда сидел с сыновьями в походном чуме Томпуол, доставшимся ей от отца — тот уже никуда не выезжал, одряхлел, — слушал рассказ о случившемся с ней после его отъезда. Той зимой родила сына, сама выходила его, кормила грудью до двух лет, потому никакие болезни не брали малыша. Назвала Лексеем — старый вождь позволил дочери дать имя мужа. Два года ждали обещанного приезда русского гостя, на третий все стойбище снялось с места и перешло на новые угодья для своего стада. Позже узнали о приставшем русском корабле, но слишком поздно — тот уже отправился дальше. Отец девушки уже собрался отдать ее второй женой богатому оленеводу в соседнее стойбище, но она не согласилась, стояла на своем — будет ждать своего мужа, сколько бы времени ни прошло. Пригрозила еще, что все равно сбежит, даже если замерзнет в тундре. Отец не стал настаивать, зная упрямый нрав дочери, так она осталась жить в чуме родителей, отдавая всю нерастраченную любовь малышу. Когда же услышала о прибытии многих кораблей в залив на юге земли, после первого снега отправилась сюда с сыном — знала, что обязательно найдет здесь Лексея.

То, что чувствовал Лексей, выслушивая рассказ молодой женщины, трудно было назвать однозначно. Наверное, больше жалости к ней и отчасти признательности за хранимую долгие годы первую любовь. Не ожидал от нее такой самоотрешенности, полагал, что она давно устроила свою жизнь, завела семью, детей. О том, что Томпуол беременна от него, не знал, да и берег ее от зачатия — в суровых северных условия слишком ранние роды представляли опасность как для ребенка, так и не сформировавшегося организма совсем еще юной девушки. Прежней любви к ней не осталось, никакого влечения или привязанности не испытывал, но и прогнать ее, тем более с его сыном, не позволяла совесть. Думал над приемлемым выходом, разбирал возможные варианты, их и собрался обсудить с Томпуол.

Начал с вопроса, как только она закончила рассказ:

— Тома, что ты дальше намерена предпринять, наверное, здесь не останешься и сына не оставишь?

Без тени сомнения та воскликнула: — Поеду с тобой куда угодно, Лексей, и сына мы заберем с собой! — после высказала догадку с ноткой обиды: — Или ты не хочешь взять нас с собой?

Поспешил развеять сомнение бывшей возлюбленной:

— Вас не оставлю — и тебя и сына. Только пойми, женой взять не могу — она у меня есть и другой мне не надо.

— Кем же я буду и что со мной ты решил? — последовал законный вопрос женщины.

Пояснил: — Будешь жить рядом — поставлю тебе дом, помогу всем нужным, не оставлю без заботы сына.

По-видимому, Томпуол не устроила такая перспектива, с долей настойчивости высказала свое предложение:

— Ты ведь можешь взять меня второй женой и приходить ко мне когда захочешь! У нас часто так делают те, кто имеют два стада — при каждом свой чум и жена, которая присмотрит за оленями!

Попытался как-то объяснить женщине, уверенной в естественности подобного порядка:

— Там, где мы будем жить, не будет ни стада, ни чумов и нет нужды жить в двух местах. И у нас не принято иметь две жены, должна быть только одна. А она у меня есть — это мать моего сына.

— Но ведь я тоже мать твоего сына и столько лет ждала тебя! Неужели ты не можешь дать мне хоть немножко своей ласки? Посмотри на меня — я ведь красивая, многие молодые мужчины стойбища хотели взять меня в свой чум хозяйкой, но всем отказала, мне нужен только ты!

Лексею стало очевидно, что упрямую девушку не переубедить, сказал примиряющим тоном:

— Жизнь покажет, как у нас дальше сложится. Пока же другое с тобой обсудим — где тебе жить. Там, куда мы отправимся, можно на севере — примерно, как здесь, — или на юге, в теплом, даже жарком месте. Где бы ты хотела?

— Конечно, на севере! — без раздумий ответила Томпуол, но тут же переспросила: — А где ты будешь?

— Больше на юге — там мы построим большое поселение, которое называется город. Но иногда буду приезжать на север — здесь тоже надо мне присматривать.

— Вот и хорошо, — обрадовалась упрямая туземка, — на юге у тебя будет одна жена, а на севере — я, о том же тебе говорила!