Глава 5

Сорокалетний юбилей выпал в пути, да и Лексей позабыл о нем в дорожных хлопотах. Отпраздновал уже дома в кругу семьи — настояла жена, а дети, особенно малыши, поддержали ее с удовольствием. Заодно отметили добрую новость о скором новоселье в большом дворце, где у каждого будет своя комната и целый зал для игр! Еще через неделю, как только получил грамоту о праве на владение, глава семейства повез домочадцев знакомиться с новым приобретением. Он находился неподалеку, на том же Адмиралтейском острове, занимал немало места — почти весь квартал от Галерной улицы до набережной Мойки и Адмиралтейского канала. Прежде здесь находились два особняка, пока очередной владелец не скупил их оба и перестроил, призвав архитектора-швейцарца. С северной стороны, от улицы, обустроили главный вход с чугунными литыми воротами, а на южной, к набережной, разбили смешанный сад с плодовыми и лесными деревьями, газоны и цветники, между ними проложили аккуратные дорожки, мощенные каменной плиткой, по углам поставили беседку и небольшой фонтан.

Дворец Бобринских на Галерной улице

Новая обитель привела всех в восторг — жены обходили залы и комнаты, а после садовый участок в немом восхищении, дети же носились без удержу, пока их мамы не пришли в себя и не приструнили малышей. Лексей лишь улыбался, глядя на родных, никого не одергивал, дал возможность нарадоваться столь богатому дару. Собственно, сам он вряд ли пошел на такое приобретение, хотя деньгами давно не был стеснен. Просто купил бы больший, чем прежний, особняк — об этом уже задумывался, ведь дети растут и надо им больше места. А тут два зала и огромные гостиные, рассчитанные на устройство званных вечеров и балов с приглашением множества важных людей. Ни сам, ни Надя, тем более Тома не испытывали тягу к светским приемам, хотя и не избегали, когда требовалось по статусу — в том же Зимнем дворце. Воспринимали подобные сборы больше как обузу, чем развлечение, старались не выглядеть белыми воронами, особенно Надя — провинциальное воспитание все еще сказывалось на ней, никак не могла принять непринужденность потомственных аристократов.

В начале мая 1802 года государь созвал в Михайловском замке большой совет с участием всех высших чинов страны — членов Государственного совета, генерал-прокурора и директоров Сената, глав всех десяти коллегий и казначейства, генерал-губернатора столицы. Со вступительной речью не затягивал, как прежде не раз бывало, высказался кратко:

— Нам предстоит поменять многое в государственной власти. То, что ввел почти век назад Петр Великий, сейчас в большей мере уже устарело — время другое, мир вокруг совершенно иной. Ныне действующие коллегии, департаменты, экспедиции и конторы распускаются, взамен учреждаются министерства и их ведомства. Создается высший орган — Совет Министров, возглавит его канцлер, на которого возлагается право и ответственность за ведение дел по всем нуждам государства, в том числе военным. Им назначается генерал-адмирал Бобринский Алексей Григорьевич, добившийся немалых успехов как на флоте, так и в правлении нашими землями в далекой Америке. У меня нет сомнения, что исполнит гораздо больше для всей державы и сегодняшний зачин считаю важным тому доказательством. Выслушайте доклад канцлера со всем вниманием, он коснется каждого из вас. Не перебивайте, если возникнут вопросы или неясности, спросите после завершения реляции.

Обернулся к Лексею, сидевшему справа у овального стола, кивнул ему со словами: — Приступайте, господин канцлер.

Лексей встал так, чтобы видеть всех присутствующих мужей, быстрым взглядом оглядел, как бы оценивая их реакцию на его назначение. После неспешно, давая время вдуматься в сказанное им, озвучил не раз отрепетированную речь:

— Новый век требует от нас более скорых решений важных вопросов. Если мы не хотим отстать от ведущих держав, той же Англии или Франции, то нужно самим меняться и в первую очередь во власти. Коллегиальное управление с долгими согласованиями и обсуждениями затягивает дело, слишком много теряется времени, а общая ответственность расхолаживает чиновников, покрывает безделье или ляпсусы нерадивых. Такой расклад нам не приемлем, потому вместо коллегий вводим министерства. В них устанавливается единоначалие и личная ответственность на всех уровнях — от министра до последнего секретаря. Притом каждый руководитель обязан отвечать не только за порученное дело, но и за своих подчиненных. Если кто-то из них допустит промашку, то первым накажут старшего, а уж потом прямого виновника.

Прервался на несколько секунд, окинув взором сидящих за столом мужей — после такого вступления у многих из них лица помрачнели — наверное, представили себя в роли страдальцев не только за свои грехи, но и подчиненных разгильдяев. Дальше перешел к изложению профиля и структуры каждого из десятка новых министерств, назвал их руководителей — в большинстве президентов или их заместителей в прежних коллегиях, — но и новые имена появились. Лексей еще до совета не раз обсуждал с братом-государем как сами министерства, так и кандидатуры их глав. В чем-то уступил, но все же в большей мере отстоял тех, к кому испытывал интуитивное доверие хотя бы по минимуму в ходе прежних встреч и разговоров на подобных советах. После доклада битый час объяснял новоназначенным министрам их функции и задачи, регламент ведения дел и отчетности, меры взысканий и еще многие прочие детали и нюансы.

Конечно, не обошлось без обиды у тех, кого обошли или понизили, некоторые, особенно из влиятельных родов, не постеснялись прямо в лицо Лексею высказать свое недовольство — тот же князь Гагарин, бывший президентом Коммерц-коллегии, а теперь оставшийся без хлебного места. Обратился напрямую к государю, сверкнув злобно глазами на новоявленного канцлера:

— Ваше Величество, дозвольте спросить — чем же я хуже графа Румянцева, почему министром коммерции, то бишь финансов, назначили его? Служил Вам верой и правдой в коллегии, а теперь как вшивого пса выбросили вон!

Павел же перевел обвинение нахального вельможи в несправедливости на Лексея — сам он предлагал оставить Гагарина, уступил лишь под давлением брата, сославшегося на подозрение в мздоимстве князя. С заметной долей нерешительности и сомнения ответил: — Всеми делами с новыми министерствами ведает канцлер, я в них не вмешиваюсь. Так что свой вопрос, Гавриил Петрович, задайте Лексею Григорьевичу, полагаю, у него есть причины.

Гагарин не воспользовался этим советом государя, промолчал, но никто не сомневался, что ничего хорошего от него ожидать обидчику не стоит, непременно устроит козни. А возможности у него и его рода вовсе немалые, свои люди как во дворе, так и во многих важным ведомствах. Да и в высшем свете Гагарины пользовались немалым влиянием, им по силам выставить изгоем любого — даже всесильная императрица с ними считалась, не говоря уже о нынешнем правителе. Так что по общему мнению присутствующих чинов новый канцлер заполучил большую занозу. А вот справится ли с ней или нет — еще неизвестно, у удачливого адмирала, наверное, есть свои козыри, коль пошел на обострение с сильным противником.

Реорганизация прежних коллегий и прочих ведомств в новые министерства проходила ожидаемо туго, многие чины не видели в ней смысла и восприняли скептически — мол, жили не тужили, а тут на тебе, оказывается не гоже! Потому отнеслись спустя рукава, по сути игнорировали и ничего не меняли, разве что название — были президентами, стали министрами, — пока не получили строгие взыскания, а кто-то лишился синекуры. Притом такая закоснелость пропитала властные учреждения насквозь — от главы до последнего писаря или курьера, — лишь грызня и интриги за теплые места как-то всколыхнули чиновничье болото. По новым штатам их численность сокращалась почти на треть, убрали разные комиссии, управы и конторы, расплодившиеся во множестве за последние годы, да и дублирующие друг друга или общего профиля ведомства. Казначейство, коммерц— и камер-коллегии свели в министерство финансов, Адмиралтейств— и военную коллегии в министерство обороны.

Вводились новые учреждения, прежде самостоятельно не существовавшие — образования и науки, государственной безопасности и внутренних дел, морских, речных и дорожных коммуникаций под общим названием транспорта, — с ними выпало гораздо больше мороки, по сути начинали на пустом месте. День за днем Лексей и созданные им службы в Совете Министров со всей скрупулезностью и неотступностью вели намеченные преобразования — от надзора в ведомствах до реального участия в их воплощении, — сначала в столице, а затем и губерниях. Во многом его нынешняя работа напоминала ту, что исполнял в Адмиралтейств-коллегии сразу после назначения ее руководителем, разве что без того аврала перед скорым нападением грозного врага. Но и сейчас не расслаблялся, трудился практически день и ночь — в семь утра проводил совещания с ответственными за конкретное дело чинами и службами, после выезжал на важные объекты или в государственные учреждения, а вечерами, уже дома, работал с документами и отчетами, нередко засиживаясь над ними заполночь.

Как ни странно, такой режим Лексея не изматывал, напротив, бодрил, не давал скучать от рутины. Да и чувствовал в себе достаточно силы, чтобы справляться с принятой на себя нагрузкой, в свой сороковник ощущал также, как когда-то в юности. Та усталость, что накапливалась за работой, уходила бесследно в коротком сне, не более трех-четырех часов. Времени оставалось и на обе семьи — игрался и занимался с детьми, женам уделял заботу и ласку, — так что на нехватку внимания никто из родных не жаловался. В выходной же день не сидел дома, выезжал с ними за город на озера или в лес, водил детей на цирковые представления заезжих трупп (*своего цирка в это время в столице не имелось), аттракционы. Иногда приводил в замешательство почтенную публику, стоило кому-то из зевак узнать в заботливом отце семейства, запросто стоявшем с малышами на руках среди других зрителей у балагана или возившимся с ними на качелях, столь значимую особу, да еще без свиты, лишь с малой охраной.

Нередко баловал жен спектаклями в имперском или, как еще его называли, Большом театре, открытым для доступа не только дворянского сословия, но и другой публики. Надя, а с нею и Тома, приохотились к такому развлечению, не пропускали ни одной премьеры, невзирая на любопытствующие взгляды и перешептывание за спиной великосветских кумушек, по всей вероятности, осуждающих простушку-жену и любовницу-тунгуску канцлера. Лексей же сопровождал их, как бы ни был занят, даже забронировал отдельное ложе, воспользовавшись протекцией в дирекции театра. Новоиспеченные театралки следили за действом на сцене, затаив дыхание, порой вздыхали и даже плакали, переживая за судьбу персонажей. Себя же Лексей к любителям тамошнего искусства не относил, лишь терпел снисходительно незамысловатые, рассчитанные на неприхотливых зрителей постановки и слабую игру актеров, о которой мог сказать — не верю! Редким исключением среди них признавал Рахманову и Дмитревского, молодого Яковлева, сожалел, что не застал знаменитую Жемчугову, переставшую выступать три года назад из-за болезни.

Большой каменный театр в Санкт-Петербурге

После первых и очевидных всем успехов в реформе органов власти у Лексея возникли недоразумения со старшим братом, их отношения заметно стали осложняться. Вероятно, сказалась ревность — то, что не удавалось тому за годы правления, младший же достиг всего за полгода, хоть и в зачатке, к тому же великим трудом и терпением, чем сам Павел похвалиться не мог. Да и наветы обиженных чинов из знатных родов, вероятно, повлияли, а таких оказалось немало, так что составили во дворе довольно влиятельную оппозицию канцлеру-реформатору. Пока обходилось лишь недовольством государя по каким-то принятым Лексеем мерам — все таки понимал нужду в энергичном и решительном помощнике. Но не менее отчетливо осознавал и другое — сам он все больше отстраняется от власти, практически все важные для державы дела и вопросы переходят к брату, пусть тот и согласовывает с ним. А такой расклад все больше раздражал Павла, в воспалившемся от подозрений воображении явственно представлялась картина заговора против него и будущего свержения призванным им самим узурпатором.

В конце осени случилось то, что должно было когда-то при подобном складывании отношений — братья поссорились, между ними произошел разрыв. В тот злосчастный для обоих день Лексей прибыл с докладом в Михайловский замок, лишь приступил к речи о необходимости увольнения министра иностранных дел Воронцова и вскрывшихся фактах его тайных связей с недружественными державами — Англией и Османской империей, — как государь перебил, даже не дослушав:

— Ты с ума сошел, Лексей, порочишь честнейшего мужа, верой и правдой служащего мне с первого дня! А уж обвинять его в отношениях с Англией — глупейший оговор, нет более ярого противника, чем он. Еще скажу прямо — не будь тебя, именно его собирался поставить канцлером. Думаю, в том твои козни — ты убираешь верных мне людей и ставишь своих, — вижу измену против меня, наверняка хочешь стать узурпатором по примеру своего дружка Бонапарта — уж я знаю, как вы с ним спелись, якшаетесь за моей спиной! Все, больше слушать не хочу, сегодня же напишу указ о твоем увольнении! А тебя самого с твоими выродками и распутными бабами отправлю в ссылку, не смей без моего дозволения вернуться в столицу. Лишаю воинского чина, от милости своей оставляю награды и имущество. Но если узнаю, что продолжаешь строить против меня заговор, то отберу все, пойдешь на каторгу — в том слово мое твердое!

Лексей слушал разгневанного государя и молчал, даже не пытаясь оправдаться — слова бесполезны, никакие доводы не исправят дело. У Павла сейчас, по сути, помрачнение разума и истерия, прежние страхи и беспочвенные подозрения возобладали в нем. Признался себе, что в том немалое его упущение — ведь видел, что не все ладно с братом, но не принял меры, занятый своими заботами. Да и тот доверительный контакт между ними, без которого невозможно хоть как-то вмешаться, незаметно растаял, сменился раздражением и недовольством. Страха или злости не испытывал, лишь обиду на себя, что напрасно доверился родному по крови, но не душе человеку, потратил столько сил и душевных стараний ради того, кто этого недостоин. Тут же одернул — не ради Павла, а родины, именно для ее блага приложил свои способности и знания. Выслушал до конца брата-государя, после, сказав лишь: — Честь имею, — покинул ставшую чужой и неприятной императорскую резиденцию.

Из чувства долга продолжал исполнять служебные обязанности, пока через неделю его не сменил новый канцлер — тот самый Воронцов, — еще увидел на лице преемника торжествующую ухмылку и злорадство — по-видимому, Павел сообщил о предъявленных тому обвинениях. А вскоре получил из императорской канцелярии указ о понижении воинского чина до вице-адмирала и предписание о ссылке в Тверь, по месту его первого имения. В принципе, Лексей ожидал худшего, вплоть до ссылки в Сибирь или какую-нибудь Тьмутаракань, но, по-видимому, чуть поостыв, государь сам понял несуразность подобной меры — по голому подозрению без каких-либо доказательств обвинять в государственной измене героя победы над флотом Англии было бы чересчур. А так выходит опала, самодержец удалил из столицы за какую-то провинность, что нередко случалось прежде с другими мужами и ничего особого в том нет. Ведь милость правителя изменчива, как погода в марте — сегодня ты в опале, а завтра снова на коне. Дать чин ниже вице-адмирала Павел не мог по уложению о статусе кавалера ордена Андрея Первозванного, лишать же сей награды не решился — вызвал бы совсем не нужный ему скандал.

Лексей не скрывал от родных случившийся конфликт с государем и его последствия — пусть лучше узнают от него, чем от досужих языков, да еще со всякими домыслами. Восприняли без особых причитаний, хотя без них не обошлось по понятной причине — к хорошему быстро привыкаешь и терять его нелегко. В большей мере это относилось к Томе — она на удивление быстро освоилась в столичной жизни, по-видимому, сказались природный ум и бойкий нрав. Уже не пугалась шума и многолюдья крупного города, даже почувствовала вкус к его благам, от домашних удобств вроде ватерклозета или прислуги до всевозможных магазинов и зрелищ. Сейчас и не скажешь, что эта важная дама еще пять лет назад довольствовалась прокопченным чумом и даже не ведала о достоинствах цивилизации. С присущей ей непосредственностью высказалась Лексею:

— Ты наш муж и мы пойдем за тобой куда угодно, хоть обратно в тундру. Правда, я здесь уже привыкла, да и дети наши тоже, не знаю, как им будет на новом месте. Надеюсь, что твой брат не обойдется с нами плохо, иначе бог покарает его за несправедливость!

Тут вмешалась Надя — всплеснув руками, проговорила с укоризной: — Так нельзя, Тома, государь помазанник божий, а ты его хулишь! Может быть, он не прав, как с Лексеем, но желать ему зла грешно. Мы можем только молиться за просветление разума, коль он помутился — тьфу на меня, что я горожу! Это ты меня, Тома, с толку сбиваешь, наводишь на грех!

Обе рассмеялись, а потом уже более спокойно одна за другой поддержали мужа:

— Тома: — Лексей, не тужи, мы будем вместе, чтобы ни случилось!

— Надя: — Твоей вины нет и все будет хорошо, бог заступится за нас!

В предписании срок не оговаривался, но тянуть с отъездом Лексей не стал. За неделю завершил срочные дела, среди них самое важное — уговорил начальство кадетского корпуса оставить старших сыновей. Их уже собирались отчислять как лиц не из дворянского сословия, лишь после немалой мзды и некоторых обязательств в будущем пошли навстречу опальному адмиралу. Отправился в дорогу перед самым ненастьем с последним обозом из Твери, рискуя застрять где-то на тракте, но оставаться еще месяц в ожидании санного пути не желал. И без того смурное от невольной обиды состояние не хотел усугублять лишними переживаниями от злопыхательства тех, кто еще недавно лебезил, а сейчас норовил досадить больнее. Даже родной брат — уж что ему неймется, — велел выставить пост у его ворот, как будто он под домашним арестом!

На третий день пути начались дожди, но пока моросящие и то временами. Дорогу еще не развезло, сильные кони тянули нанятые Лексеем тяжелые дормезы без особого труда. Обоз шел спешно, в день проходили два перегона — возничие не жалели ни себя ни лошадей, стараясь пройти как можно больше до распутицы. В какой-то мере повезло, ливни застали почти в самом конце пути, в паре десятков верст от Твери. Преодолели их немалым трудом, люди помогали друг другу, вытягивая повозки из вязкого грунта. Лексей трудился наравне с другими, нисколько не чинясь, вызывая удивленные взгляды и перешептывание попутчиков, знавших от кучеров, что тот важный барин. Один из купцов как-то осмелился подойти и заговорить, когда общими усилиями вытянули обоз из очередной грязевой каши и дали небольшой отдых лошадям:

— Дозвольте спросить, барин, вы к нам в Тверь надолго?

Под недоуменным взглядом пусть и перемазавшегося в грязи, но явно важного господина поправился: — Виноват, не назвался — я купец второй гильдии Морозов Савва Васильевич.

Лексей назвал свое имя, не упоминая чин и титул, после кратко ответил бойкому купцу, с виду еще молодого: — Возможно, надолго, — и сам спросил: — У вас есть ко мне дело, Савва Васильевич?

Тот вначале замешкался, наверное, смутившись прямым вопросом с понятным подтекстом — что, мол, пристаешь с праздным любопытством, — но быстро справился и объяснил:

— Пока нет, Лексей Григорьевич, только думаю, что скоро будет. Вижу, как вы относитесь с уважением к простым людям и готов вам подсобить, если в чем возникнет нужда. Меня в городе многие знают, хотя не так давно здесь — чуть более трех лет. Сам из Московской губернии, решил открыть тут прядильную мануфактуру, теперь промышляю своим товаром. Вот отвез последнюю партию в столицу, сбыл заморским купцам не без прибытка.

Вот так свела дорога Лексея с основателем знаменитой династии купцов и промышленников, а знакомство привело к многолетнему сотрудничеству и даже дружбе, насколько она была возможна между людьми из разных сословий и круга интересов. Тем временем с великими трудами преодолели последние версты, завершая двухнедельный путь — весь промокший от непрекращающегося дождя и в грязи с ног до головы, Лексей добрался со своим семейством в родную усадьбу.

Тяжелая поездка в холодную и сырую погоду не обошлась даром — еще в пути занедужила Надя, а вслед за нею два малыша. По приезду же в поместье у них поднялся жар, кашель перешел в хрипы, дети впали в горячечный бред. Вызванный из города лекарь толком не помог, Лексей даже выгнал его, стоило тому подступиться к больным с подозрительным снадобьем, больше похожим на птичий помет, да еще собрался наложить пиявок на грудь — мол, они высосут дурную кровь. Не рассчитывая более на подобных невежд и шарлатанов, сам взялся за лечение. Снял жар влажным протиранием, смазал грудь и спину топленным гусиным жиром с тертым луком, а после, когда занемогшим стало легче, отпаивал настоями и отварами, парным молоком с медом, полоскал воспаленные горлышки, отпаривал ноги в теплой ванне. Надю и Олю вылечил, а вот с самым младшим, Ванюшей, которому только недавно исполнилось два года, не удалось, несмотря на все старания — тот не вышел из горячки и сердце его не выдержало, остановилось.

Прежде Лексею не приходилось переживать такое горе — хоронить собственных детей, — они пошли в отца отменным здоровьем, даже в северной стуже хворь их не брала. Сейчас же мучился не только от потери сына, но и сознания своей вины в случившемся несчастье. Ведь именно из-за него выехали в самое неподходящее для дальних поездок время, вот и не выдержали испытания самые слабые родные люди. Не показывал виду никому о переживаемых страданиях, когда предавал земле маленькое тельце рядом с первой женой. Лишь после, оставшись наедине, выпил одним махом чарку неразведенного спирта, так, сидя за столом, впал в сумрачное забвение, провожая душу невинного младенца. Пришел в себя через день уже в постели, не сразу понял, что же случилось с ним и как оказался в спальне. Отчасти даже испугался, когда пришла мысль — ведь он мог уйти в тот мир за сыном и не вернуться, — а затем что-то изнутри подсказало — нет, здесь остались родные души, они призвали его обратно. От того стало спокойнее на сердце, боль в нем уступила печали и убеждению в своем долге — надо жить дальше ради самых близких людей.

Места в усадьбе для большого семейства явно не хватало — даже пришлось младших детей селить в общую комнату, пусть и самую просторную, там же и игрались, а не в отдельном зале, как во дворце. Недели через две после приезда, когда выпал снег, а земля схватилась морозом, справив к этому времени самые важные нужды по хозяйству и в поместье, Лексей надумал отправиться в Тверь и подыскать там подходящий особняк. Жены, конечно, согласились — пусть город не столичный, но все же лучше, чем вдали от него. Та же Надя, прежде не скучавшая в поместье, вовсе не отказалась от городских благ, да и заметила, что к стареньким родителям будет ближе и сможет чаще видеться с ними. Вот сей довод Лексею не показался привлекательным — сразу вспомнилось, как тесть, а в большей мере теща, допекали в имении своей назойливостью. Резонно посчитал — вряд ли за прошедшие годы их наклонности изменились, разве что к худшему, — потому сразу заявил жене:

— Не прими в обиду, Надя, но лишний раз в своем доме принимать твоих родителей не желаю. Надеюсь, причины в том объяснять тебе не надо. Сама навещать их можешь сколько угодно, только, пожалуйста, детей бери с собой лишь при их согласии — не удивлюсь, если откажутся!

Надя понимающе улыбнулась, потом высказалась: — Как бы то ни было, они мои родители и вырастили меня в любви и ласке. Ответить неблагодарностью и чураться их не могу, исполнить дочерний долг обязана. Постараюсь объяснить без обиды твое пожелание, но прошу тебя — будь снисходительнее при встрече с ними!

Все же невольно Лексей выбирал новое жилище подальше от родичей жены, по другую сторону Волги. Вот тут вспомнил о дорожном знакомце — купце Морозове, так что сразу направился к нему — адрес свой тот оставил еще в прошлой встрече. После недолгого блуждания в ремесленной части города нашел купца в конторе мануфактуры. Тот сразу вспомнил прежнего попутчика, встретил радушно, даже отдал распоряжение секретарю принести лучшие блюда из ближайшего трактира. В ожидании обеда разговорились на общие темы, не касаясь самого дела, приведшего гостя сюда. После же, когда секретарь убрал за ними и освободил стол, Лексей кратко высказал свою нужду:

— Савва Васильевич, мне требуется помощь в приобретении достойного особняка на правобережье. Цена значения не имеет, конечно, если она разумная. Вы как-то высказались, что знаете многих в городе, возможно, найдете того, кто согласится уступить мне за хорошие деньги. Ваша услуга будет оплачена, готов отдать немедленно после заключения уговора между нами.

Не ошибся с Морозовым — тот действительно знал многое о важных людях города, сразу высказал три варианта, представлявших интерес. По одному из них собственность бывшего владельца сбывалась на торгах за долги — они уже начались, но особняк с обстановкой еще не продали. Второй собственник также испытывал нужду, но пока у него не дошло до судебных взысканий и описи имущества. В последнем же случае продавался дом, полученный в наследство от умершей недавно старой барыни — наследники решили продать его и разделить деньги между собой. Купец предложил не терять время и объехать их немедленно — хорошие дома в городе пользуются спросом и долго не задерживаются. После сам сопровождал, сводил с продавцами, высказывал резонные замечания, даже отчасти поучаствовал в торге.

В конце концов остановился на усадьбе старой барыни — привлек большим дворовым участком, да и особняк выглядел внушительно — добротный, в два этажа, построенный из камня на века. Правда, в немалой мере запущенный, во многом требовался серьезный ремонт и другие работы — от прохудившейся черепичной крыши до заросшего бурьяном сада, да и выглядел старомодно, с узкими оконными проемами и невзрачным фасадом. К тому же цена для здешних мест казалась завышенной, почти на столичном уровне, но после торга с поверенным стряпчим, имевшим доверенность от новых владельцев, пришли к согласию и ударили по рукам. В тот же день оформили сделку в судебной палате, Лексей расплатился векселем Дворянского банка и стал законным владельцем солидной усадьбы. Почти месяц занял текущий ремонт дома — его реконструкцию оставил на лето, — после переселился сюда всем семейством.

После всех хлопот с ремонтом и переездом в новое жилище Лексей занялся следующим делом. Праздная жизнь местных дворян не привлекала его, хотя за компанию в эту зиму сходил с ними пару раз на охоту, да и жен водил на спектакли городского театра. Размышления о том, чем ему заняться, не были долгими — коль его отлучили от моря, то выбрал другую стихию, отдал все свободное время воздухоплаванию. Решил воссоздать здесь строительство аэростата, а уже потом перейти к более серьезной разработке, никому еще неизвестной — дирижаблям. По памяти восстановил чертежи ранее изготовленных воздушных аппаратов и привлек тех, кто мог справиться с его заказами. С шелком и пошивом оболочки обратился к Морозову, не стал скрывать от него, для чего это нужно. Беспокойная душа молодого негоцианта не удержалась от любопытства и возможных выгод — Савва загорелся новым проектом, сам напросился:

— Лексей Григорьевич, позвольте мне участвовать в вашем деле как компаньон — вижу в нем немалые доходы от той же публики, что захочет за небольшую для начала плату подняться в небо и обозревать сверху город и его окрестности. Потом можно наладить производство для других городов — наверняка там захотят завести подобную диковинку, быть не хуже соседей. Да и известность мне принесет, в той же Москве и даже столице — мол, это тот самый Морозов, что промышляет новомодными аппаратами!