Глава 14

Когда затащил тела в высокую траву возле сарая, силы покинули меня. Осел возле мёртвых, привалился плечом к стене и прикрыл глаза, восстанавливая дыхание. Раны — на боку и в плече — уже почти не кровоточили, закрываясь тонкой корочкой подсохшей крови, но двигаться тело совершенно не желало. Боль не давала впрячь все силы в движение. При каждом рывке или шаге она напоминала о себе, словно сидящей в теле рыболовный крючок, зло впивающийся в плоть и дёргающий, когда пытаешься сорваться с чей-то невидимой лески.

Сквозь муть и туман оглядывал окружающий мир и нескоро сообразил, что деда Стоведа больше нет. Не то чтобы нет совсем, но вот именно «деда» — нет. Вместо него на крыльце сидела женщина, словно Дюймовочка — маленькая и хрупкая. И только посох, мирно лежащий рядом на ступенях, указывал, что я не ошибаюсь — вот он, настоящий Стовед!

Синие джинсы, кое-где заляпанные кровью, голубая блузка с широкими рукавами на небрежно утянутой шнуровке и простенькие черные кеды-тенниски в жёлтый горошек. Женщина прятала лицо в ладонях, словно плача или скрываясь. Буйные каштановые волосы спускались крутыми волнами на плечи, распадаясь на мелкие прядки. А по пальцам текла кровь.

Я выдохнул резко, чувствуя, как засвербело в носоглотке, грозя скорым кровотечением, и поднялся. До крыльца всего-то с десяток шагов, но не уверен, что прошёл их по прямой. Когда опустился на колени рядом с женщиной, мир в голове опять плавал на границе с туманом.

— Вы ранены?

Глотку скребло от звуков. Сейчас бы найти себе убежище — хоть логово, хоть нору, где можно свернуться калачиком и уснуть. А надо работать. Бежать, бить, спасать и убивать…

Женщина всхлипнула и опустила ладони.

От волос вниз, уродливо пересекая лицо ветвистыми ручейками, капала кровь. Я потянулся к ране, но женщина зло шмыгнула и резко дёрнула головой, отдаляясь.

— Чепуха, — сквозь зубы пробормотала она и спрятала взгляд. — По касательной задело.

Я увидел. Пуля, предназначающаяся «деду», который был явно выше ведуньи, лишь содрала ей кожу и опалила волосы ровно на проборе между двумя каштановыми волнами.

— Борис… Там твой, — мотнула она головой на дом и тут же хмуро предостерегла: — Не торопи его.

Предупреждение я не понял, но к Женьке рванул сразу. Не дай-то Небо, если «Тур» перед тем, как со мной разобраться, его лишил жизни или изувечил до невосстановимого!

В доме носился тяжёлый смрадный запах. Пота, крови, рвоты. Ароматы, которыми богаты лечебные и пыточные комнаты. Меня замутило, снова накрыла волна зелёного тумана. Внутри задрожало от нехороших мыслей. Но, увидев Женьку, смог вынырнуть.

Жанька был жив.

Он всё так же лежал, скрючившись на полу в медленно подсыхающей луже. Глаза закрыты, а дыхание едва заметно. Но ран не прибавилось. Успокаивая сердце, рвущееся бешеным галопом, я привалился к косяку комнатной двери и замер. Жанька жив. Значит, всё не напрасно. А то, что посечён — так каждый тис хоть раз в жизни, но проходил через это. Не беда! Я сам бывало… Да. Было пару раз — попадал Сашка под горячую руку, когда накрывало меня волной ярости. Чуть не палки об его хребет ломал… А теперь вот смотрю на посечённые, словно расчерченные красным, Жанькины плечи и понимаю, что не стоило, не нужно было Сашку учить так. Всё можно объяснить словами. И всё можно простить.

Я склонился над Женькой и осторожно тронул шею. Да, вот она — синяя отметинка. Сюда «Тур» нажал, выключая тиса, чтобы заняться мной. Можно Женьку сразу сейчас привести в порядок, но как бы голова не болела потом, мешая работать. Лучше пусть просто отлежится — права ведунья, не надо торопиться.

Я срезал с его локтей и лодыжек верёвки, чтобы восстанавливался кровоток, и, зачерпнув кружку воды, поставил рядом на пол — додумается, как очнётся. И вышел.

Ведунья всё так же сидела на крыльце, задумчиво подперев подбородок кулачком и равнодушно глядя на двор. Кровь бы уже и пристыла, да только женщина не оставляла рану в покое, тревожа её навязчивыми движениями — всё приглаживала причёску пятернёй, механически вытягивая посечённые волосы и сбрасывая по ветру.

Я молча взял её за запястье, останавливая руку.

Женщина вздрогнула, приходя в себя, и съежилась, словно в испуге. Я тут же разжал ладонь и отшатнулся — мало ли что сейчас прилетит от неё! Может попросту по щеке огреть, а может и что-нибудь такое всадить в судьбу, что потом и жить не захочется — кто ж их, ведов, знает! Но она вдруг бледно улыбнулась:

— А, это ты… Тархово племя…

Я опустился рядом на крыльцо. И замер, так же безучастно смотря на буйство летнего дня. Как гуляет солнце по зелёной полянке и нагретым до тёплого доскам построек. Как ветер плутает в листве и ерошит траву, словно частным гребнем. Как сквозь высоту прозрачного неба просматривается индиговая пустота Вселенной…

— Кто ты?

— Анна.

— Откуда?

Она пожала плечами:

— Теперь уже — от верблюда.

И можно подумать, что шутит, но столько горечи вложила в простое слово, что ясно — не острит, а просто нечего ответить. Была школа, был храм — да теперь нету. Случается такое у тархов — выгоняют из храма особо нерадивых или порченных тьмой. Но, чтобы ведов гнать… Не слышал о таком.

— А я сама угналась, — невесело усмехнулась Анна, отвечая на мои «громкие мысли».

Я не стал бередить. А о себе говорить бессмысленно — мой знак храма болтался на рубашке неприкрыто, а имя моё она и так, судя по всему, уже знала.

Анна снова потянулась к ране. Прикоснулась к волосам, вздрогнула и отвела руку. У меня появилась догадка, с чего её так гнетёт эта мелкая царапина.

— Первая рана?

Она коротко мотнула головой и снова зацепилась взглядом за что-то, видимое лишь ей. Не попал. Но других гипотез навскидку не возникло, поэтому пришлось бросить играть в «угадайку».

— Надо торопиться. Женька сейчас очухается. Местные полицию вызовут. И нужно бежать за Юркой, — коротко проинформировал я.

Веда сморщилась, словно я сказал глупость или сунул ей под нос дольку лимона, — и отбрила:

— Не надо. Женьке твоему ещё минут десять нужно на восстановление. А Юрка пока вполне справляется сам. И получше нашего. А без восстановления у вас, тархово отродье, вообще шансов нет ему вытащить!

Вот так. И вроде всё правильно говорит, а ощущение, что окатила холодной водой из ведра. Я сел обратно, привалился к перилам и вдохнул нагретого воздуха, до самых дальних уголков наполняя лёгкие. Стало теплее и легче, только голова закружилась.

— Сейчас полдеревни прибежит с вилами и участковым на телеге, — угрюмо предупредил я.

Хотел заранее попросить создать какую-никакую иллюзию, чтобы прикрыть нас от людей, но Анна оборвала:

— Не прибежит.

И с такой уверенностью сказала, что сразу поверил. Ладно, пусть так. Кто их, ведов, знает… Как да что они делают. Как глаза отводят да при дневном свете заставляют оглохнуть на оба уха всех жителей села! Да только вот Фею в жёлтом платьице, Веру, проведать всё равно надо. Вдруг чего не так.

И поднялся уходить.

Анна вздохнула, словно оттаивая, и потянула меня за руку обратно вниз.

— Куда собрался, тархово племя? — бледно усмехнулась она.

— Проведать кое-кого надо.

— Верочку? — ехидно кольнули вскинутые глаза.

— Ну.

А что ей ещё ответишь?

— Ой и дикий ты, тархово племя, — засмеялась она тихо.

И в тот же момент я увидел Фею.

Вот только сидела ведунья. А тут же, почти без перехода, вместо неё на ступенях сидела давешняя девчушка. Поправляла оборочки своего платьица и хлопала ресницами, словно сама не понимает происходящего. Светлая, словно солнышко, пахнущее яблоками. Тонкая, словно огонёк на свечке.

Я молча сел обратно на крыльцо. Вот, значит, как.

Анна приняла прежний вид и пожала плечами с некоторой досадой:

— Да ладно тебе. Думаешь, отвлечь их на себя можно было дедом с вёдрами?

И то верно.

Я справился, наконец, с пересохшей глоткой:

— А раньше? В магазине и потом…

Анна раздражённо дёрнула плечом и отрезала:

— И раньше!

Вот так, значит. И что это, если не издевательство?

— Проверка это, — угрюмо отозвалась Анна. — Не прошёл бы тогда — чёрта с два ты у меня вышел бы к Юрке. Оборвала бы «нитку» нафиг или куда в другое место засунула.

И так сказала, что прекрасно понял — так и было бы. И гулял бы я сейчас совсем в других лесах. Дикий тарх. Правильно говорит — совсем дикий.

Анна усмехнулась, снова читая то, что у меня творилось на душе.

Оставалось в ней что-то от «деда Стоведа» — ухмылочка эта, подначивание тархов да возвращающаяся уверенность в себе. Но видел я всё равно маленькую женщину, едва справившуюся со страхом, коловшим сердце. Женщину, приятную той зрелой красотой, когда уже оставлены в прошлом метания романтичной души, а за основу жизни взято понимание смысла своего существования. Когда не яркой оболочкой привлекают, затягивая в омут бесцельных отношений просто так, ради телесного томления или тщеславных помыслов, а приоткрывают лишь достойным завесу внешнего, показывая сияющую душу. И мне вдруг посчастливилось смотреть в эти глаза, не затянутые лоском самоконтроля. Видеть грустинку на дне, видеть одиночество и сложный путь становления, видеть долгую борьбу с собой и теперь — с внешним… Видеть и хотеть помочь. Вот прямо сейчас вскочить на ноги и рвануть — сам не знаю куда! Ради этого взгляда, в котором светилась душа и таилось нечто! Я всматривался в это неизвестное, но огромное, как целый мир, и чувствовал, что открываю дверь в иное измерение. Толчок, вздох. И дверь отварилась…

Тёмная громада елового леса…

белый снег…

мягко трогающие ладонь губы единорога…

Моя голова словно взорвалась изнутри! Резко ударило болью в виски. И, теряя равновесие, едва ухватившись за поручни, я осел обратно на ступени.

И замер, приходя в себя.

«Привратник» спас от перегрузки, вернув из мира сотканных иллюзий. Но — что это было?

Анна смотрела исподлобья, отстранившись. В руке дрожал маленький — кукол пугать! — ножик. Нападать она не собиралась, но, судя по всему, готовилась обороняться, как жестоко загнанный в угол зверёк. И высилась меж нами стена, сотканная из её страха. Человеку бы и не пройти, но для тарха — слабая преграда. Видать, первое, что успела создать для защиты. Только с чего бы? Я, конечно, дикий тарх, но, вроде, не кусаюсь.

— Что это было? — я помотал головой, выгоняя обрывки образов.

Она закусила губу и помолчала. Нож так и не убрала. Но стенка страха между нами стала истончаться.

— Анна?

Она откинулась на поручни крыльца и выдохнула, криво усмехаясь:

— Ты совсем дикий, да? Что делают веды — не знаешь?

Да, дикий. С ведами работал на форпосте границы миров, где от веда требуется только поддержка в бою. Ну, иллюзия огня, ну, чуток страха напустить на врага, или в темноту направить стрелы, словно при дневном свете. А вот такие «штучки» с сознанием — не встречал.

Анна кивнула моим «громким мыслям» и отвела глаза:

— Я пыталась тебя приручить, тарх… Да только тебе такое зеркало поставили, что и шанса не осталось.

Я тупил, глядя на маленький клинок в её нервно пляшущей руке.

— Какое зеркало?

— Юлу спрашивай, — огрызнулась она.

Ну, Юла, это, допустим, Чуда. Но он-то тут при чём? Или причём?

Голова гудела и разрывало нутро желание утопиться в бочке с ледяной водой.

Анна, в который раз покосившись, спрятала нож. И коротко спросила:

— Единороги, снег, лес. Вспомнил?

Ну?

— Это Юрка тебе вбил?

— Вероятно, — поосторожничал я. Хотя — кто бы ещё, кроме Чуды?

— Это блок, — пояснила она. — Обережная защита. Мы называем «зеркалом», потому что на любую попытку внедрить в сознание островки личной реальности, такая картинка её отбрасывает.

Стало проясняться и в мыслях и в голове.

— А зачем внедрять островки эти? — хмуро поинтересовался я.

Анна пожала плечами:

— Иногда нужно, чтобы человек привязался к тебе сразу, доверился. Тогда так и делают. У ведов, знаешь ли, меньше шансов быть принятыми и понятыми. Нас интуитивно опасаются и сторонятся. Приходится ловчить. Вкладываешь в сознание человеку кусочек своей показной реальности — и ему уже кажется, что он тебя сто лет знает, понимает, доверяет…

— И прикрывает, — глухо завершил я.

Анна покосилась настороженно, но я не шевелился, стараясь не пугать лишними движениями.

— И прикрывает, — без удовольствия признала она.

Вот, значит, как они это делают, ведово племя! А потом вместе с ними в любую заваруху тархи бросаются, очертя голову. И верят на слово настолько, что считают слово веда твёрже стали. И закрывают собой, до конца уверенные не только в том, что вед дороже Храму, но и в том, что прикрыл друга. А это всё, оказывается, только лёгкое внедрение в сознание тарха! Техника такая, ведовская! Сволочи…

С другой стороны — а как бы они ещё с тархами сошлись? Вот такие вот, как Чуда? У которых в любой игре из деревяшки может вылететь пуля, кто никогда не играл в ножички или удавочку, доверяя реальности? Кто, каждую твою громкую мысль прочтёт, даже не смотря тебе в глаза? А какие-то и сразу воплотит, возвращая тебе в жизни? Не потому ль воспитывают тархов и ведов в разных школах? И не будь у ведов вот такой грязной, но результативной возможности навязать свою дружбу — разве могли бы идти с ними по одной дороге тархи?

Я открыл глаза оттого, что сквозь наплывший зелёный туман, пробилось солнце.

Дёрнулся. Анна нависала надо мной, настороженно вглядываясь.

Сглотнул комок дурноты под кадыком. Как я пропустил тот миг, что она успела подняться?

— Ох, напугал ты меня, — дрогнули её бледные губы.

И вправду — лицо вытянувшееся, побелевшее, словно увидела что-то жуткое.

— Я?!

Она закусила губу и зло помотала головой.

— У, тарх! — выдохнула сквозь зубы, словно выругалась. И резко села рядом.

Но руки моей не выпустила. Так и держала, вцепившись горячими пальцами за запястье. Там, где пульс. Вливая в моё дрожащее нутро необходимую силу. И у меня стало проясняться в глазах. И в теле снова зашевелилась боль.

Только потянулся к ране, как Анна резво перехватила и отбросила мою руку. Прошипела рассерженной кошкой:

— Дай сюда!

И положила ладонь на раненный бок, горящий так, словно на него плеснули расплавленного олова. Сразу стало легче.

— Заживёт, — едва слышно уверила она. — Нутро не пробило, только мясо клок… Внутрь не пошло. А на плече совсем уже мелочь осталась — края уже плотно схлопнулись, теперь главное не тревожить бы и не шевелиться, а то…

И, поникнув, отняла руку от раны.

— Что?

Такие яркие перепады настроения, как у неё, я никогда не встречал. Вот только что всё хорошо было, а теперь глаза потемнели, словно перед грозой! Ну, что ещё?

— Юлу надо вытаскивать, — глухо напомнила она.

Я пожал плечами. Надо. Сейчас Женьку подниму и пойдём.

Анна встала, выпрямилась, свела брови, словно сейчас начнёт бушевать фурией, и притопнула в порыве эмоцией:

— Дери тебя за ляжку, тархово отродье! Дикарь чёртов! Пень-колода на мою голову! Ты хоть что-то понимаешь?! У! Юла, зараза ты малолетняя! — она схватилась за голову.

Я кашлянул в кулак и снизу вверх взглянул недобро:

— Ну, согласен, я — дурак, пень и прочее. Но Юрку оставь в покое. Он-то тебе чем дорогу перешёл?

И запоздало понял, что, возможно, так и есть — перешёл дорожку. Ведь как-то же связаны они. Потому что два веда в одной деревне, это как два патрона в одном стволе — не бывает таких совпадений!

Анна махнула рукой и заворчала, уже явно стравив пар:

— Вот и перешёл! Тебя, идиота и неуча, приволок! Где только нашёл такого дремучего! И зеркало поставил — не в лоб его не возьмёшь, не в обход не обойдёшь! Тут малька вытаскивать надо, а мне, как последней дурёхе приходится время терять, тебе глазки строить!

Я усмехнулся вполне открыто:

— А ты не строй. Я тебе, как деду-Стоведу довериться сумел. И после того, как ты впряглась, доверия ты, уж поверь, не подрастеряла.

Она как-то сразу стушевалась, неопределённо передёрнула плечами, словно озябла, и спокойно села рядом. Коротко подумав, кивнула:

— Хорошо. Давай так. В открытую. Я — боец никакой. И вед не боевой, а храмовый. Не встречал таких?

— Нет.

Анна криво усмехнулась и дурашливо протянула:

— У, дремучесть.

Но прозвучало это, скорее, весело, поэтому я, признавая, согласно склонил голову, будто вежливый мальчик при знакомстве.

— Храмовые веды занимаются стратегией, развёрстками пространства, исследованиями, много чем. Ну а я из тех, кто совсем от боёв далеко. Я — ведущий колыбели храмовых ведов.

— Наставник, — сообразил я мгновенно.

— Учительница, — косо усмехнулась она. — Первая учительница. С детьми вожусь, как правило. Возилась…

Так она это добавила, что сразу сделалось понятно, о чём лучше не расспрашивать. И ещё — как и где она могла пересечься с Чудой, почему теперь так переживает о его судьбе. И почему Чуда побежал не куда-либо, а именно сюда, к её пристанищу.

— Я тебе помощь смогу оказывать только на расстоянии. И чем меньше я буду влиять на реальность, тем больше шансов, что это пройдёт незамеченным и незаблокированным. Уж поверь мне, рядом с Юлой сейчас очень серьёзные веды — я им в подмётки не гожусь.

Верю. Я бы так и сделал на месте тех, кто готовил эту операцию.

Анна кивнула, что услышала.

— Вывезти Юлу они не смогли. Сразу, как он начал огрызаться всерьёз, им пришлось останавливаться. Теперь они в церкви на другой окраине города. Помнишь, ты проходил рядом по «нитке».

— Помню.

— У нас порядка двух часов на то, чтобы вытащить Юлу.

Два часа? Да это вечность! Это дар Богов! И поэтому — не верится…

— Откуда сведения?

— Это не сведения, — поморщилась Анна. — Это расчёт. От ближайшей точки Крёстов, где мог быть собран отряд поддержки с грамотными ведами-проводниками, досюда — почти четыре часа хода. Выехали они, вероятнее всего, сразу, как получили сообщение, что Юла провалился. Значит, осталось порядка двух часов и тридцати минут. Если предположить, что они выехали заранее, то меньше.

— Что значит «провалился»?

Анна стрельнула недовольным взглядом, но на мою «дремучесть» ругаться в этот раз не стала.

— Он нестабилен. Сознание плавает между реальностями, ни к какой из них не приставая. Чтобы не могли втащить сюда и начать серьёзно обрабатывать. Эдакий детский вариант вполне взрослой игры в вечную занятость.

Молодец, Чуда! Судя по всему, грамотно сработал, если так напряг противников.

— Лады, два часа, — принял я. — Ещё информация?

— Количество противников я тебе не скажу, — задумчиво отозвалась она. — Ведов трое. Настоящих тархов — пятеро или шестеро, не больше. А вот людей может быть и пара десятков…

— Каких людей? — я опешил.

Или тархи — не люди?

Анна посмотрела на меня долгим взглядом. Так, что у меня по спине побежал мороз.

— Людей — это людей, трах, — ответила она тихо.

Я вздрогнул, внезапно осознав.

— Крёсты стали привлекать истинных?

— И не только привлекать, — мрачно отозвалась она. — Они их обучают…

В голове не укладывалось. Тысячелетиями существовал запрет. Было, конечно, в истории такое, что люди сами присоединялись к боям за их Предел. Было и что их приходилось использовать, не посвящая в настоящие цели. Но чтобы людей стали обучать, как тархов? Чтобы начали использовать на благо какого-либо Храма? Это даже для меня, давно отошедшего от традиции, слишком! Как же они — хранители колыбели ведов — пошли на такое?

Анна пожала плечами, словно мой молчаливый вопрос относился к ней.

— Когда в Храме не остаётся умудрённых опытом стариков, когда всех здравомыслящих сметает война, когда в Храме власть попадает в руки тархов — считай, что это мёртвых Храм! — усмехнулась она. — В нём во весь рост поднимаются глупая молодая удаль и тщеславие. А эта двоица может уничтожить всё, чем живы души. С их-то жестокостью и рассудочностью!

— Дремучее тархово семя, — задумчиво закончил я за неё. И тут же переключился: — Юрка-то им зачем?

Анна устало потёрла глаза:

— Они надеются, что он — чудотворец.

— Кто? — я снова почувствовал себя тем самым «дремучим идиотом из леса».

Анна ругаться не стала, видимо, уже окончательно привыкнув, что ничего хорошего и умного от меня не дождётся.

— Когда шла последняя межхрамовая война, — устало начала объяснять она, — возникла масса предсказаний о том, как и когда восстановится следующий мир в храмах и кто соберёт сход, которому назначено стать чистым и долгим. Все предсказания были как разрозненные осколки мозаики — частями о том, о другом. Потому что и событие это многомерное. Ты и сам, наверняка, знаешь какие-то из предсказаний — они наполняют слухом землю. Но часть пророчеств известна была только ведам. Она — о Чудотворце. Ребенке с даром, настолько мощным, что мир будет защищён его силой, как когда-то Покровом Старшей Матери. Его сила бездонна, понимаешь? Если обычный вед сберегает внутри себя энергию, собирая её по крупицам и выплёскивая в изменения реальности, то Чудотворец — это такой вед, который имеет подпитку сразу от центра миров. И может пользоваться силой невозбранно, она не иссякнет, пока он жив. Понимаешь, тархово отродье, какая эта силища? Какая мощь! По прогнозам чудотворцу сейчас от шести до десяти лет. За такими детьми охотятся все школы, в которых воспитывают ведов. Чтобы, когда дар откроется, быть рядом, быть важными для чудотворца и оказывать нужное влияние. В общем, обычная политика… Просто Юла как никто другой подходит под описания пророчества. А нашли его Крёсты.

— Ясно.

Теперь действительно многое становилось на места. И жаль, что я такой дремучий тарх, что всё последнее время был занят собой, своими переживаниями и бедами, что не пришёл в жизнь Юрки раньше. Может даже хотя бы на пару месяцев, но я бы сумел защитить его. Но теперь уже поздно сожалеть о прошедшем. Теперь бы с происходящем разобраться.

Анна вдруг дёрнулась, резко прислушиваясь к дому. Но тут же снова расслабилась и кивнула мне:

— Там твой этот… щенок очухался. Иди, воспитывай.

Я изумлённо вскинулся. Женька-то ей чем не угодил!

Она поджала губы и сделала рукой отвращающий жест, отгораживаясь от внешних слов и эмоций. Отвернулась и процедила сквозь зубы:

— Не проси за него Юла, я бы этому щенку сама кишки вынула и на руки его грязные намотала! Даркс паршивый!

Что?

Как она его обозвала?! Не может быть! Но по тому, как до белой нервной линии сжались губы ведуньи, понял, что не ослышался. Но такое грязное ругательство нужно заслужить! Чем Женька успел?

Анна стиснула зубы:

— Сам у него и спрашивай.

Оставалось только идти и спрашивать.