Глава 7

После ужина я, чтобы не мешаться в доме, вышел на крыльцо.

Солнце ещё только коснулось горизонта, и мир вокруг пятнали золотые и розовые светотени, играющие в догонялки друг с другом на травах и домах, земле и деревьях. В ощущении границы между днём и ночью есть удивительная черта — желание остановиться. Чтобы замерло всё вокруг — и движение, и мысли — и оставалась в этой тишине и спокойствии только одна дорога — обнять вселенную всей душой. Да только, сколько не живу, а мечта не сбывается. Всё так же затихает ветер, приглушаются звуки и тормозится дыхание, но только не удаётся остановиться внутренне, замереть и не думать о постороннем. Например, о том, что за спиной уже шебуршится неугомонное Чудо, которому снова необходим его «тамплиер».

— Борисла-а-ав, — тихо позвал он от двери.

— Чего тебе? — ответил я, не отвлекаясь от созерцания заката.

— Уф, — выдохнул Чуда и выкатился на крыльцо полностью. — Я уж подумал, что ты в нирвану из сансары выпал.

Я усмехнулся. Чуда — и есть чуда! А вслух проворчал:

— Откуда только слова такие взял…

Чуда смешно сморщил нос и потёр его ладошкой, словно щёткой почистил, и пожал худющими плечами:

— Нахватался, — покаянно вздохнул он.

И встав рядом, начал заинтересованно смотреть в ту же сторону, что и я. Его маленькое тонкое плечико коснулось моей руки. Тёплое, мягкое, хрупкое. И меня неудержимо потянуло улыбаться. От этого ощущения детского тельца рядом. Беззащитного и яркого, словно новогодняя игрушка.

— Чего там? — приподнявшись на цыпочки, шёпотом спросил он.

— Ничего.

«Ничего» — это очень много. Это просто закат. Просто шорох листьев. Облака томными мазками над горизонтом. Где-то уже проклюнувшиеся звёзды. Где-то пробегающее время… «Ничего» — это когда нет войны. Нет врагов. Нет погони. Нет боли и нет памяти этой боли. Ничего — это очень много. Но как можно объяснить это пацанёнку девяти годков от роду?

Юрка молча сунул мне в ладонь свои пальцы. Такие маленькие и тонкие, мягкие и уютные. Тёплые. Я сжал ладонь, мягко прикрывая их от страшного взрослого «ничего». Рано ему ещё.

Мы стояли молча и смотрели на закат.

Я был уверен, что Чуда не выдержит испытания тишиной, что что-нибудь, но отчебучит, как все дети, непоседливо воспринимая мир. Но Юрка стоял притихший.

Солнышко закатывалось, стал пробегать лёгкий ветерок, и мальчишка, не расцепляя ладоней, юркнул мне под руку, прячась от прохлады. И меня с головы до ног окатило чувство «Дома». До комка в горле. До желания схватить это маленькое сокровище, распахнуть ему навстречу свою грудную клетку и посадить его туда, уже никогда не выпуская наружу… Внутрь — под защиту крепкости костей, рядом с трепыхающимся сердцем.

Юрка поднял на меня испуганное лицо.

— Это не я, — прошептал он.

Мне осталось только криво усмехнуться в ответ:

— Это я сам.

Никакой магии, оказывается, не нужно, чтобы вот так растопить моё сердце. А просто судьбе снова позвать, поманить меня в мир, где есть дом, семья, покой.

— Это «Ничего», — серьёзно отозвался Чудо. — Ты просто от него отвык…

Сглотнул комок в горле. Мальчишка прижимался, пригреваясь возле меня, и смотрел на закат. И на расцвеченной веснушками мордашке лежало розовое светлое пятно от заходящего солнца.

— Холодает, — поёжился я. — Пошли в дом, что ли.

Женька ждал в комнате. Он уже разложил бельё на постели Юрки и теперь сидел в углу комнаты на своём походном спальном месте и задумчиво рассматривал старое ружьё. Двуствольная «тулка» едва ль послевоенного времени, запылившаяся и заброшенная, в его руках смотрелась гармонично. Сразу видно, что он не только с пистолетами горазд. Только вот откуда он её взял? Не из «кармана» же! Значит, обшарил все сараи и чердак, раз выискал эту красавицу.

Юрка, увидев изменения в доме, приуныл:

— Уже спать?! Не хочу! Ну, не буду я!

Женька не отреагировал. Как сидел на разложенном спальнике, скрестив ноги по-турецки, так и продолжил сидеть. Только теперь бросил перед собой на пол серую тряпицу и, переломив ружье, занялся разбором. Он отстёгивал детали и аккуратно, почти беззвучно, укладывал их в ровный рядок, не поднимая глаз и не реагируя на бурную сцену. А Юрка расходился серьёзно.

— Ну, не хочу! Ну, не буду! Ну, это нечестно!

Он даже попрыгал на месте, потрясая кулаками и завывая на манер сирены пожарной машины.

Я от греха подальше отодвинулся и, привалившись к стене, стал наблюдать за развитием событий со стороны. В конце концов, они вместе уже год, а я тут так, гость, мимо проходящий путник.

Юрка стоял, дёргаясь и обиженно пыхтя, как паровоз. А Женька продолжал заниматься своим делам так, словно оставался один в комнате. Подойдя к нему поближе и попрыгав прямо перед носом стража, Чуда поникнул и опустил плечи, начал шмыгать носом:

— Ну, Жааань, — затянул он словно нищий на паперти. — Ну, ещё чааасиик… Ну, чуть-чуть…

И снова от стража не последовало никаких эмоций.

То ли детская игра, то ли привычный вечерний спектакль для двоих актёров, но зрелище увлекало и интриговало. И первая скрипка, конечно, принадлежала рыжему Чуду, чей театральный талант был на высоте.

Юрка подошёл к Женьке с одной стороны, постоял молча, сердито раздувая щёки. Потом с другой так же. Но тот даже не поднял головы. Чуда вздохнул и, подсев к стражу, спросил совершенно спокойно:

— А можно мне Тамплиер сказку расскажет?

Женя, не отвлекаясь от дела, кинул на меня задумчивый взгляд и снова углубился в оружие. Юрка, притихнув, как подмёрзший воробьёнок на жёрдочке, ждал. И Женька, потянув время, всё-таки разрешил:

— Можно. Только уже в постели! — и со щелчком поставил стволы на место.

— Ура!

И Юрка, счастливо вскрикнув, бросился ему на шею. Женька успел и ружьё отвести в сторону и подхватить под поясницу падающего мальчонку, когда, не рассчитав, тот завалился на него.

— Спасибо, спасибо, спасибо! — зачастил Юрка, быстро мазнул губами по щеке Женьки и сорвался с места.

Пробегая мимо меня, запрыгал от счастья на одной ноге и закричал:

— Сказ-ка! Сказ-ка!

И выкатился на кухню, к рукомойнику.

Вот такое вот рыжее мохнатое солнце на тонких ножках, да… Плещется в воде, торопится, вымачивая рукава в высоком поддоне, брызгается и приплясывает от нетерпения.

Почувствовав неладное, я резко обернулся.

Женя сидел, замерев, словно, как Юрка отпустил его, так он и застыл, не в силах сделать движение. Что-то нехорошее происходило у него внутри. Такое, что сродни пожару выжигающему всё дотла. И лишь моё внимание заставило его взять себя в руки. Он медленно отвернулся и снова занялся ружьём.

Юрка выкатился в комнату, весело дрыгая мокрыми ладошками, так и не вытерев их как следует. И тут же, мимо меня, мимо Женьки — в свой угол. Быстро разделся, бросил одежду комком на стул и с разбегу запрыгнул на постель, завозился, вбуравливаясь под плед, словно мелкий зверёк под опавшую листву. Головой вперёд, активно распихивая складки одеяла и пыхтя от избытка чувств. То ли действительно толком не умеет это делать, то ли этот мелкий бесёнок весь с ног до головы состоит из озорства!

Я глянул мельком на Женьку. Но нет, тот не собирался разбираться с этим, сосредоточенно раскладывая перед собой инструментарий. Он явно нацелился в этот вечер разобраться со старой «тулкой», приводя её в порядок. А Юрке предоставлял свободу для экспериментов.

— Я всё! Жду сказку! — сообщил из постели счастливый Чуда.

Он сиял каждой своей веснушкой от предвкушения. И лежал, тесно завёрнутый в одеяло, словно гусеница в кокон.

Вот в кого такой концентрированный фейерверк пистонов?

Но я щадить не стал.

— Подъём!

Юрка вскинул удивлённые глазищи, но послушался сразу. Стал с трудом выпутываться из спеленавшего одеяла. Пинался, крутился, пыхтел, но выбраться не получалось — плед цепко держал в своих тёплых надёжных объятьях. Юрка сильно дёрнулся, ещё раз и, стихнув, расстроенно посмотрел на меня.

Пришлось за дело взяться мне. Вытащить из-под мелкого край одеяла и выпустить узника собственной глупости на волю. Юрка шмыгнул мимо меня и встал рядышком, перебирая босыми ногами в нетерпении.

Я вскинул одеяло над постелью и снова застелил его ровным слоем. Аккуратно откинул угол и показал Юрке:

— Теперь ложись. И накрывайся.

Чуда недоверчиво посмотрел на меня, растерянно улыбнулся и теперь уже забрался под одеяло, как нужно. Урок был усвоен.

Присев рядом на край постели я поправил плед, подтолкнул под худющие мальчишеские ноги и задумался. О чём рассказывать-то? Как за спасением, кинул взгляд на Женьку. Но тот, отрешившись от всего, занимался «тулкой». Мягко водил наждачной бумагой, сглаживая потемневший от сырости приклад.

— Понимаешь, Юр, — осторожно начал я. — У меня в памяти и сказок-то почти не осталось…

— Ну, Бори-и-ис, — с несчастным видом протянул Чуда.

— Про золушку помню, — честно признался я. — Ещё про принцессу на горошине. И про ослиную шкуру. И чуть-чуть — про несмеяну. Что тебе рассказать?

Юрка фыркнул:

— Что я тебе, девчонка какая?

— Конечно, не девчонка, — признал я. — Просто в моём детстве мне сказок не читали. А потом — у меня же дочка была, Юр. Только для неё я сказки и читал…

Юрка открыл рот что-то сказать, но потом резко передумал. Нахмурился, сжал губы, напряжённо разглядывая меня. Вроде и не с чего. Особых тайн я не раскрыл, да и не мелкому пацанёнку переживать за старика. Не так ли? За спиной у меня затихло мерное движение наждачки по дереву. Я обернулся. И Женька мгновенно углубился в работу, словно только что не смотрел мне в спину тяжёлым взглядом.

— Ладно, — вздохнул Чуда. — Тогда расскажи мне о тэра.

— О чём? — я чуть не поперхнулся.

— Ну, о нас. Как мы пришли, когда, зачем. Вместо сказки.

Я задумался. Чтобы вед, пусть даже настолько юный, спрашивал о таких простых вещах, да ещё и в качестве сказки на ночь? Но Юрка, слыша мои мысли, только пожал плечами:

— Ну и что такого? Ты же сказок не знаешь. Расскажи, что знаешь, но вроде как сказку.

И завозился, устраиваясь удобнее в ожидании.

Я задумчиво поправил одеяло. Запросы у Юрки оказались под стать его характеру — легко и просто не получится. Я в былое своё время отцом не сильно-то и радовал дочурку вечерними сказками, отдавая вечернее время для её общения с матерью. И только смотрел издалека на их добрый тихий смех и перешёптывания, иногда ворчал, иногда разгонял спать пораньше. Но всегда знал, что вот они, мои девочки, рядышком, счастливые и мирные. Под моей защитой. И под Сашкиной. Да, вот, не доглядели мы…

— Ну? — требовательно перебил Юрка. — Начинай! Жили-были…

Я усмехнулся. Вот, ведь, настырное рыжее счастье!

— Жили-были, не тужили, — послушно начал я. — В общем, в одном царстве-государстве, в параллельном Пределе, давным-давно жили тэра, светлые да умные. Можно было бы назвать их людьми, да язык не поворачивается, потому что у тэра совсем не было тел. Носились они сгустками света по небу, и могли совершать любые чудеса силой своих мыслей и желаний. Прямо как один знакомый мне маленький такой рыжий вед…

Юрка азартно завозился и захихикал, скрываясь в ладошки.

— Конечно же, тэра приходилось очень серьёзно воспитывать своих маленьких тэреян, потому что, когда можешь силой желания сделать всё, что захочется, то нужно уметь желать правильно и в нужных размерах. А то пожелаешь ты, например, себе домашнего питомца, да так сильно пожелаешь, что — раз! — и получишь слона! Да такого огромного и привязчивого, что просто ужас. Куда ты — туда и он. А ведь слон не везде влезть может, да?

Глаза у Юрки сверкали, ладошки скрывали тихий смех, и разливалась над постелью, над миром вокруг благость домашнего уюта.

— Но однажды случилась в этом мире большая беда. И стал Предел тэра умирать. Солнышко стало чахнуть, звёзды вянуть, а земля черстветь. И тэра поняли, что ничто не остановит умирания их мира — ни желания, ни мысли. Мог спасти их мир только очень могущественный тэра, умеющий мечтать сильнее всех, но такой в ту пору ещё не родился.

— А если бы родился? — встрял неугомонный Чуда.

— Тогда бы, наверное, смог.

— И мы бы сюда не пришли?

— Не пришли.

— А если он теперь родится? Или в следующем веке? Он же на Земле же уже родится? И что тогда? — не отстал Чуда.

— Тогда будет возвращать наш Предел к жизни, — терпеливо объяснил я.

— И что, мы тогда отсюда уедем? Совсем-совсем? Все-все? А если я не хочу, если мне здесь нравится? — задумчиво протянул Юрка.

— Тогда останешься, — отрезал я. — Юр! Тебе сказку или ты хочешь просто так поболтать?

— Молчу! — сложил он ладошки молитвенно и с видом истинного ангелочка замер на подушке.

Откашлявшись, я снова сосредоточился на истории.

— Итак. Стали они искать себе новый дом, куда можно было сбежать от умирания их мира. И нашли себе Землю — Терию. Только вот беда — была та Земля намного ниже по лесенке магии, в ней даже — представь себе — у всех были тела из костей, мяса и кожи и никто не умел силой желаний создавать вещи или события. Долго думали тэра, думали, но вскоре поняли, что деваться некуда — только Терия подходила для их жизни. И тогда мудрейшие решили — тэра будут жить на Земле, и, чтобы не было соблазна у них править этим миром, будут рождаться, как обычные люди, и жить, как обычные люди. Конечно, сила их никуда не делась и оставалась с ними, но всё-таки тела ограничивали их. Тогда все тэра принесли клятву Рода — самую тяжёлую клятву в их Пределе, сильнее, чем клятва Слова! — что никогда не станут править миром людей, давая им самим решить свою судьбу, и будут защищать мир людей как свой собственный. Принесли они такую клятву и пришли на землю — жить среди людей. Вот и сказочке конец, а кто слушал — молодец.

Обиженный Юрка захлопал глазищами, словно вот-вот расплачется.

— Нет! — заныл он, — Я так не играю! Это же нечестно! Ну, Борисла-а-ав…

— Но это всё, что я знаю.

— Не всё! Не всё! А тархи? А Храм? А вообще? — затянул он.

И по его обиженной сопящей мордочке становилось ясно сразу, что либо я сдамся, либо на мою голову падут все громы и молнии. И если от простого пацана это, скорее, забавно, то от мелкого настырного веда может быть даже смертельно. При том, что его вины в этом и не будет. Пришлось сдаться.

— Ладно-ладно. Что тебе про тархов рассказать?

Юрка рассеянно почесал нос ладошкой, хитро оглядел потолок, потом постучал пальцем по губе, делая вид, что задумался. Только исчерпав запас актёрских ужимок, он устроился на подушке удобнее и сообщил:

— Расскажи про двоицу!

Я опешил, а за спиной даже задержалось и сбилось с ритма привычное «вжик-вжик» наждачкой по дереву.

— А тебе-то зачем это? — не нашёлся, что ответить я.

Юрка насупился и важно скрестил руки на груди:

— Я — вед или не вед?

Оставалось только пожать плечами. И попробовать вразумить дитя, аккуратно подбирая слова.

— Вед, конечно. Но двоица… это как бы и не для ведов. Это внутреннее, тархово…

Юрка посмотрел на меня, как на идиота.

— Веды тархов водят? Водят! Значит, и мне водить надо. А у меня знаний нет!

Внезапное понимание — для чего ему эти знания — аж пронзило ознобом от крестца до затылка.

Сзади лязгнул металл.

— Так! Довольно!

Женька поднялся напружинено, словно взведённый. Его яркие эмоции резко ворвались в чувство Присутствия — словно огнём от него полыхнуло. А Евгений, подступив, неопределённо дёрнул «тулкой» где-то сбоку. Куда, зачем, почему — понять я не успел. А вот отреагировать — успел.

Махнул рукой, убирая смазанную тень оружия. И тут же оказался на ногах, лицом к потенциальному противнику. Второе движение выстрелило в его сторону уже настоящей угрозой.

Женька и в непосредственном столкновении оказался хорош!

Нырнул в сторону, пришёлся прикладом мне в плечо и тут же разорвал дистанцию. Замер в трёх шагах — сразу и не сблизишься — в положении наизготовку, с ружьём, крепко сжатым в руках и готовым к рукопашной.

— Жаня! Борислав!

Юрка рывком вскочил на колени и, вытянувшись струной, распластал руки в стороны, словно в состоянии вот так легко, одним жестом, развести по углам двух сорвавшихся с цепи тархов! С другой стороны — может и в силах. Если вот мы, два дурака, стоим и молчим, пугаясь неосторожных движений — своих и противника. Стоим, замерев, а Юрка, дрожа всем телом от напряжения, крутит головой с одного на другого, боясь любого действия.

— Жаня… Пожалуйста, не надо. Выйди, пожалуйста.

Но Женька стоит, не отзываясь, не шевелясь, понимая, что любое движение сейчас может быть оценено двояко. Скулы его заострились, бледность залила лицо, и тёмный взгляд исподлобья оставался настороженным.

— Борислав, — запинаясь, позвал Чуда. — Пожалуйста. Доскажи мне сказку…

Я не шевелился, не отводя взгляда от Женьки. И тот тоже уже тяготился произошедшей нелепостью и теперь, глядя исподлобья, ждал моих действий. Будь мы в Храме, каждый из нас был бы формально прав в обороне своей зоны. Только здесь — не храм. Не братство, не законы внутренних уложений школ. Зато тут есть мелкое Чудо, которое настойчиво тянет за рукав обратно к постели и умоляюще смотрит в спину.

— Ну, пожалуйста…

Женька отвёл взгляд первым. И медленно опустил «тулку».

Я не стал задерживаться, чтобы не вызывать в нём сожалений, и сделал шаг назад, к постели.

Женька слаженно шагнул в сторону, отдаляясь.

Я — ещё шаг назад. И упёрся в кровать. И тут же Юрка бросился мне на шею, со всей силой обхватывая тонкими ручонками и связывая объятием плечи. Конечно, случись что, — его несложно будет стряхнуть обратно на постель и ввязаться в бой. Только внутри крепла уверенность — бой не случится. Потому только подхватил его дрожащие ладошки на груди — чтобы не сорвался от бессилия неумелый замок, чтобы не упал рыжий Чуда.

Женька болезненно сморщился, словно жилу порвал, и, отвернувшись, прошёл мимо нас на кухню. Загрохотал там отодвигаемой посудой, пристраивая «тулку» на столе.

— Уф, — выдохнул мне в ухо Чуда. — Всё…

— Всё, — пробурчал я, снимая с себя мелкого. — А если бы некоторые рыжие бесята не наглели, то «всё» случалось бы быстрее и проще.

Юрка виновато засопел и сжался, словно ёжик от навязчивого поглаживания. Так я его и уложил обратно на постель, свёрнутым в калачик и сопящим от обиды. То ли на себя, то ли на нас. Укрыл одеялом и хотел, было, уйти. Но Чуда вцепился мне в рукав — не оторвёшь!

— Борис, — он смотрел на удивление серьёзно. — Не ходи…

Я молча сел на край постели. Мальчонка прав. Всем надо остыть, разобраться в себе, в том, почему так глупо всё складывается. Я обернулся на Женьку. Тот сидел за столом, спиной к нам, и методично шкурил приклад. Равномерно и бесстрастно. Вот ведь, нескладушка какая. Вот ни с кем никогда не ссорился так по пустякам! Что дома, в своём Храме, что на границе, где приходилось в дозоре жить, а всегда с тархами сходился легко и просто. Пары-тройки фраз хватало, чтобы идентифицировать «своего» и выяснить старшинство, чтобы доверить спину или самому встать за сильное плечо. А тут — как сглазили!

— Ты неправильно думаешь, — покачал головой Юрка. — По-дурацки.

Смотрел он серьёзно и печально, словно ещё минуту назад не озорничал, обезьяньими ужимками забавляясь над нами.

— А как нужно думать? — холодно поинтересовался я. — Великий вед подскажет глупому тарху?

Чуда вздохнул и схватился за мою руку:

— Я не великий, — скривился он. — А ты не глупый. Просто ничего не понял ещё!

Ну, хоть это хорошо! Обрадовал…

— И что я должен, по-твоему, понять?

— Ну что ты, как маленький! — поморщился Чуда и в сердцах оттолкнул меня. — Ты же тарх, а не я!

На кухне жёстко чиркнул по полу отодвигаемый стул. Я обернулся на звук.

Женька резко встал и, подхватив с вешалки куртку, вышел, хлопнув дверью. Полуразобранная «тулка» сиротливо замерла на столе.

— Ну, вот, — огорчился Чуда. — Он понял…

Вот, ведь, незадача. А я-то ещё нет! Что-то такое особенное не понял, о чём все уже вокруг догадались. Юрка посмотрел на меня подозрительно, как на кретина, но тут же вздохнул, словно трудолюбивый ученик над сложной задачей:

— Расскажи мне о двоице, — потребовал он и заёрзал на подушке, устраивая себе уютную лежанку.

Я почесал щетину и пожал плечами. В конце концов, какая разница — сейчас я ему расскажу или через некоторое время он узнает от других? Ведь с иными Подобными жизнь всё равно его столкнёт, сколько бы сейчас мы не бегали и не оберегали его. Да и нет никакого секрета в этом. Просто ведам обычно нет дела до того, как тархи работают. А вот этому мелкому почему-то хочется знать.

— Двоица — это боевая пара тархов. Вот и всё. Ведёт и командует старший, младший защищает спину. Это самая стойкая связка у тархов. Выбирают младших-старших до смерти одного из пары или на всю жизнь. В двоице друг друга старший-младший ощущают, как единое целое — мысли, чувства, отношения. Это очень помогает в бою, не приходится тратить время на общение. Говорят, что это связано с тем, что многие истинные тэра, когда на Землю переходили в человеческие тела, не могли возродиться в одном теле, и им требовалось делить своё существо на осколки и их уже вкладывать в тела. Но это враки, просто бывают тархи с глубоким самосознанием и с сознанием, нацеленным на других, вот и всё. И ничего интересного, как видишь. И никакой сказки тут нет. Ни магии, ни волшебства, ни ведовства.

Чуда хитро сощурился и торжественно заявил:

— Врёшь! Есть!

Я пожал плечами снова. Что толку спорить? Нет магии в том, что однажды встречаешь такого ведущего, за которым готов в огонь и воду — настолько от него веет силой и светом! Или заметишь бойца в толпе, вроде и неприметного среди остальных, а сразу понимаешь — ему можно доверить спину, уже не оглядываясь. Это не магия, это так, развитое чувство Присутствия, когда ещё даже не увидел, а уже почуял настроенность человека, его взгляды, его пристрастия, сравнил со своими и осознал — «свой»! Остальное решает только уровень подготовки и внутренней силы — той, которую тархам мир не додал, зато с лихвой наделил ведов. Вот таких мелких и вреднючих. Смотрящих хитро, словно читающих мысли.

— Нету у тархов магии в двоице, — повторил я. — Разве только…

И язык прикусил.

Есть магия. Одна из самых древних на этой Земле. Принесённая в этот Предел ещё из мира тэра. Магия ведомства. Магия Тисов. Особой касты среди тархов. Магия, которая делает воинов вечными младшими. Для кого-то — дорогой игрушкой, для кого-то — единственным спасением от собственной никчёмности в роли «ведущего», но для большинства — возможностью жить, не боясь удара в спину. Единственная магия тархов, меняющая судьбу и душу.

Обернулся на кухню. Нет Женьки, только «тулка» сиротливо лежит на столе, да на спинке стула висит джинсовая рубашка. Закрыл глаза, вызывая внутри образ Просо. Вспомнил его поведение, повадки, движения, мимику. Как ходит. Куда смотрит. Где стоит, когда общается. Как разговаривает. Всё — практически обычное, но всё-таки, всё-таки… Может быть?

— Ну?!

Юрка почти прыгал на кровати от волнения. Ходил ходуном, не в силах успокоиться, и веснушчатая рожица светилась от счастья.

— Ты понял! Ты понял! — запел он, приплясывая от возбуждения. — И я тебе ничего не говорил! Ты сам! Сам!

Я облизал губы, снова оглянулся на дверь — нет, Женька не пришёл, не услышал, не оборвал на месте за крамольные мысли.

— Он — тис? — шёпотом, пугаясь произнесённого слова, спросил я.

Юрка разулыбался, снова лёг на подушку, хозяйски поправил одеяло, выдёргивая его из-под меня, и, поёрзав для удобства, закинул руки за голову.

— Всё, — удовлетворённо выдохнул он. — Теперь можно спать! Сказка удалась…

Без возражений, я поднялся, неловко поправил одеяло, и, выключив светильник, отошёл. Замер в дверях:

— Доброго сна, — пожелал я тихо.

И осторожно прикрыл дверь.

Нет, не стал я ни разговаривать с Женькой, ни мешать ему своим присутствием, а ушёл тихо в свой закуток в сенях и задумался. Тут, ведь, дело тонкое, без особого настроя лучше не пробовать. Ведь и Юрка мог ошибиться, и я под его намёками подумать дурное, но неверное. Меня вот так встреть кто-нибудь из равных и спроси в лоб: «Ты — тис?», — так я брошусь в бой, не глядя на возможные последствия. Потому что это оскорбление для свободного. Для тарха быть тисом — тяжко и унизительно. Такое лишь как жесточайшее наказание накладывают Советы Храма или страшный обет на себя принимают те, кто чувствует себя виноватым, да и то, долго под таким гнётом душа не живёт. Загнивает, медленно в корчах убивает тело, уходит на Мерцающий Мост, чтобы попытаться прожить всё заново, исправляя ошибки. Для тарха это невыносимо. А для тиса — это и есть жизнь. Ведь тисами рождаются.

Тисом был мой Сашка. Александр «Кос» из школы Кали-нэ. Случайно полученный в дар и ставший мне самым близким из соратников. Младший! Ему и слов-то не требовалось — чуял, словно видел насквозь мои мысли! Так больно стало от нахлынувшей памяти, так остро она вонзилась в грудь, что не стал сдерживаться — потянулся к рюкзаку и рванул молнию клапана. Там, уложенная в окровавленную тряпицу, лежала пряжка ремня. От Сашкиного пояса. Большая, почти в ладонь, искусно сплетённая кузнецом из двух металлических жил так, что в центре читался рисунок головы волка, воющего на полную луну. Я стиснул пряжку и прижал к себе. Так, как не получилось обнять тело Сашки, прощаясь и прощая. Когда я смог вернуться домой, мою жену и дочь уже похоронили, согласно их вере. А тело ведомого сожгли. Мне вынесли пряжку да окровавленную рубашку с десятком рваных отверстий, обжигающих уже присохшей Сашкиной кровью. Вот и всё, что осталось.

Пристроил спальник на узком старом топчане и, свернув куртку в конвертик подушки, лёг. Положил пряжку на грудь. Откинулся на спину, завёл руки за голову, и уставился в пыльный потолок, затянутый паутиной сотен старательных паучков. Спать совершенно не хотелось. Хотя день и прошёл насыщенно, но ещё дрожала внутри ось от несгоревших эмоций, не давая сознанию тихо уйти в покой. Да и тревожным звоночком, навязчиво мешающим расслабиться, оставалась мысль о Женьке. Кто он — мой нечаянный соратник? Тарх или тис? И что скрывает за своим странным, порой доходящим до вызывающего, поведением? Страх или ярость? Неумелую любовь к мальцу или желание прославиться, будучи первым для будущего великого веда? Одно я знаю точно: он — страж маленького Чуды. И, если судьба не покуражилась надо мной, а действительно предоставила золотой шанс побыть ещё нужным на этой Земле, поучаствовать в жизни и становлении мелкого волшебника Юрки, то мне придётся сживаться с его первым стражем.

Женька долго не возвращался в дом. То ли охранял на улице, то ли переживал мальчишескую выходку, обижаясь за Чудины намёки на «двоицу». Я же успел неприметно заснуть, слушая ночной стрёкот сверчков и далёкое кваканье лягушек. А когда едва слышно приоткрылась дверь, очнулся разом. Женька неприметной тенью скользнул мимо, стараясь не тревожить, даже зная, что разбудил. И скрылся в комнате. Я вслушался в тишину дома и понял, что до ярой рези в груди хочу защищать этот мирок.