Глава 7. Псков 17 июня 1245 года.

— Постой, постой. Ты от куда же такая?

Как ни старалась Милана проскользнуть незамеченной, но ничего не вышло. Василиса Микулишна, сильными руками ухватила двоюродную племянницу за плечи. Повернула лицом к свету. Всплеснула руками.

— Где же ты так вымазалась?

— Так целый день в седле под дождем скакала, — смутилась Милана, к вам спешила, вот и забрызгалась вся.

— Да что, ты заболеть решила, что ли?! — воскликнула жена воеводы, — А ну, снимай сапоги, и все, что есть на тебя до нитки. Липа, Соня! Помогите же сестре! Живо! А я пока баню велю растопить. А то ведь Любава мне ни почем не простит, ежели я ее дочь до болезни допущу…

Тетка ахая вышла в сени. Скоро от туда раздался ее властный голос.

— Архип! А ну-ка немедля баньку затопи, да по жарче!

— Это мы вмиг, — ответил с поклоном старый денщик, — с превеликим удовольствием…

Он заковылял на двор, раздавая распоряжения находящимся там холопам.

Милана осталась в горнице одна. Но ненадолго. На зов матери из своих светлиц сбежали две ее дочери. Старшая, Липа, долговязая худощавая девица была ровесницей Милане. Младшая, Соня, слегка полноватая и широкобедрая, была на год их младше.

Девушки с шутками и смехом, принялись снимать с сестры одежду.

— Да как же можно так вымазаться, — в шутку причитала Липа, помогая снять кольчужную рубаху, — пряма чертяка, какая-то!

— Тебе бы не по полям скакать, и чащам лесным лазить, — вторила ей Соня, — а в светелке сидеть, да жениха выглядывать!

Под ловкими руками сестер, Милана в один миг осталась, в чем мать родила. Липа, тут же укутала ее теплым покрывалом…

Парная встретила девушку жаром и запахом трав. Тетка развешивала их под потолком пучками. От пара они размягчались. Наполняя баню лесными ароматами.

Было настолько жарко, что Милана не решилась забраться на самый верх, выбрав вторую ступень.

— Ну, что уселась? — с нетерпением спросила Василиса Микулишна, окуная пышный веник в кадушку с горячей водой, — ложись уже…

Милана, с опаской взглянула на сильные руки тетки, но противиться не решилась, растянувшись на животе. Первые прикосновения покрытых листьями веток, заставили ее вздрогнуть. Но в следующий миг по телу пробежала сладостная истома.

Тетка хлестала племянницу со знанием дела. Веник прохаживался по обнаженному телу от плеч до кончиков пальцев на ногах, заставляя краснеть кожу.

Остановившись, жена воеводы, плеснула воды раскаленные камни, от чего густые клубы пара, заволокли парную. Она опустила веник в горячую воду и вновь приступила к делу.

— Ой, ой, тетя! — запричитала Милана, — совсем ты меня сварила! Ой не стерплю, сейчас выскочу!

— Вот я тебе сейчас выскочу, — с нажимом проговорила Василиса Микулишна, охаживая веником, крутящуюся как уж племянницу, — лазить по полям, да болотам, значить любишь?! А как боль перетерпеть, то и не по тебе это?..

Милана не нашла, что ответить. Она успокоилась, постаралась расслабиться и не обращать внимания на обдающий ее жар.

— Ладно, — сжалилась тетка, опуская веник в кадку, — хворь из тебя я выбила. Еще бы дурь выбить, но этим пусть родители занимаются…

Она не спеша вышла.

— А ты не торопись, — послышался ее голос из предбанника, — понежься немного. Отдохни с дороги. Архип уже самовар поставил, скоро чаевничать будим…

Милана прикрыла глаза. Полежав так минут двадцать, она поднялась. Окотила себя холодной водой из жбана и вышла в предбанник. Там она обнаружила ковш с квасом. Рядом лежало огромное полотенце. Девушка отпила большой глоток. Квас ударил в нос, заставив ее чихнуть. Смахнув с глаз выступившую слезу, Милана насухо вытерлась и облачившись в легкий летний сарафан, вышла из бани. По прохладным, влажным от недавно прошедшего дождя доскам настила, она побежала к терему.

Двухэтажный добротный дом, был срублен из дубовых бревен. На первом этаже располагались четыре комнаты. На втором три светелки. Русская печь занимала почти половину первой комнаты и выходила своими боками в три другие. Светелки отапливались соединенными с печью дымоходами, замурованными в стену.

В горнице уже был накрыт большой стол, почетное место на котором занимал самовар.

Милана самодовольно усмехнулась. Ведь это чудо, до сей поры не виданное на Руси, было одно из многочисленных изобретений ее отца, наряду с часами, которые тихо тикали на стене.

Самовар в один миг покорил Русь. Вот уже десять лет как он вошел в обиход. Конечно заморского напитка, именуемого чаем, завозили еще мало, и он был очень дорог. Но русская смекалка и тут нашла выход. Чайный лист с успехом заменяли травяные сборы.

Чаепитие стало на Руси традицией. Вокруг пузатого самовара, собиралась вся семья от мала до велика.

Вот и сейчас все ее дальние родственники только и ждали Милану. На самом почетном месте, под образами, сидели хозяева: псковский воевода Боброк Григорий, сын Иванов, и его супруга Василиса Микулишна. По краям, в своих лучших нарядах, расположились их дочери.

Милана прошмыгнула к столу, устроившись на отведенном ей месте.

Стол ломился от пирогов, пирожков, кренделей и баранок. Но самой главной фигурой являлся самовар. Пузатый, начищенный до блеска, он стоял посередине на цветной скатерти.

Чай разливала хозяйка. Она наполняла фарфоровые чашки и передавала их всем присутствующим.

Пили, специально заваренный по такому случаю, липовый цвет, молча, степенно с блюдечка вприкуску с сахаром, да пирогами.

— Ну, рассказывай, — начал беседу воевода, прихлебывая горячий напиток, что у Мечеслава в хозяйстве твориться?

— Все хорошо, — ответила Милана, — молодежь воинскую науку познает успешно. Не пройдет и нескольких месяцев, как старшие смогут пополнить княжеские дружины.

— Значит справляется старый дружа…

— Справляется. Все его слушают. В лагере царит полный порядок. Да к границе разъезды посылаются.

— Вот как? — удивился Боброк, — и что же говорят разведчики?

— Пока тихо все, — беспечно махнула рукой девушка, откусывая от румяного пирожка.

Боброк только печально усмехнулся. Его патрули приносили те же вести. В ливонских землях все было тихо. Но старый воин, чувствовал, что это все неспроста. Проклятые «псы рыцари», что-то затевали. И это очень беспокоило воеводу.

— А вкусные у вас пироги, Василиса Микулишна, — похвалила Милана, уплетая уже третий кусок, — у мамы тоже они хороши, но не такие.

— Небось врешь? — подозрительно взглянула на племянницу тетка. Но было видно, что похвала ей по сердцу. — Нарочно хвалишь, чтобы подольститься? Или вправду нравятся?

— Да разве я могу врать вам, — постаралась придать убедительности свои словам Милана.

— Вот будишь слушать меня, — улыбнулась воеводская жена, — так и ты скоро будишь так же хорошо готовить, чтобы будущего мужа радовать.

— Ну об этом мне еще рано думать, — зарделась девушка.

— Об этом никогда не рано, и ни когда не поздно, думать, — авторитетно сказала Василиса Микулишна, — ты девка в самом соку. Сколько тебе стукнуло?

— Шестнадцать миновало.

— Вот видишь? Как раз в твоем возрасте я замуж и вышла. Не успеешь оглянуться, а уже в чужом доме окажешься. Что тогда делать будешь, ежели хозяйству не обучена?

— Если муж любит, то простит, — не растерялась Милана.

— Или вожжами учить станет, — ответила тетка, покосившись на мужа. Ох, и доставалось ей от него по молодости.

— Ну это уж вряли, — в глазах племянницы блеснул озорной огонек, — я себя в обиду не дам.

— Да ты погляди, — всплеснула руками Василиса Микулишна, — ты, что же законному супругу противиться станешь?

— Если будет надобно, я его самого в бараний рог согну…

— А вот, чтобы этого не случилось, — не терпящим возражений голосом осадила ее тетка, — сегодня же с сестрами сядешь за пряжу. А завтра готовить со мной станешь. Допивайте чай, и марш в светелку за дело браться.