Часть четвертая

В конце шестого месяца пришло уведомление. Показатели изумляли меня самого, а служба контроля негодовала. Я невольно вжал голову в плечи, пробегая глазами белоснежную бумажку.

Силь спускалась по лестнице, заспанная, тихая. С любопытством потянула голову в сторону моего письма, но я сложил лист вдвое и для верности прижал его рукой. Подробностей бабочке знать не полагалось.

— Сегодня вечером я приду позже, чем обычно, — твердо выговорил я, приглаживая сгиб. — Ложись спать и меня не жди.

— Но почему? — робко поинтересовалась она.

Ее большие глаза были полны испуганного непонимания; казалось, она чувствует себя виноватой.

— У меня есть дела, — буркнул я.

Придется отправиться на ужин с коллегами. Днем пропущу обед и отработаю хотя бы лишний час. Потом изучу доски объявлений и выпишу пару номеров. Помощь нужна всякая и всегда: посадить пару деревьев, починить прохудившуюся трубу, изобразить жилетку для увязшего в депрессии богатенького чудака, прогуляться с собакой, подтянуть отстающего от программы школьника, донести покупки. По мелочи, но начало положит.

Я погладил уведомление еще раз и закусил губу. Вторая часть была куда менее исполнима, чем первая. Вернее, при обычных обстоятельствах я бы только потер с готовностью ладони, получив от службы контроля подобный «совет». Но теперь… Я взглянул на бабочку и покачал головой. Я не мог пригласить в собственный дом даже приятеля, что и говорить о девушках… Если бабочку обнаружит приятель, вопросов будет море, а если это сделает женщина, без истерики не обойдется, и все набежавшие пункты немедленно округлятся до нуля. Тут будут и вопросы, риторические и не очень, и битая посуда, и хлопанье дверьми. Нет, до нуля, определенно!

Но все было куда сложнее. На этот раз советы были куда настойчивее и напоминали приказания. Оставалось только одно: во что бы то ни стало создать видимость, пока не нагрянет комиссия и не устроит разнос мне и моему несколько пошатнувшемуся мирку.

До конторы я брел в задумчивости. Силь и вправду пошатнула мою жизнь. Заняла в доме места совсем немного, всего лишь крошечную спальню на втором этаже, а вот в моей голове она все мои заботы потеснила куда значительней. Я и вправду превратился в вечно озабоченного отца; только к отеческим тревогам добавлялся вечный страх, что бабочку обнаружат. Я понимал, что всю жизнь прятать ее в четырех стенах не смогу, но как поступить иначе, не представлял. Мне и самому хотелось вывести Силь наружу. Провести ее по соленому берегу, чтобы она могла вдохнуть морской ветер, чтобы она весело морщилась от брызг, чтобы уворачивалась от набегающих волн и смеялась. Она должна была увидеть настоящее солнце — не то, что сквозь щель в жалюзи, а настоящее. Она должна была пройтись по улочкам города, увидеть главную площадь, загадать желание у большого фонтана, сосчитать золотые звезды на мостовой у ратуши, полюбоваться колоннадой здания магистрата, взглянуть на крыши с паркового холма…

Чем дальше я шел, тем яснее осознавал, что забрав ее к себе, сделал своей Силь вовсе не подарок, а только лишь придумал для нее новую тюрьму. Вдобавок она оказывалась чуть ли не преступницей. Бабочка, не внесенная в реестр — подозрительнее некуда! Если у нее нет личного номера, нет и хозяина, а значит, она шпионка. Существо, над которым нет надзора, да еще и прибывшее из далеких земель — такое может замышлять что угодно…

Но ведь это моя бабочка… Я глупо улыбнулся сам себе. Моя собственная. Я вырастил ее, я возился с лампочками и гнездом, я видел ее в первые минуты жизни, такую крошечную, потерянную и чуть испуганную. Я делили с ней завтраки и ужины, я покупал для нее одежду, а сам ходил в старом, перештопывая дыры на локтях. Вернее, перештопывала она — мне до такого было далеко. Но как искусно она это делала! Поймала где-то полезную волну, и вот ее пальцы перебирают ткань, блеснула иголка, заскользила нить… Она умела все. Моя бабочка. Посуда, полы, стирка; мой дом сверкал, как никогда прежде. Я силился возражать, неуверенно мямля лишь про свою нелюбимую посуду, но она хмурилась и решительно говорила:

— Кто это сделает, если не я?

И в правду, я бы возился с пыльными статуэточками полгода, а остальные полгода ожидал, когда пыль осядет достаточно толстым для оправдания новых усилий слоем.

А еще она чудесно улыбалась. Моим шуткам или веселой главе в книге — она улыбалась по-особенному. В уголках ее губ собирались тонкие морщинки, но это были не глупые ямочки на щеках, какие бывают у пухленьких девочек, едва вышедших из подросткового возраста. Нет, в этой улыбке было что-то совсем другое. Чуточку хищное, но не злобно-хищное, а этакое лисье, лукавое, и вместе с тем, бесконечное нежное, мягкое, бархатное.

Бабочки и вообще отличались довольно приятной внешностью, но моя была лучше всех. Так горделиво и чуточку по-детски я заявлял про себя, завидев случайно на улице одну из них. От людей их отличить было бы сложно, особенно когда от крыльев не оставалось и следа, но у всех бабочек были черные глаза — такие у человека не встретишь. Вот я и рассматривал черноглазых, презрительно хмыкая. Ну, нет, моя Силь в сотню раз прекраснее. Вот бы ей раздобыть настоящее платье, да вывести на улицу… Но без номера ей среди бела дня в городе делать нечего. Не стоит и соваться, проверкой документов патрули заниматься ох как любят.

***

Тот вечер прошел куда лучше, чем я ожидал. Думал, будет скука смертная, и просижу до самого конца молча — но нет. Настроение было лучше не придумаешь: днем я успешно отработал дополнительное время и нашел сразу четыре вполне подходящих объявления. Вдобавок, за ужином меня усадили с не самой безобразной на вид женщиной — ее-то я и решил взять в оборот. Дело спорилось, и я всерьез собирался заткнуть службу контроля за пояс. В этом месяце показатели вернутся куда следует. В конце концов, пора подумать о себе, а не только о…

— У меня не прибрано, — осклабился я. — Обещаю, ровно десять секунд! Я зайду, вы отсчитаете до десяти, и — прошу!

Джоанна засмеялась. Желтый свет фонарей блекло заскользил по ее волосам, и я отчего-то припомнил змей. И говорила она как-то сипло, почти шипела — или мне это лишь казалось? Впрочем, выбирать не приходилось. О привередливости стоило забыть, пока служба контроля под видом заботы о ментальном и телесном здоровье горожан протаскивала свои замыслы о сохранении сбалансированной демографической обстановки.

— Десять секунд! — напомнил я чуть серьезнее.

Джоанна кивнула. Я веселил ее весь вечер, словно ошпаренный, и она не сводила с меня восхищенных глаз. Не стоило бросаться с места в карьер с таким остервенением, но индикатор с довольным видом аллигатора расцветал зеленым. Правда, если я не придержу коней, а потом вдруг дам задний ход, замаячит миленькая перспектива увидеть женские слезы, а вот этого мне было допустить совсем нельзя. Аккуратнее, сбавить темп…

Я проскочил в дверь и тут же наткнулся на Силь. Она не зажигала света, как я ей и говорил, но ложиться спать не собиралась. Как я и предполагал.

— К себе, немедленно! — прошептал я. — И не показывайся до утра, пока не скажу.

Она сглотнула, когда я взял ее за локоть и тихонько подтолкнул к лестнице.

— Ну же, — я повысил голос. — Быстрее.

Бабочка бросила на меня еще один непонимающий взгляд. Ручка входной двери с легким скрипом опустилась. Пальцы успели похолодеть, а сердце пропустить удар, но когда Джоанна нерешительно заглянула в прихожую, Силь на лестнице уже не было. Я вздохнул с облегчением и включил свет.

— У меня есть шампанское. Или вы предпочитаете красное вино?

— Что предложите, — расплылась в улыбке Джоанна.

Когда моя новая знакомая шагнула в большую комнату, я глянул украдкой наверх.

***

Незаметная, чуточку застенчивая Силь стала совсем другой. Она все еще косилась на меня опасливо как на хозяина, но уже совсем не так, как раньше. От нее… стало больше шума. Она гремела тарелками, говорила звучнее, да и ступала будто бы громче. Оставалась такой же нежной и хрупкой, но голос у нее стал каким-то резковатым, колючим. Нет, она и не думала мне хамить или перечить — ни в коем случае. Силь была все той же покорной бабочкой, только вот мелькала в ее речах бессмысленная замороженность, пугающее безразличие. Это вполне могло бы сойти за игру моего воображения, но у такой метаморфозы была по крайней мере одна причина. В ту ночь у нее опали крылья. Наступила следующая стадия.

Больше не струился за ней вуалью призрачный блеск, и волосы ее словно бы чуточку потускнели.

— Почему ты ведешь себя не так, как остальные с бабочками? — как-то спросила она, плюхнувшись на край моей постели под утро.

Она теперь нередко позволяла себе крошечные вольности: не расслышать мой вопрос об ее настроении, без спроса переложить вещи в моем шкафу, вот так вот проникнуть в спальню и наблюдать за мной спящим. И все делалось так невыносимо безразлично, что пугало.

Я стал тереть глаза, еще не выпутавшись из тягучего сновидения.

— Так почему? — Силь буравила меня бесстрастным взглядом.

— Который час? — я попытался оттянуть ответ на странный вопрос.

— Время подниматься. Так почему?

Я сел на постели.

— А как себя ведут другие? — зевнул я.

— Вы не знаете?.. — даже не удивилась она.

— Нет.

— Одних бьют, — она помолчала, не сводя с меня взгляда. — Только хозяева не делают это сами. Они заставляют других.

Других бабочек, — пронеслось у меня в голове. Ведь бабочкам не положены индикаторы эмоционального состояния.

— Палкой, метлой, что попадется под руку. Они ломают кости, вырывают волосы, раздирают кожу в кровь.

А регенерируются они так же быстро, как им наносят увечья… Я нахмурился.

— Но у вас нет других бабочек, — почти усмехнулась Силь.

Или мне показалось?

— А остальные? — тут же спросил я.

— Дают невыполнимые задания. Измываются, пока бабочка не приползет к ним на коленях и не будет умолять отменить приказ…

Ведь приказание для бабочки — это все, и я крепко успел это уяснить. Для Силь оно превращалась в какой-то священный долг, будто бы это страшная клятва связывала ее по рукам и ногам, не давая ступить в сторону, пока дело не будет сделано.

— А другие… — Силь поколебалась.

— Что — другие?

— Почему вы ни разу ко мне не прикоснулись?

Что-то внутри меня взвыло от возмущения, словно меня ни за что ни про что окатили кипятком.

— Почему? — она забралась на кровать с ногами, пересела ближе ко мне и с вызовом заглянула в лицо. — Почему? — повторила она с тупой безотчетностью.

В ее бледных волосах все же теплились песчинки золота, я был неправ. Оставалось еще немного того самого потустороннего колдовства, которым ее окутывало с первого дня жизни.

Я вскочил.

— Так почему? — она все еще смотрела на меня с вызовом. — Чего вы ждете? Зачем теряете время? Ведь остальные…

— Ты приготовишь мне завтрак, Силь, — четко произнес я. — И больше никогда не посмеешь говорить о других. Я и знать не желаю, что они делают с такими, как ты. Это не мое дело. И тебе бы тоже не следовало лезть в чужие головы.

Силь мне не поверила. Пожала плечиком и безмолвно отправилась выполнять приказ. Она не могла ослушаться. Не имела права.

А я отправился в ванную, чтобы долго и бессмысленно глазеть на свое взъерошенное отражение в круглом зеркале, пока снизу доносился звон посуды.

С того дня в моей голове крепко засела мысль о том, как люди распоряжаются жизнями бесправных бабочек. Во снах кровь затопляла мою спальню, водопадом низвергалась по обитой ковром лестнице, растекалась по полу кухни, большой комнаты и кабинета, а я просыпался в холодном поту, чтобы еще долго разглядывать помещение в поисках следов садистских бесчинств. Я смотрел на ее прекрасные волосы утром за завтраком, и перед глазами с готовностью вскакивала, как картонная декорация на детском спектакле, картинка: чья-то сильная рука вцепляется в это живое золото и тащит прочь, а окровавленные кольца прядей сыпятся на пол одно за другим. Она встречала меня по вечерам после рестораций, и если я перешагивал порог один, то тут же воображал на своем месте изголодавшегося по женскому телу лысого толстяка, который сгребает ее хрупкое тело жирными руками, прижимает своей тяжелой тушей к стене, обдает ее лицо хриплым дыханием, пока шарит неуклюжими пальцами в поисках застежек…

Хуже того. С тех пор мне и вправду захотелось к ней прикоснуться.