Часть вторая

Знаешь старик, а я стал чертовски счастлив. По-настоящему счастлив с того дня, как бабочка с далекой звезды поселилась у меня на подушке.

В первое утро я открыл глаза и не сразу понял, что это за существо оккупировало половину моей постели. Вернее, половину изголовья — но ведь если подушка занята, считай, на весь матрас с той стороны не сунешься. Хотя что касается меня, спал я на самом краю. Из страха ненароком лишить хрупкой жизни бабочку, я притулился как обруганная собака — как можно дальше и как можно неподвижнее. В результате к восходу у меня ныла шея, раскалывалась голова, а глаза отказывались посылать к мозгу хоть сколько-нибудь информативный сигнал. Я долго рассматривал мирно дремлющее существо, припоминая события вчерашнего вечера. Мне не верилось.

Она спала, подложив обе ладони под щеку. Крылья за ночь просохли, засверкали и распрямились, словно отутюженные, открыв взору ее нагое тело. Я потом уже спохватился, призадумавшись о том, как ее одеть, а тогда восхищенно рассматривал. Только восхищенно — ни капли вожделения или обычного острого трепета, который можно испытать, увидев раздетую женщину. Ведь я толком и не понимал еще, как относиться к этому крошечному существу. Она оставалась то ли насекомым, то ли животным, а человеком — отчего-то в последнюю очередь. По крайней мере, так должно было быть пока. В моем уме бабочка звучала в среднем роде, пусть и видел я достаточно, чтобы убедиться, что она имеет род иной и вполне определенный.

В утреннем свете ее кожа чуть порозовела, и уже не казалась такой бледной, как под искусственным освещением лампочек. Волосы, тоже просохнув, посветлели и стали, напротив, почти белыми. Я бы сказал седыми, но до волчье-серого оттенка им было далеко, мешала капелька золотистого сияния, желтоватый перелив. Они вились крупными кольцами, падали на лицо, и одна прядка соскользнула на глаза от того, что я пошевелил своим движением постель. Бабочка сморщила сквозь рассыпающееся сновидение нос и чихнула. Тут же распахнула глаза и уставилась на меня. Потом медленно села и сложила руки на коленях, не думая даже прикрываться от меня крыльями. Хотя откуда ей знать о таких вещах, как стыд за обнаженное тело? Она ведь только вчера вышла из кокона…

— Доброе утро, — неловко бормотнул я.

Та склонила голову на бок.

— Доброе… утро, — ее голосок прозвенел как крошечный колокольчик. Кажется, она сама изумилась тому, как вибрируют ее голосовые связки и какой звук издают. Она приложила пальчики к шее и повторила. — Утро. Доброе?

— Доброе. Ты голодна? Хочешь есть? — решил спросить я первое пришедшее на ум.

Бабочка нахмурилась. Я показал на собственный рот и затем погладил живот, улыбнувшись. Она не понимала. Тогда я протянул к ней руку. Бабочка не отшатнулась, и я возблагодарил про себя небо. Кажется, я боялся ее гораздо больше, чем она меня. Между тем существо приподнялось на ноги и любопытно взялось за мои пальцы, стало разглядывать рисунки на моей коже.

— Нет, не так, — внутри потеплело, губы сами растянулись в улыбку. — Глупенькая.

Я аккуратно подтолкнул ее на ладонь, опасаясь брать руками — а вдруг что-нибудь сломаю? Она казалась такой прозрачной… Да еще эти крылья, трепетали как осиновые листья на тревожном ветру. Может статься, если их повредить раньше срока, бабочке сладко не будет.

Она нерешительно шагнула, покрутилась на моей ладони и выбросила руки в разные стороны, когда я приподнял ее над постелью. Взглянула на меня будто бы с укоризной.

— Прости, буду осторожнее.

Я медленно перенес ее на комод. Стоило найти хоть что-то из одежды. Меня все еще не смущала ее нагота, зато беспокоило здоровье — а вдруг простудится?

Носки я отверг сразу, зато решился пожертвовать рукавом одной из рубашек. Обрезал до локтя ткань, спорол манжет, отыскал непарный шнурок от ботинок — сгодился-таки! А ведь хотел выбросить! — и поманил бабочку. Та нерешительно подошла, с недоверием разглядывая полосатую ткань.

Она ткнула в нее пальцем и почти утвердительно спросила:

— Что.

— Тебе лучше одеться.

Я кивнул на свою порядком мятую пижаму.

— Не годится ходить в таком виде.

Указал на нее. Та с непониманием оглядела себя и пожала плечами. Между тем я решал непростой вопрос с крыльями. Прикасаться к ним не хотелось, и еще больше — складывать и продевать в прорезанные в рукаве отверстия. Тогда я мотнул головой и просто распорол ткань вдоль рукава на половину длины. Подвяжу на талии шнурком, а наверху, над крыльями, затяну уголки куска бывшей рубашки в узел.

Изобретал наряд для совсем не куклы долго, но результатом остался доволен. Выглядела она не то, чтобы сносно, но вид ее определенно не предвещал таких проблем, как расчет количества жаропонижающего для тела, которое почти ничего не весило. А ведь температуру еще нужно измерить…. И еще вопрос, какая температура для нее нормальна.

Я мотнул головой, ощущая, что жизнь моя наполняется непредсказуемостями. Нужно было приготовить завтрак, и еще — ах да, работа…

Меня словно ледяной водой ополоснуло. И как я оставлю эту девицу одну, в огромном для нее жилище, среди высоченной мебели, острых углов, электрических приборов? А кухня? Что, если она после сбрасывания покровов куколки все еще голодна как медведь после спячки, и устроит погром, пока я беззаботно штампую одну бумажку за другой в своей уютненькой конторе на сто служащих, которые все еще не истаскали шутку про мой нервный тик? А вдруг она решит попробовать на зуб мои новенькие цифровые панели в большой комнате и ее шибанет током? Заинтересуется очагом, заберется в дымоход… выберется наружу? Или найдет дыру покомфортней и застрянет там на веки вечные, не умея даже позвать на помощь?

Я так и сел. Нельзя было ее оставлять в первый же день на несколько часов вот так — в огромном неисследованном пространстве чужого и совершенно незнакомого ей мира. Что же, запереть ее в коробке с прорезанными дырками? Как зверушку какую-то? Я скривился. Вот уж дело.

— Что? — уже более вопросительно поинтересовалась бабочка, подбираясь к краю комода и глядя сверху на меня, сидящего на краешке кровати.

— Я не знаю, что с тобой делать. Мне нужно уйти на целый день, я никак не могу с тобой остаться, а ты ведь только… — хотелось сказать «вылупилась», но пришедшая на ум улыбка до губ не добралась, только тоскливее стало. — Ну и как прикажешь быть? Ты же совсем ничего не знаешь, а мне нужно, нужно…

Я бормотал бестолково, перебирая вслух вялые идеи. Бабочка прервала:

— Здесь.

Она указала на свой живот. Я не сразу догадался, что она ощутила голод и не нашла другого способа сообщить об этом.

Включать плиту и готовить себе самому завтрак времени не было — часы и так грозили опозданием. Я наломал половину вчерашней шоколадной плитки на кусочки и придвинул усевшейся на середине стола бабочке. Она принялась за трапезу, не сводя с меня глаз.

Я мялся на месте. Взять с собой? Но как? Ее запросто покалечить. Посадить в стеклянный шкаф в большой комнате? Домашняя тирания какая-то, тюремное заключение среди посуды… Или наплевать на все, довериться ее почти человеческому разуму?

— Ты не спокоен, — вдруг изрекла бабочка, проглатывая очередной кусочек шоколада. — Вот.

Она повела носом и указала на меня, затем на собственную голову.

— Ты чувствуешь? — догадался я.

Да уж, слышал об этом — очень удачное свойство для той роли, которая у нас обычно отводилась бабочкам. Хозяину даже озвучивать приказание особенно не нужно, так, для закрепления телепатического успеха и чтобы убедиться, что красавица именно ту мысль, что следовало, использует. Интересно, а слова она тоже из моей головы вытягивает? Слишком уж быстро учится.

— Не тревожиться. Я справлюсь, — она счастливо улыбнулась горке шоколада. — Останусь здесь, — и кивнула себе под ноги. — Только…

Она прикусила губу; ей было никак не отыскать нужное слово. Но я догадался, пусть и не обладал разумом превзошедшей меня по интеллекту пленницы с далекой звезды. Отвинтил кран, набрал блюдце воды. От стакана толку было бы мало — бабочка его разве что опрокинула бы на бок. А блюдце, пусть и вызывало ассоциации с собачьей миской, было все-таки поудобнее для такой крохи.

— Значит, ты останешься здесь, обещаешь? — нерешительно изрек я.

Что, если все-таки потянет ее бродить по дому?

— Обещаю, — она кивнула и сделала какой-то странный знак, словно очертила грудь окружностью.

— Что это значит?

— Клянусь, — хитро улыбнулась она.

За несколько часов бодрствования она успела поймать не только колебания моего разума, но и чьи-то очень далекие. У нас так клятвы не скрепляли.

Мне стало не по себе. Инопланетное существо выглядело вполне безобидно, но ясно давало понять, что заткнет за пояс не только умственные потуги меня одного, но и десяти таких, как я. И отчего эти существа терпят унижение рабства от людей, которые даже себя с трудом понять могут, не то, что других?..

Как бы там ни было, о том, как я поступлю со своей гостьей-пленницей в будущем, я не думал. Я опаздывал на службу, а бабочка пока что мирно уплетала шоколад, отправляя его в рот тоненькими пальчиками. Она сидела в центре стола, скрестив ноги под полосатым бывшим рукавом рубашки, и блаженно улыбалась.