Курс «Мастерство». Светлана Гольшанская — №6 Диалоги

Не до жиру, быть бы живым ©

Я пишу очень неосознанно, особенно черновик, не подбирая слова, а лишь бы сделать в день норму в 750 слов, потому что если начну думать, то не напишу ни слова. Я уже говорила, иногда у меня чувство, будто я пишу своей кровью. При правке я стараюсь исправить ошибки, упростить, сократить, сделать мысль более последовательной и ясной, а на какие-то особенности и художественности сил не остается. Тем не менее попробую тут подумать над тем, какая речевая характеристика должна быть у моих персонажей хотя бы в теории.  

Лайсве Веломри – главная героиня, дочь высокого лорда из Белоземья, пророчица. Для выходцев из ее земли характерен мягкий и плавный говор. Вежливая, осторожная и благовоспитанная, от грубостей и колкостей как правило теряется и предпочитает отмалчиваться, но ради важного дела может напускать на себя уверенный и решительный вид. Единственный, с кем позволяет себе дерзить и язвить – это ее любовник Микаш, с которым единственным она не боится быть собой и над которым чувствует свою хоть и немного иллюзорную, но власть. В ее интонациях присутствует сказительность, потому что она знает и любит легенды и сказки, как пророчица иногда читает проповеди.

Вот тут она в первый раз в новой компании, говорит довольно сдержанно.

— Кого это ты к нам привела? — поинтересовалась мастерица Синкло, критически оглядывая меня от тощей фигурки, до сухой выдубленной кожи и непростительно короткой прически.

— Лайсве Веломри из Белоземья, к вашим услугам, — я отвесила ей церемониальный книксен на всякий случай.

— О, дочь высокого лорда? — усмехнулась Синкло, взяла меня за подбородок и принялась разглядывать лицо. — И как же папенька не пристроил такую красавицу замуж?

— Не то, чтобы он не пытался, — я вырвалась и отступила на шаг. — Но, видно, не судьба. Теперь я живу и работаю в городке книжников и замуж не собираюсь.

— О, она мне уже нравится! — рассмеялась Синкло. — Дерзкая девочка. Идемте, я познакомлю ее с остальными.

Мастерица Синкло взяла меня под руку и повела к круглому столику, за которым сидели еще три женщины. Две молоденькие девицы лет двадцати и одна возраста Элоизы и мастерицы Синкло. Все в мужских коричневых костюмах и с прическами, как у Стражей.

— Это Зои Леваль, — первой представили самую старшую, грузноватую и плечистую даму с грубоватыми мужскими чертами лица и жесткими каштановыми волосами.

— Приятно, — пробасила она и снисходительно вскинула уголок пухлых губ в ответ на мой приветственный кивок.

— Ниневия Суасон, — эта была миловидна, даже грубоватый покрой мужского костюма не скрывал выпуклых форм, улыбалась она вполне дружелюбно, хлопая мохнатыми черными ресницами, которые сильно выделялись на фоне золотистых локонов.

— Я тоже здесь новенькая. Добро пожаловать!

Я радушно покивала.

— Азура Гвидичче, — а вот эта наоборот выцветшая, невзрачная, несмотря на молодость, с мальчишеской, совсем плоской фигурой, бледная, с тяжелым взглядом исподлобья, глаза бледно-зеленые, волосы темные, сухие и очень тонкие. На горбатом носу такое же пенсне, как у Элоизы. Она поправила его сухим долговязым пальцем.

— А где конкретно вы работаете?

— В лаборатории мастера Жерарда Пареды при кафедре Мистических возможностей одарённого разума, — четко и бойко ответила я, благодаря Жерарда за то, что тот заставил заучить дурацкое название. Должно звучать достаточно веско: — Я участвую в исследовательском проекте «Норн», который финансирует сам совет.

— Подопытной крыской? — снисходительно улыбнулась Азура. — Я на следующий год собираюсь поступать в университет. Жаль, только в женский корпус, но я бы смогла посоревноваться в математике и астрономии с лучшими выпускниками мужских колледжей. Не веришь, что девушка может быть столь же искусна в науках, как юноши?

— Нет, отчего, — хмыкнула я, наблюдая, как слуги разливают по чашкам горячий травяной отвар и выкладывают на блюдо мои пирожные. — Я знаю девушку, которая могла бы поспорить со способностями в математике самих профессоров.

Азура кисло улыбнулась. Видно, мой ответ ей совсем не понравился. И тут голос подала Ниневия. Похоже, товарка до этого все время задвигала ее на задний план.

— А я тоже работаю. В хоре пою, — радостно поделилась она. И вправду голос у нее был густой и сильный, с очень красивыми интонациями.

— О, я думала, туда берут только мальчиков, — вот это действительно удивило.

— В хоры при храмах — да. Но мой муж Одилон, Страж в отставке, а ныне распорядитель Нового театра, позволяет себе больше вольностей, — пояснила мастерица Синкло и посмотрела куда-то за мою спину.

Для сравнения с Микашем она позволяет себе быть собой и говорит, что думает (это мягкий вариант, раньше они ругались и троллили друг друга намного жестче):

— Ты все еще не отказалась от идеи отыскать этот ход?

— Я никогда не отказываюсь от своих идей.

— Какими бы сумасшедшими они ни были, — подначил он.

Я пожала плечами:

— Мне просто скучно здесь… без приключений и опасностей дороги. Я как будто тупею, отращиваю корни и становлюсь обычной трусихой… — я замолчала, не желая продолжать, и после небольшой паузы перевела тему. — Вот смотри, здесь есть легенда об основании города, — я показала первые страницы толстого фолианта эскендерской хроники, где была записана история города с изначальных времен. — В ней говорится, что людское поселение на месте Эскендерии существовало еще до Великого переселения в Мидгард, до основания ордена. Здесь обитало племя, которое поклонялось богу-провидцу судеб, Эс-кенде. От него они узнавали о том, что было и что будет. Благодаря этому они скопили несметные богатства, золото. Но были они скупые и хитрые. Знания записывали на глиняных табличках, бересте и свитках, а из золота отливали для них полки и прятали подальше от любопытных глаз в подземелье под селением. Когда Безликий вел сумеречников в Мидгард, он остановился у стен города и попросил у последователей Эс-кенде совета, где лучше основать свою цитадель. Но они отказались делиться знаниями. Сказали, почему мы должны за так отдавать то, что добыли своим трудом и молитвами? Напомнил им тогда Безликий, что он сын Небесного Повелителя, того, кому безраздельно принадлежат все сокровища и знания мира и у кого сам Эс-кенде ходит на посылках. Не поверили служители Безликому и разозлились.

— Видно, действительно не зря так со своими знаниями носились, — усмехнулся Микаш, но тут же осекся под моим недовольным взглядом.

— Они потребовали, чтобы он доказал свою силу: с помощью дикого быкоподобного демона таврия вспахать гору Акретий, что видна с южной окраины города, засеять ее когтями демона дельфинии, похожей на гигантскую ящерицу, дождаться, когда на закате следующего дня из них взойдут василиски и сразиться с ними.

— Ого! Знали они толк в доказательствах! — продолжал веселиться Микаш.

А я будто наяву представила, что должен был чувствовать тогда Безликий. Когда люди не верят ни единому его слову, сомневаются в нем на каждом шагу, выдумывают каверзные испытания, а ведь он всего-то хотел помочь, сделать их жизнь легче и лучше. Терпения на такое хватило бы только у бога, только у него.

— Безликий исполнил волю служителей и на утро после битвы с василисками, устелив их мертвыми тушами всю вершину Акретия, явился за наградой. Все равно не пустили его в город, отказались открывать свои секреты, только вынесли золотой ларь с пророчествами и поставили перед нем, велев не открывать, пока они не вернуться в город. Безликий послушался их, но когда заглянул в ларь и достал оттуда свитки, они тут же обратились в прах и развеялись по ветру.

— И как это он не предвидел и даже не смог собрать их из праха? — продолжал ерничать Микаш, испытывая мое терпение. Я только показала ему язык. Уж я-то знаю теперь, что Безликий настоящий, я видела его собственными глазами, и мастер Жерард это подтвердил. Так что даже спорить тут не о чем.

— В легенде говорится, что он не смог ничего сделать. Возможно, его силы в человеческом мире были сильно ограничены, а возможно он просто оказался не властен над вотчиной Эс-кенде. Но тем не менее, Безликий впал в такую ярость, что обрушил на город смертоносные смерчи. Они пробили тонкий слой земли, что скрывал вход в катакомбы, и Безликий смог беспрепятственно проникнуть в город. В подземных чертогах он пробыл месяц и три дня. Нашел, что ему нужно было без помощи жрецов Эс-кенде и даже больше. Он узнал то, что знать не дано никому.

— Что именно?

— Тут не сказано. Знать не дано никому, значит, знает только сам Безликий. Логично?

— Только если с точки зрения женской логики…

Я пихнула его в бок, не выдержав.

— Если тебе не нравится, то я не буду рассказывать, — я отложила книгу, бросила короткий взгляд на карту и засобиралась спать.

— Расскажи дальше, я не буду смеяться, — он заглянул в глаза. — И помогу тебе найти тайный ход, каким бы беспечным мне это ни казалось. Слово Стража.

Микаш Остенский – главный герой, рыцарь весьма сомнительного происхождения. Интересен в плане своей социальной мобильности. Для местности, где он родился, характерен довольно резкий и лающий говор. Простолюдин по происхождению, тем не менее даже в детстве он говорил более правильно, чем его односельчане, потому что воспитывала его довольно строгая мать и кроме нее Микаш почти не с кем не общался из-за своих особенностей. В двенадцать его осиротевшего подобрал богатый лорд и выучил как собственного сына, в том числе грамоте, поэтому речь у него довольно правильная. Уже в то время окружающие называют его «простолюдином с замашками короля». Сквернословить он себе позволяет, только когда находится на взводе, но когда его посвящают в рыцари, старается за собой следить и во всем подражает своему «кумиру» — маршалу Гэвину Комри, в том числе и речи. Позже вспоминает свою грубоватую речь со стыдом, хотя сохраняет за собой свойственную ему прямолинейность, бескомпромиссность и упрямство в принципиальных для него вопросах. Это в нем немного странно сочетается с приобретенной из-за его шаткого социального положения хитростью, когда он старается сгладить или уйти от конфликтов с высокородными. Необщителен и сух с большинством людей, тем не менее, со своим обожаемым маршалом он любит обсуждать скользкие вопросы морали и философии, перед Лайсве заливается соловьем и отплясывает на задних лапах, хотя чаще извиняется, что не умеет делать комплименты и выражать свои чувства. Лайсве утверждает, впрочем, что выражать их без слов у него получается вполне замечательно.

Любимые фразочки: «Без разницы», «Меня все устраивает», «Нет, не хочу так!», «Я не достоин».

Микаш умеет доводить людей до белого каления:

— Ты для них стал вторым отцом, — усмехнулся Збидень, когда они вновь ужинали вдвоем в его шатре. Старый вояка все еще устраивал ему эти экзекуции, но хотя бы парни не обижались, видя, что Микашу тоже это не нравится. — Как старший брат, уж точно.

— Знали бы они, кто я на самом деле… — Микаш понурился и отвернулся.

— Вряд ли бы что-то сильно изменилось. Ну поохали вначале, а потом бы приняли. Потому что ты — это ты, ум, характер, дар, а родословная — пустые условности. Забудь о ней, и другие не вспомнят.

Микаш закрывал глаза, медленно потягивая из чашки хмельную брагу. Да, наверное, стоит отпустить прошлое, раз сам так страстно желал оказаться среди них, Стражей. Нет, теперь уже среди нас.

— Были ли на вашей памяти здесь другие простолюдины?

— Все когда-то ими были, охотниками, сумеречниками, что черпали силу с обратной стороны луны. Только дар имел значение, только доблесть на поле боя, ладный клинок да мастерство мечника. А вся эта знать… от обычных, от тех, что не видели истины, не слышали зова предназначения, не врезались в орду тварей, не кромсали их до последней капли крови. Демонам не важно, чей ты сын, оружию не важно, держал ли ты до этого соху или щипал служанок в собственном замке.

— Скажите, дядька Збидень, а были ли другие, кроме меня и вас? — упорствовал Микаш. Старик смотрел на него строго из-под хмурых бровей, огненные блики вперемежку с тенями от зажженного фонаря делали его лицо чуждым и злым.

— Ты хорошо читаешь в сердцах, даже не используя дар, — усмехнулся он, взяв себя руки. — Но отпусти же ты, а? Разве тебе станет легче, узнай ты, что такие появляются время от времени, сражаются так отчаянно, как ни один из высокородных не смог и погибают, идут на растопку, вспыхивают мгновенно, как сухие щепки и также быстро оборачиваются в прах. И никто не убивается от горя, не грозит местью на их похоронах. Единицы до моих годов доживают. Боишься теперь? Жалеешь, что выспрашивал?

— Нет, — задумчиво ответил Микаш. — Простите. Можно откланяться?

Не дожидаясь ответа, Микаш ушел и больше Збидень его к себе не звал.

Немая сцена:

— Ну что же, все говорим и говорим, а давно пора слово передать нашему новоиспеченному герою, а мастер Остенский? Почтите нас хорошим тостом? — смеясь, спросил вдруг один из высокопоставленных Стражей.

Я ожидала, что Микаш остолбенеет, а потом начнет отнекиваться, но вместо этого он уверенно поднялся из-за стола, держа перед собой кубок и в точности повторяя поведение других тостующих. Вытянул шею и распрямил плечи, давая всем возможность оценить свой внушительный рост и стать. Глаза горели упрямой решимостью. Я внутренне сжалась. Когда он вел себя так, ожидать можно было только скандала.

— Я поднимаю свой кубок за того, кого здесь нет, но кто достоин почестей намного больше чем я, — заговорил Микаш ровным, но до того звучным, воодушевленным голосом, что он разлетался над столами, заставлял гостей смолкнуть и прислушаться, даже тех, кто слушать вовсе не хотели. — Его отваге и мастерству я обязан жизнью. Уверен, что и многие из присутствующих здесь тоже. Благодаря его стратегическому гению мы празднуем победу сегодня. Благодаря ему мы продолжаем быть орденом благородных Стражей, сражающихся против демонов за свободу и процветание всех людей Мидгарда. Почет победителю, почет Утреннему Всаднику, почет маршалу Комри! Да будут его дни долгими, а силы не оставляют род.

Неловкое молчание звенело и давило на уши. Гости замерли, таращась на Микаша во все глаза. И рассмеяться не могли, потому что боялись выказать неуважение к маршалу в открытую, и поддерживать не слишком жаждали. Микаш так и застыл с вытянутым кубком. Ждал с непримиримой решимостью в глазах.

Ругань с Лайсве (жесткий вариант):

— Микаш!

— Хватит орать, я не глухой!

Он поднялся с земли в том месте, где была тень.

— Доплер. Я его видела. Здесь.

Он тёр лицо кулаками: то ли до конца не проснулся, то ли удар головой не был таким уж пустячным.

— Можно, я скажу плохое слово?

— Валяй.

— Сцыкуха.

— Ты как всегда очень мил.

— Чай не принц на танцульках.

Как я могла это упустить? Обмен колкостями надоел. Я от него таких словечек поднабралась! Нянюшка бы заставила час полоскать рот.

— Перестань пугаться каждого куста. Ну туман, ну сгоревшая деревенька — бывает. Нет никакого доплера, у тебя как всегда воображение разыгралось.

Порой я тревожилась зря, когда снилось что-то дурное или обстановка навевала, но так явно, как сейчас — никогда. Жутко это — себя со стороны видеть. Понимать, какой ты пакостный на самом деле.

«Да что в тебе пакостного? Не доложила жратвы в миску очередной бродячей собаки?»

Как же достало, что он лезет в мысли без спроса!

«А ты думай потише и не мели чушь. Голова болит!»

Угу, я ещё и виновата.

«А то!»

Мысленно показала ему язык.

Это уже в бытность рыцарем, когда он цветет и пахнет:

Холодные руки коснулись моих щек. Я вздрогнула от неожиданности и обернулась. Микаш улыбался:

— Ну ты и трусиха!

— Сцыкуха, ты хочешь сказать?

Микаш скривился, явно не желая вспоминать свою жизнь до посвящения, и вложил мне в руку с таким трудом добытый ирис.

— Спасибо, он очень красивый, — похвалила я, вдыхая его необычный аромат.

— Ты достойна самого красивого, самого лучшего. Жаль, что дать это у меня никак не выходит. Может, мне вырвать сердце из груди?

— Тогда она не будет биться. Зачем мне небьющееся сердце?

— Тогда надо найти ведьму, которая заставит его биться.

Безликий – древний, по большей части мертвый бог. Резкий, язвительный, вспыльчивый, злой на язык, за словом в карман не лезет. Впрочем, нежными хрупкими девами бывает довольно заботливый и хронически не умеет говорить им «нет», от чего очень страдает. С мужчинами наоборот не церемонится и может быть довольно жесток. Видит и знает намного больше, чем люди, говорит загадками. Впрочем, в отличие от других богов, людей он знает изнутри, знает, как с ними разговаривать и как себя вести. Довольно гибкий, но вместе с тем его трудно уговорить сделать то, чего он делать не хочет и считает неправильным. Угрюм, полон сожалений о своем прошлом, часто хандрит и не слишком хорошего о себе мнения.

Говорит что-то странное:

Безликий вальяжно развалился на каменном сиденье, закинув ногу за ногу.

— Мда, многомудрые тетушки в своем репертуаре. Все бы им стращать байками о светопреставлении. В них же давно уже никто не верит!

— Так конца света не будет? — встревоженно спросила я.

— Отнюдь. Всегда есть варианты будущего, которые заканчиваются скверно, и сейчас их как никогда много. Но есть и шанс, что все обойдется, пускай и мизерный.

— Так зачем ты пришел?

— Поучаствовать в балагане, — он усмехнулся, украдкой поглядывая на сидевшего за мной Гэвина. — Надо же когда-то высказать все, что наболело, пока за меня это не сделали другие, — Безликий указал на торчавший у меня из-за пазухи лист с речью Жерарда.

— И каково тебе? Ну, видеть, во что превратилось твое детище?

Безликий заметно ссутулился:

— У каждой вещи под луной есть свое начало и свой конец. Когда-то в детстве мой отец казался мне вечным, но и ему пришлось уйти за грань, чтобы уступить место чему-то новому.

— Тебе?

Он молчал.

— Сейчас такое время — все подходит к своему логическому завершению. Отцветает, увядает и опадает, оставляя голый остов. На пороге эпоха затяжной зимы, которая укроет все — истерзанные тела, разоренные селения, израненную землю толстым снежным покровом, пока сама жизнь не наберется сил, чтобы возродить все заново. И сделать сейчас можно лишь одно — посеять семена, которые в нужную пору дадут сильные всходы.

Его слова звучали также туманно, как речи Джурии и Торми.

— Я постараюсь обойтись без пространных метафор и высших материй, — усмехнулся он на мое недоуменное выражение.

Речь на совете:

Предвосхищая все ваши вопросы, это и вправду я. Безликий. Создатель вашего ордена. То ли бог, то ли ушлый человек. Пришел из ниоткуда и ушел в никуда — это все про меня, — он выдержал паузу, чтобы до всех хорошенько дошло. — Сегодня я все-таки решил выступить перед вами, потому что не смог больше молча наблюдать за тем, что вы творите с моим орденом. Когда-то я считал, что он необходим, что это — дело всей моей жизни: научить их, сделать их сильными, поднять с колен, помочь выжить и сделать эту жизнь хоть на каплю легче. Я щедро делился с вами свой силой и знаниями. Высшими знаниями, которые собирались по крупицам столько времени, что ваш разум даже представить не может. Я записал для вас законы мироздания в Кодексе самыми простыми словами, которые только смог придумать. Вам оставалось только вчитаться, проникнуться и следовать заветам. Пока вы это делали, все работало, как хорошо отлаженный механизм. Но стоило вынуть одну деталь, допустить одно маленькое послабление, как все разлетелось на куски. Да кому я говорю! Вы ведь сами все знаете.

Безликий обвел взглядом высоких лордов. Все молчали, лица вытянулись в гримасы, у кого стыдливые, у кого возмущенные, но скучающим и равнодушным не остался никто.

— Мне больно видеть, как вы пали и падаете все ниже с каждым днем. Потеряли веру в нас — потеряли веру в себя. А без веры мы все лишь былинки на ветрах времени, — он вытянул руку в странном жесте, разглядывая собственные пальцы, словно забылся на мгновение. Столь жара и искренности было в его словах, настолько естественно он себя вел, что невозможно было усомниться. И вправду… бог! Истинный, в отличие от потуг Жерарда. — Вы подрубили сук, на котором сидели все это время — народную веру. Она подпитывала ваше могущество, позволяя чувствовать себя господами мира. Но вы же знаете, эта сила была дана не для этого. А как только ее используют не по назначению, он просачивается сквозь пальцы, как вода. И вы слабеете, час от часа. А враг, истинный враг, а не та мелкая шушера, которую вы привыкли гонять по оврагам и весям, да вытрясать с них дань, если нищающий народ не сможет удовлетворить ваши постоянно растущие аппетиты, не дремлет. Он чует брешь в броне, как собаки чуют дичь на охоте, он выжидает нужный момент, чтобы ударить в незащищенную спину. В вашу спину. И он уже это делает. Предатели среди вас, — он вытянул руку и принялся указывать на людей из толпы. С десяток, должно быть, я совершенно не понимала, по какому принципу он их выбирал. Мысли не читал — я бы почувствовала, вообще никак не воздействовал. Просто чувствовал какой-то своей высшей интуицией.

Люди взволнованно шарахались от тех, на кого указывал Безликий. Со всех сторон к ним спешили вооруженные стражники. «Предатели» сопротивлялись. Кое-кто из менее робких лордов вступил в схватку, чтобы помочь их скрутить. Безликий терпеливо дождался, пока все снова утихнут, чтобы внимать каждому его слову.

— Поздно. Надо было думать раньше. Теперь уже ничто не остановит запущенного механизма. Вам не выстоять в этой войне, и это вы тоже уже поняли, — раздался всеобщий испуганный вздох. Только Жерард выступил из тени кулис, глядя с внимательной настороженностью. — Казна пуста, войска разгромлены, боевой дух пал. Орден не может сражаться против собратьев — людей, он был создан не для этого. Не для этого за тысячелетнюю историю в вашу кровь впитывался запрет на убийство себе подобных — его не сломать, не сломав попутно себя. А сломанные вещи существуют недолго, пока тлен не пожрет их полностью.

Безликий взял паузу, словно бы прося об ответной реакции. Собравшиеся молчали.

— Вы скажете, не стращай нас мрачными пророчествами. В этом достаточно преуспели твои предшественницы. Лучше посоветуй, что делать. И будете абсолютно правы. Капитуляция — полная и безоговорочная — ваш единственный шанс. Необходимо собрать все оставшиеся силы и отступить в те земли, где вера в вас еще не угасла, где не будут вспоминать годы угнетения и поборов, а будут чтить память о доблестных подвигах, помогать и защищать, пока не взойдет молодая поросль, что не будет помнить эпоху Стражей. Они закалятся в тяжелых условиях, они станут сильнее и лучше нас прежних, они вернутся к истокам и смогут то, что не смогли мы — восстановить порядок вещей, отстроить свой Благословенный град на Девятых Небесах вместо разрушенного. Умерьте гордыню и дайте своим детям шанс на будущее — это единственное, что от вас сейчас зависит.

Гэвин Комри – ходячий пафос маршал из очень древнего и знатного рода. В его местности говор очень чопорный и строгий. Блестяще образован, умеет произносить вдохновляющие речи перед своей армией, пафосен и эпичен в каждом своем слове и жесте. Склонен к тонкому сарказму и горькой иронии, которую мало кто из окружающих понимает (можно сказать, что это дурацкая семейная черта, которых у него к слову множество). Сдержан в эмоциях, редко говорит, что думает, умеет играть на публику. В целом молчалив и задумчив, независим, неуступчив, строг, не склонен к жалости. Говорит сложными конструкциями с архаизмами. Державинский стиль.

Пафосная речь:

Костёр собрали знатный. Нас подвели к нему, следом подошли остальные. Сольстис поджигал хворост факелом, а маршал произносил поминальную речь полным чувства, хорошо поставленным голосом:

— Сегодня мы прощаемся с доблестным воином и другом, братом, ибо все, собравшиеся здесь и те, кто собираются в зале посвящений – братья. М связаны узами крепче крови, узами оружия и общего дела, общей битвы и общей жизни, — он воздел к небу меч. Остальные отсалютовали также. – Он умер почётной смертью, не дома в постели, а на поле брани, в неравном бою за свою душу. Мы будем помнить тебя настоящего, друг, а не демона, что украл твоё тело. Пускай пламя очистит твою плоть, пускай Жнец явится по твою душу, пускай Паромщик перевезёт её на Тихий берег, пускай придёт час возрождения, когда мы встретимся вновь другими, для более светлой жизни. В сердце будем помнить о братстве и предназначении, о песне кликов и аромате битвы, о сомкнутых руках, что не разрубить даже самой острой сталью и о том, что мир покоится на плечах у каждого из нас и существует только до тех пор, пока мы сражаемся за него и жертвуем ради него. Ступай с миром, брат!

Гэвин троллит Микаша:

— Ну-с, в чем дело? Ты ведь не пожаловаться на своего капитана пришел и не сыграть со мной партию в шахматы?

— Я добивал демонов на поле…

— Да, я видел, что тебе неймется.

— … и заплутал в лесу.

— Ведь так сложно отличить лес от поля.

— И там мне встретился цверг.

Гэвин вскинул брови. Микаш улыбнулся — все-таки удалось его заинтересовать.

— Он звал вас в пещеры Димдима, чтобы предложить откуп за то, что мы не будем их трогать. Я не уверен, что ему можно доверять.

— Хм… — Гэвин задумался. Микаш ожидал, что он сразу откажется и еще заругает. — Цверги всегда слыли искусными ювелирами и кузнецами. Да и питаются они в основном червяками и кореньями. Хотя зловредные, да… хитрые.

— Сказали, что жду сегодня ночью у горы, где водятся медведи, на другом берегу реки Акши.

Гэвин развернул на столе карту и отмерил расстояние пальцами.

— Хорошо, съезжу, — тихо и буднично решил он.

— Я с вами.

— Неужто они не требовали, чтобы я был один?

— Требовали. Я не согласился.

— О, ты даже цвергов переупрямил? — Гэвин рассмеялся, и сразу как-то отпустило. — Куда уж тогда мне тебя отговаривать? Иди, если хочешь. Поседлай и выведи нам лошадей к лесу, только не наших приметных, а попроще, можно вьючных, лишь бы свежих. Я чуть позже незаметно улизну.

Гэвин ругается с Безликим:

— Поговорить! — настаивал Гэвин, словно мог слышать его, как я. — Ты, бросивший нас тысячелетие назад, приходишь теперь, на закате времен и винишь нас в том, что мы просто были людьми и совершали ошибки? Этот орден — твое детище, а значит и ответственность твоя, как каждый отец отвечает за поступки своего нерадивого чада. Ты не можешь взять просто так и бросить нас сейчас на съедение алчущим волкам, потому что мы перестали соответствовать твоим ожиданиям. Давай же, стань наконец мужчиной! Воплотись и укажи нам собственным примером, какими мы должны быть, чтобы выстоять, а не таись в тени в ожидании наших потомков, которых может и не быть с нашими успехами.

Жерард Пареда – целитель, книжник, оратор, политик. Родился в центре цивилизации, блестяще образован, искусный оратор. Очень умный, амбициозный человек, для которого язык – одно из главных средств в достижении цели, поэтому пользуется им в совершенстве, умеет «зажечь» своими речами народ, лжет как дышит, мгновенно улавливает настроение собеседника и подстраивается под него. Собран, сдержан, уверен в себе, безжалостен и целеустремлен. Умеет запудривать мозги Малому Совету ордена и выколачивать из них деньги.

Вообще когда чистила его главы, заметила, что в его фокале почему-то хочется писать академическим научным языком, боролась с этим, а потом бросали. Видимо, такой он и есть, его язык.

Жерард и «морда кирпичом»:

— Мастер Жерард, вы вернулись?

— Да, на этот раз чтобы остаться и работать. Больше никаких промедлений, — по-доброму ответил тот и подтолкнул меня в гостиную.

Как и в предыдущий раз, на диванчике сидела уже знакомая мне пара. Надеюсь, не придется с ними много общаться. Неприятные они. Я передернула плечами от хищного взгляда мужчины.

— Опять эта полоумная?! — вознегодовал он. — Одного раза ей мало? Вышвырните ее!

— Нет, — Жерард вышел вперед и закрыл меня спиной, но говорил все также приветливо и добродушно, хотя тон вовсе не вязался со смыслом слов: — Эта девушка самый важный человек в моем проекте. А вот вас попрошу покинуть здание. Вы здесь лишние.

— Да что вы себе позволяете?! — продолжал скандалить мерзкий тип.

Но тут грохнула об стену входная дверь, из прихожей донеслись тяжелые шаги.

— Патруль Стражей. Всем оставаться на своих местах! — в гостиной показались несколько рослых стражей в черной с белыми полосами форме. — Нам сообщили, что здесь хранятся запрещенные вещества. Мы должны все осмотреть. Кто здесь главный?

Все испуганно замерли на своих местах. Я внутренне сжалась. Неужели все закончится так бездарно?

— Жерард Пареда, к вашим услугам, — сохраняя спокойствие, представился он. — Проходите, осматривайте, мы препятствовать не станем. Очень надеюсь, что это какая-то ошибка. Мы здесь наукой занимаемся с дозволения ректората и Совета ордена. Ни о каких веществах не помышляем даже…

Патрульные не стали его дослушивать и принялись рыться в вещах, заглядывать под столы и стулья, выворачивать мешки и сумки. Жерард взирал на это с поразительным самообладанием, а меня всю трясло.

— Не переживай. Тут в последнее время такое часто бывает. Все немного не в себе из-за войны на юге, — зашептал он мне на ухо и подмигнул. Только вот остальные по виду были ошарашены и напуганы не меньше меня.

— Что здесь происходит?! — показался из-за дальней двери одной из внутренних комнат давешний нелюбезный книжник, которые представился мне в прошлый раз главным, хотя им вовсе не был.

Кожа на его лбу вмиг собралась в толстые складки, глаза тревожно бегали от патруля, к Жерарду и обратно.

— Вот оно, — позвал один из патрульных.

Все обернулись. Он достал из чьей-то сумки полотняный мешочек, развязал тесемки, посмотрел и попробовал на вкус:

— Опий. Вы ведь тут никому не снимали сильную боль?

Все дружно покачали головами.

— Чья это сумка? — потребовал глава патруля.

Все молчали.

— Его! — вдруг донесся возглас старика, который незаметной тенью притаился в дальнем углу гостиной. Указующий перст был направлен на нелюбезного книжника.

— Что? Это не мое! — возмутился он, но патрульные уже брали его под руки.

— Пройдемте с нами, — вежливо обратился к нему глава.

— Да нет же, это не я! Меня подставили. Это он! Он курит опий, его идеи… — нелюбезный указал на Жерарда.

Я внимательно пригляделось к нему, но на его лице не было и тени тревоги или гнева. Он лишь печально качал головой, как будто сочувствовал другу. Такой аккуратный, собранный, ухоженный, сдержанный — да нет, невозможно в это поверить. Нелюбезный врет! Сам как полоумный ведет себя.

— Спросите у Джанджи Бонга, хозяина «Кашатри Деи»! Спросите… — его уже выволокли в прихожую, а оттуда на улицу.

— Уповаю, что все совсем не так плохо, как кажется, — с ошарашенным видом обратился Жерард к оставшемуся для сбора подписей главе патруля. — Он, конечно, вел себя странно в последние дни, возомнил себя тут начальником, писал отчеты в Совет о том, чего не было. А теперь вот эти смехотворные обвинения… Да я в последнее время тут даже бывал не так часто. Жена только вчера родила. Первенца. Девочку. Такое чудо!

— Поздравляю от всей души, — суровое лицо патрульного чуть просветлело.

— Мастер Пареда чист перед Кодексом Безликого, как младенец, — старик в углу поднялся со стула, и тут же все замолкли. Высушенный голос скрипел, как ржавые петли. — Благороднее и честнее человека не сыщете. Не его опий.

— Спасибо, Бержедон, — Жерард положил ладонь на его плечо. — Истинные друзья познаются только в беде, но не стоило… право, ты слишком стар и хрупок для таких пустых волнений. Лучше присядь, нет, не на стул, там не удобно — на диван. Наши гости уже уходят, — все выжидательно посмотрели на пару на диване.

Женщина встала первая и потянула упирающегося мужчину за рукав. Когда они поравнялись с Жерардом, мужчина вырвался и заглянул ему в глаза:

— Вы должны мне денег!

Жерард вскинул брови и пожал плечами:

— Я вам расписки не давал. Спрашивайте с тех, кто вам что-то обещал.

Женщина снова потянула его за рукав:

— Ну же, пойдем, власть сменилась, не видишь? Ничего уже здесь не светит, — расслышала ее шепот.

Они, наконец, ушли, и я очень надеялась, что навсегда. Жерард и остальные книжники подписывали какие-то бумаги.

— Как вы думаете, есть шанс, что все уладится? — спросил он, когда пальтрульный уже собирался уходить.

— Я бы советовал вам подыскать нового помощника. От опиума у них часто ум за разум заходит. Но на вашей репутации это никак не отразиться, даю вам слово. Здоровьичка вашей жене и новорожденной, — ответил патрульный и откланялся.

Жерард троллит студентов и стращает Лайсве:

А вот второй практикант заупрямился:

— Вот еще, чужое дерьмо убирать! Что я вам чернавка какая?!

— Но ведь я тоже не чернавка, никто из нас.

Я пододвинула к нему таз с водой и вручила тряпку.

— Пускай Долкан убирает, это же его больная.

— Долкан будет поить ее лекарством, а вы уберете. Все рано или поздно будут это делать, в том числе и Долкан, если хочет не вылететь с учебы. Просто вам выпало быть первым, — я подвинул к нему ведро с водой и вручила чистую тряпку.

— Да вы хоть знаете, кто мой отец?

Я сложила руки на груди и покачала головой.

— Декан факультета целительских способностей.

— Ну и что? Мой отец милорд Веломри. Приятно познакомиться.

— Не притворяйтесь глупее, чем вы есть. Мой отец не даст мне вылететь, а вот вам и настоятелю сделают такой выговор, что небо с овчинку покажется!

Он швырнул мне тряпку обратно и зашагал прочь вдоль рядов стонавших больных, но вдруг замер и попятился. Громкий, хорошо поставленный голос эхом отразился от стен:

— Она куда умнее вас, мастер Оллард. Слушайте ее, если хотите получить почет и славу целительского ремесла, а не считать золото в кошельках и прятаться за мантии ваших высокопоставленных папаш.

— П-простите, мастер П-пареда, — заикаясь, промямлил красный как рак сын декана и быстрым шагом вернулся обратно.

Выхватил у меня тряпку и бросился неуклюже убирать, аж сам замазался.

Жерард же надвигался размеренно и неумолимо, как грозовая туча. Практиканты перешептывались и жались у меня за спиной. Я невесело смотрела прямо.

— Вот, я принес, — разрядил загустевшее студнем мрачное молчание застенчивый Долкан.

Я повернула к нему голову, чтобы проверить, но Жерард оказался быстрее.

— Раствор с березовым углем и отвар из мяты, ромашки и полыни — то, что нужно против холеры, — он похлопал совсем оробевшего Долгана по плечу.

Дождавшись моего кивка, паренек опустил перед больной и принялся ее поить с педантичной аккуратностью.

— А у тебя талант, — усмехнулся наблюдавший за ним Жерард. — Как твое имя? Я составлю тебе протекторат в университете.

Долган совсем стушевался и невнятно промямлил свое имя, а вот у остальных практикантов наоборот загорелись глаза. Разом бросились ко мне, спрашивая, кого лечить. Явно себя хотели показать. Я раздала всем задания и отошла с Жерардом в сторонку, краем глаза наблюдая, чтобы молодые студиозусы не набедокурили по незнанию.

— Выше голову, не позволяй загонять себя в угол, — Жерард приподнял мой подбородок кончиком указательного пальца. — Умный не тот, кто с апломбом называет себя умным, а других клеймит глупцами. Умный тот, кто понимает, сколького он еще не знает и открыт для всего нового.

Я грустно улыбнулась. Жаль, что другие так не думают.

— Меня повысили до заведующего по научным изысканиям в Университете и дали место председателя в Большом совете, представляешь?

— У вас совсем не останется времени для занятий с нами, — сожаление почему-то вырвалось вместо вежливого поздравления.

— Не путай средства с целью. Вы для меня — главное, — он по-отечески потрепал меня за щеку. — А должности как раз нужны, чтобы позаботиться о вас и нашем проекте должным образом. Придешь праздновать?

— После работы, — кивнула я.

— Опять какого-то голодранца притащила? Не ври, я знаю, это не из-за твоего любовника-рыцаря. Уж на лечение своего золотого мальчика Гэвин вряд ли бы стал скупиться.

Ну да, жалованье Микашу платили раз в десять больше моего содержания. Из его денег я могла позволить себе покупать для него лучшие снадобья и показывать лучшим целителям безо всякой очереди.

— Неужели ты думаешь, что я настолько слеп, чтобы не замечать ваши шалости? — его тон был ласков и снисходителен, но совершенно не соответствовал смыслу фразы. — Я все знаю: и про любовников Торми, и про изнурительную голодовку Джурии, и про твои похождения в нижнем городе. Поверь, из них ты выбрала себе самое дурное занятие.

— Они мои друзья…

— Нет. Это я твой друг: кормлю тебя и одеваю, даю кров и обучаю, вытаскиваю из передряг и лечу. Я из всех сил стараюсь исполнить твою мечту, нашу общую мечту, о которой ты, похоже, совсем забыла. А что они делают они?

Я пристыженно молчала.

— Имей хоть каплю благодарности.

Хлоя Машкари – воровка из нижнего города, подруга Лайсве. Вот уж кто болтлив и не стесняется ни просторечий, ни бранных слов, ни откровенных глупостей. Лайсве всю дорогу пытается научить ее уму-разуму, но получается плохо. Сострить, съязвить, нагрубить – все умеет в совершенстве, хвастать, насмехаться и подначивать тоже. Выросла среди двенадцати братьев считай на улице. К концу вроде немного смягчается, больше всего, наверное, из-за потери подруги.

Хлоя отжигает:

Хлоя тем временем прошла вперед и сама забралась на помост.

— А теперь послушайте меня, господа хорошие. Не нужно мне ваше спасение и учеба тоже не нужна. Я не хочу быть лучше. Меня все устраивает. А скоро я стану королевой воров нижней Эскендерии и власти у меня будет почище, чем у вас обоих вместе взятых. Тогда я уж точно не стану нести высокопарную чушь, просто позволю всем делать то, что они хотят: жрать до тошноты, напиваться до беспамятства, развлекаться с бабами и брать то, что само идет в руки. Ну что, кто за Хлою, королеву воров?

— Хлоя! Хлоя! — тут же раздались одобряющие выкрики.

Толпа гудела гораздо охотнее и искренней, чем Ферранте или даже нам с девчонками. Оставалось лишь обменяться несчастными взглядами и снять негодницу с помоста, пока она еще не начала призывать грабить дворцы Стражей.

— Слезай оттуда. Что ты творишь?! — я потянула Хлою за руку, но она вырвалась.

— Вот еще! Вы горлопаните тут целыми днями, а мне нельзя?! Я неуловимая тень из гильдии наемных убийц, — она сорвала у меня с шеи медальон с маминым портретиком. — Попробуйте меня догнать!

Ферранте Диаз – проповедник. Тоже прекрасный оратор с хорошо поставленной речью. Читает проповеди, хоть и не очень успешно. Возвышенный и идеалистичный, никогда не врет и не сквернословит. Очень вежливый и эмоциональный, к концу учится сдерживаться и быть гибким, особенно в том, что касается его неразделенных чувств. В его интонациях часто присутствует горечь, разочарование или тоска.

Ферранте проповедует:

— Как некоторые уже знают, мое имея Ферранте Диаз. Я пришел сюда из далекого знойного края, что мы зовем Священной империей, дабы принести в вашу обитель немного надежды и света, — он говорил громким, четким, хорошо поставленным голосом, умело его модулировал, выделяя нужные слова. После общения с Жерардом я научилась подмечать такие вещи. Единоверец явно был подкован в ораторском искусстве. Вот и толпа замолчала, пристально вслушиваясь, какую же истину он собирался открыть. — Ни для кого из вас не секрет, что нам, всему мидгардскому народу, было явлено чудо. Озарением осветила наш унылый быт истина: бог есть и он любит и заботится о нас, как отец заботится о своих чадах, пускай даже заплутавших и отбившихся от дома. Он протягивает к вам руки и говорит: впусти меня в ваши сердца и я покажу вам новый дивный мир, где каждый больной и обездоленный будет утешен. Где каждый удостоится счастья, доброты и милосердия, потому что каждый этого достоин. Каждый достоин шанса на исправление, на понимание и прощение. Все, что для этого нужно — открыть уши и глаза, услышать и узреть истинный свет, отринуть все ложное и суетное, без страха и сомнений устремиться за ним. Любовь — и есть тот свет. Любите себя, любите близких, а чужих любите еще больше. Если сосед попросит у вас денег, отдайте ему деньги, снимите последнюю рубаху и отдайте ему. Ибо блажен тот, кто отдает бескорыстно.

Он распалялся. Прикрыл глаза от нахлынувшего вдохновения и заговорил еще горячее:

— Не просите ничего — отдавайте, живите малым. Он накормит вас пролившимися с неба вместе с водой хлебами, он оденет вас в одежды из листьев, он обогреет и приютит вас в ненастье, — словно бы в ответ на его слова дождь усилился, за домами завывал ветер, но на закрытую площадь не пробивался. Люди зябко кутались в плащи и накидки, но уходить пока не собирались. Единоверец хорошо держал их внимание.

— Я пришел к вам босой, — он показал свои стертые, покрытые жесткими мозолями ступни. Народ ахнул. — В одном этом балахоне, — все взгляды нацелились на его латаную-перелатаную одежду. — Чтобы показать вам свет и повести за собой в благостный край.

— Ну так да, — выкрикнул из толпы кто-то нетерпеливый. — Где оно все? Счастье и хлеба с неба? Нельзя ли покороче!

Единоверец одарил его широкой открытой улыбкой:

— Это будет не сейчас. Для этого мы все должны постараться и поверить, очиститься от скверны, отринуть все ложное и открыть свои сердца для любви. Возвести белые чертоги его небесного царства и вырастить сады благоуханных фруктовых деревьев. Подумайте над моими словами и приходите сюда через неделю. Я расскажу вам, что надо делать.

Голос упал до вкрадчивого шепота и затух в полной тишине. Но она продлилась недолго.

— А милостыня где? — послышался женский голос с противоположной стороны толпы. — В прошлый раз милостыню давали!

— Да, где хоть что-нибудь? Цацки, шмотки, жратва? — выкрикнул мужчина за моей спиной.

— Мои карманы пусты, а за душой нет ни ломаного гроша, но я могу дать вам гораздо больше, — спокойно и уверенно отвечал единоверец, протягивая к людям руки.

Подгоняемая любопытством толпа подалась вперед. Единоверец распростер руки к небу.

— Я вверяю вам всего себя. Я проведу вас по тернистому пути в благостный край. Я озарю вашу тьму светом моего пламенеющего от любви сердца!

— Вот тебе твое сердце! — кто-то из толпы швырнул в единоверца тухлым яйцом. Она разбилось об его лоб и потекло по лицу, но единоверец продолжал стоять, раскинув руки и добродушно улыбаясь.

— Вот же юродивый нашелся. Честных людей отвлекает! — послышался ото всюду возмущенный шепот.

Вильгельм Холлес – высокородный рыцарь, сослуживец Микаша. Обманчиво вежлив и дружелюбен, старается держать лицо, в то время как говорят и делают за него гадости его менее знатные дружки. Высокомерен, как и все аристократы.

Вильгельм пристает к Лайсве:

— Не обижайтесь на идиотов. Мы должны были вас развеселить, а на самом деле только расстроили, — Вильгельм коснулся моей руки, и я едва не вздрогнула. Он встал передо мной и заглянул в глаза: — Простите нас, вы ведь такая великодушная. Другую Микаш бы не полюбил, я уверен.

— Прощаю, — ответила я, стараясь оставаться любезной.

— Хочу, чтобы вы знали, я вам верю. И про вашего папеньку, и про работу, и про подвиги Микаша, — продолжал он лезть без мыла в душу.

Теперь я наблюдала за ним со сдержанным любопытством. Пыталась понять, что же такое ему могло от меня понадобиться. Извинился даже… Да высокородные никогда не извиняются, даже будь они тысячу раз неправы!

— Вы так смотрите на танцующих. Хотите присоединиться? С удовольствием составлю вам компанию, — не унимался он.

— Благодарю, но я, пожалуй, дождусь Микашу. Я обещала ему первый танец.

Я сложила руки на груди и отвернулась к гостям.

— Да он, наверное, даже танцевать не умеет.

— Вы будете удивлены.

— Но ведь правда, что он вам может дать? Взгляните на себя, разве вы не достойны большего? Дешевая одежда, дешевое жилье, дешевый мужчина портят ваше милое личико и свежую красоту. А ведь вы с вашим тонким вкусом и манерами могли бы блистать. Скажите, что вы видели, дочь белоземского лорда, кроме мрачных камней родового замка и убогой лачуги книжников?

Я напряглась и уже хотела показать ему зубы, как он снова невзначай прихватил меня за локоток:

— Приходилось бывать в театре? О, эскендерские модницы очень любят эту волшебную забаву. Хотите, свожу вас на представление.

— Театр прекрасен, — согласилась я. — Сейчас мастер Одилон ставит пьесу о ревнивом мануше-Страже. Я читала сценарий. Представление произведет фурор. Думаю, уговорю Микаша сходить со мной на премьеру. За приглашение, конечно, спасибо, но мастер Одилон уже пообещал оставить для нас лучшие места.

Вильгельм недовольно скривился и захлопнул рот, но достаточно быстро взял себя в руки и снова располагающе улыбнулся:

— И все же, вы же умная девушка, должны понимать, неравные отношения ни к чему хорошему не приведут. Когда-нибудь вы захотите большего, чем он сможет вам дать, и тогда разочарование станет ужасным ударом. Но я хочу, чтобы вы знали, в трудную минуту вы всегда можете обратиться ко мне. Вы понравились мне с первого взгляда, там на ступенях дворца. И я всегда вас приму, как бы там ни было. Быть может, вы сделаете мне милость и встретитесь со мной наедине в более уютном месте?

— Боюсь, это будет слишком смело и может вызвать кривотолки. Такому блестящему высокородному командиру, как вы, с большими перспективами вряд ли стоит пятнать свою репутацию интрижками с беглянкой.

Лорд Мнишек – капитан Микаша. Грубоватый, обрюзгший старик, часто сквернословит и угрожает свои подчиненным, хотя никто его уже не боится. Выглядит довольно жалко при этом.

Достает Микаша:

— Поздравляю вас с блестящим завершением службы, — вежливо обратился Микаш к бывшему капитану. — Служить под вашим началом было честью, я многому научился. Благодарю вас за это.

Лорд Мнишек зло прищурился, явно не веря ни единому его слову, хотя сам Микаш никогда особой враждебности к нему не испытывал.

— Ты думаешь, мне нужны твои фальшивые чествования?

— Не позволите ли переговорить в более тихом месте?

Лорд Мнишек выдержал долгую паузу, смиряя его презрительным взглядом, и лишь потом согласно кивнул.

Они вышли из зала в коридор и заглянули в один из пустующих кабинетов, которые предназначались специально для личных переговоров. Стол, несколько стульев, графин с водой с лимоном и парочка кружек, чтобы промочить горло, стопка бумаг и чернильница с пером.

Лорд Мнишек выжидательно смотрел на Микаша, и тот решил высказать все начистоту. Кто-то же должен быть умнее в этом споре:

— Вы все время смотрели на меня. Поэтому я подумал, вы хотите поговорить. Расстаться мирно. Я не стремлюсь занять ваше место или место вашего сына. Правда. Мне важно только служить ордену и маршалу. Я не держу на вас зла, — он протянул руку.

Надо просто постараться… Даже когда нет надежды… Только лишь для себя. И для нее, быть может.

Лорд Мнишек в голос рассмеялся.

— Лебезишь даже передо мной? Насколько же ты жалок! Все, чтобы выслужиться, да? Не надейся. Такому оборванцу не место среди нас, не копти собой священные стены этой обители и не мозоль мои глаза своим босятским видом. Даже женщину и ту приличную найти не можешь — все с сумасшедшую потаскуху книжников с собой таскаешь. Высокородная она, ну да сейчас. Благородства ни на медьку. Да и не стала бы приличная леди с голодранцем возиться, тем более, делить с ним ложе. От тебя же помойкой за версту разит!

— Знаете, если бы не ваш почтенный возраст, я бы вас ударил. Потому что босяк и голодранец. И жизнь моя без служения ордену и выеденного яйца не стоит. Но… я не благороден настолько, чтобы отвечать ударом на удар, особенно когда тявкает дряхлая беззубая шавка. Бывайте. Здоровья вам и долгих лет, а вашему сыну удачи на службе.

— Ах ты… — лорд Мнишек замахнулся, чтобы отвесить ему оплеуху, но Микаш перехватил его запястье в воздухе.

— А еще здравого ума и доброй памяти, — Микаш сжал пальцы настолько, чтобы старый лорд в полной мере ощутил его силу, но не настолько, чтобы причинить серьезный вред.

Если будут силы, напишу еще про кого-нибудь... Пока мне что-то ничего не нравится