RhiSh. Рецензия на роман «Лепрозорий», автор Ариса Вайя

Ссылка на конкурсный топик

Довольно сложно написать простую рецензию на такой непростой роман. Впрочем, куда сложнее следовать принципу объективности, отделить «мне нравится» от «хорошо», а «мне не нравится» от «так не должно быть». Тем более, в фантастике, где долженствование весьма условное.

Для начала — вещь, конечно, серьёзная и заслуживает внимания. Концепция мира-лепрозория, населённого зверолюдьми, оригинальна и интересна, и описан мир вполне живо и красочно. Вообще продуманность мира — это то, что привлекает внимание сразу. Устройство, кланы обитателей, легенды и религия… И тут сразу стоит отметить, что «Лепрозорий» — это аллегория, притча. По сути, библейский текст, только библия тут неземная. Но все атрибуты священного текста присутствуют — начиная с сотворения мира и богов в качестве активно действующих героев, которые более чем реальны, являют нам вполне осязаемые чудеса и в итоге разгуливают по миру, как обычные жители. Обычные для этого мира, конечно, ведь «обычными» в нашем понимании их никак не назовёшь.  

Зачем я сразу акцентирую внимание на аллегоричности текста? Этот жанр, полагаю, всегда был крайне увлекателен для вдумчивых авторов, любящих поиграть с соблазнительным «а что, если» — взять одну из земных религий и заменить парочку элементов, взять знаменитую теорию Дарвина и расширить её, взять и материализовать ангела, а генетические эксперименты над детьми довести до стадии обыденности, едва ли не обязательного действа, которое определяет социальный статус и всю жизнь жертв этих экспериментов, — а оборотной стороной медали сделать страшную болезнь, которой подвержены практически все обитатели мира… Но я не сторонник пересказа книги — если вам интересно, читайте.

Однако не стоит забывать, что у всех аллегорий есть одно опасное «но» — это истории, где первична идея, а персонажи являются движителями этой идеи, проводниками, чья основная задача — как можно ярче эту идею проиллюстрировать. Они изначально вторичны. Их роли заранее определены и подчинены идее, и выйти за рамки им вряд ли будет позволено. А автор с большой вероятностью может столкнуться с извечным вопросом литературы: как предписанное герою действо согласуется с его характером, историей, короче — с психологическим профилем? И всегда ли согласуется?

Тут я сразу предвижу возражения авторов, которые пишут не аллегории, не притчи, а все остальные жанры: ведь задачу психологической достоверности обязаны решать все! Да, несомненно. Но если в истории менее «библейского» толка герою зачастую удаётся перехватить у автора нить своей судьбы, проявить непокорность, сделать всё не так и по-своему — то здесь у героев такой власти нет. Потому что их судьба уже заранее определена. Кто-то в большей степени, кто-то в меньшей, но персонажи тут нужны затем, чтобы оживить для нас притчу. И уже в третью, а то и в десятую очередь — чтобы быть раскрытыми как самостоятельные, самоценные образы. Вспомните любой религиозный текст, любую легенду, а проще — любую народную (или литературную обработку оной) сказку. Да, характеры там имеются, но подаются они в основном через действия, мотивы же очерчиваются бегло и схематично, и ждать тут глубины и психологической достоверности не следует. Или её стоит искать буквально «под микроскопом»… и не всегда она даже там находится.

Но как, спросите вы, эти абстрактные рассуждения согласуются с «Лепрозорием»? На мой взгляд — согласуются вполне. Хотя я не отрицаю бесспорную увлекательность повествования, оригинальные сюжетные ходы и интересные портреты, но довольно часто по мере чтения возникает вопрос: «Но постойте… почему?». И хотя такие вопросы лично мне нравятся, и я с удовольствием принимаю вызов автора и ищу ответы — и искренне радуюсь, находя их, — но тут ответы не всегда находятся. Если не считать ответа «Этот герой так поступил потому, что по сюжету автору это понадобилось». Что, согласитесь, не есть хорошо.

Здесь я сталкиваюсь с дилеммой. Ибо не люблю выбалтывать читателю то, что куда интереснее открыть, прочтя самому, а не выцепить лохмотьями из рецензий. Но условимся, что пишу я в основном для автора и уже состоявшихся читателей, а те, кто с текстом не знаком, всё равно мало что из моих рассуждений поймут — поскольку, повторюсь, книга эта сложная, глубокая, местами способная очень удивить, и чтобы составить мнение — её надо читать. Эта вещь не из тех, что становятся понятны по отзывам.

Итак, герои. Главной из которых в итоге кажется не основная заявленная автором героиня Люцифера, а Химари, Кошка. Химари — наиболее раскрытый и цельный персонаж; ни к её поступкам, ни к мотивациям практически невозможно придраться. А вот об остальных героях такого не скажешь. За исключением, пожалуй, Евы — она также выглядит весьма цельной и в основном не вызывает вопросов, кроме одного: за что её так не любит автор? О специфике авторской симпатии и антипатии я хотел бы сказать попозже, под занавес; но раз уж к слову пришлось, отмечу: намеренно или нет, но атмосфера авторского отношения здесь очень сильна. Возможно, повторюсь, это делается намеренно. Как автор я это отчасти могу понять. Но как читатель я от такого приёма не в восторге. Мне хочется самому решать, кого из героев любить, а кого — нет, и составлять суждение на основе поступков, намерений и желаний героев, а не слепо идти по подсказкам автора. Но — позже.

Итак, о мотивациях и противоречиях… Здесь манера изложения в основном сюжетная, нас не пускают во внутренний мир героев — мы смотрим извне, крайне редко заглядывая глубже мыслей героев, отражающих их непосредственную оценку происходящего. Другими словами, что герой думает (здесь и сейчас) нам ещё позволяют узнать; но что чувствует — и чего вообще, в целом, этот герой хочет — как правило, нет. Об этом нам остаётся только догадываться. Не скажу, что это «плохая» манера повествования. Почему бы и нет? Она позволяет окружить героев атмосферой глубины и неоднозначности, тайны, а ведь тайны интригуют, так что всё здорово, так?

Так, да не так. Как большой поклонник тайн, я полностью «за» — но только в том случае, если у тайн хотя бы между строк есть разгадка. И странные, алогичные, иррациональные поступки героев в итоге объясняются — или мне, читателю, позволяется самостоятельно их объяснить. Но здесь я постоянно натыкался на то, чего объяснить так и не смог до самого последнего слова истории. Конечно, здесь у автора есть отличная отмазка от слишком въедливых читателей: это ведь аллегория, где многое случается попросту по воле божьей (бог и сам этого не отрицает), а если, например, кто-то из героев ведёт себя нелогично, так ведь главная героиня у нас вообще сумасшедшая, а остальные — чего вы хотите от больных жителей лепрозория?

Но это, воля ваша, слишком уж слабенькая отмазка. Даже у безумцев есть своя логика, и у зверолюдей, больных или здоровых, религиозных или нет, она должна быть, и я как читатель хочу её видеть — а когда не вижу, огорчаюсь и чувствую некую обиду на автора: ведь автор у нас явно умный человек, что ж герои-то сплошь ведут себя так по-глупому? Ведь они — герои — у нас не кто попало, а верхушка империи. Тут вообще «кого попало» не встречается. Список солидный: маршал империи (и национальная героиня войны), генерал империи (также герой войны и кажется, главнокомандующий), доверенный секретарь генерала, советник императрицы, императрица, начальница местной полиции, принцесса, супруг принцессы, провидица (как нас заверили — явление крайне редкое), и ангел. Он же — бог. Самый настоящий. Вот такая внушительная компания. Между ними затесалось ещё несколько второстепенных персонажей, но их я в расчёт не беру — они так стремительно промелькивают по сюжету, что сказать о них что-либо попросту невозможно. На то и второстепенные…

По мере чтения я постоянно напоминал себе, что это всё — лепрозорий. И если искать смысл в такой аллегории, то видимо, внешние признаки болезни — лишь символ внутреннего, духовного разложения. У всех жителей поголовно (болеют-то лепрой тоже практически все, не считая кошек, о чём речь отдельная). А раз у нас тут лепрозорий, то и эмоциональная «анальгезия», и логические нестыковки — всё это тщательно продуманные автором признаки болезни заживо гниющего мира? Возможно. В конце концов, чем не объяснение. Но если «духовной лепрой» я могу хоть как-то объяснить поголовное отсутствие любви и привязанности во всех проявлениях, то странные выходки начальственных лиц — уже сложнее. Ведь империя-то уже не год и не десятилетие как-то держится. Генетические эксперименты идут, управление осуществляется… да и войну вон как-то сумели выиграть у весьма крутых (судя по Химари, Хайме и Ясинэ) кошек. Как-то не верится, что войны выигрывают не очень умные военачальники, а государством правят не очень адекватные лидеры. Конечно, тут напрашивается ответ, что войну выиграть можно чисто силовым перевесом, а при наличии лепры править государством ума не надо — просто держи народ «на привязи» в виде мелких порций лекарства… но народ-то у нас не затюканные крестьяне, взять хотя бы Волков — все при оружии и нравов отнюдь не мирных. Хотя у Империи есть карательные отряды — Охотницы, веский аргумент… но как показывают события книги, Охотницы отнюдь не послушные винтики в имперской машине, они и взбунтоваться могут. К чему я веду — пусть империя держится сугубо на силе и шантаже в виде лекарства, но глупцам там в лидерах не место. В силовых структурах всегда есть жёсткая конкурентная борьба за власть. Против законов истории не пойдёшь.

Да и вообще — о Люцифере, как и о генерале Лионе, не раз говорится: хитроумные стратеги. Но в том-то и загвоздка, что это только говорится — устами других героев. Люция опасается ума Лиона и его способности разрабатывать сразу несколько планов, ума самой Люции боятся вообще все — но по сюжету мы практически не видим ни единого тому подтверждения. Хоорс также заявлен как человек хитроумный и опасный, но и это под большим вопросом, как и весь его супер-коварный план по обмену тел — да, план почти сработал, но что Хоорс бы выиграл, я так и не понял. Постичь мотивы императрицы я вообще не в силах — с самого её первого появления и до финала. Изабель мне кажется самым непонятным героем — или, возможно, более прочих «героем-функцией»: когда надо по сюжету, она робкая пугливая девочка (причём не девушка, а именно девочка, маленький ребёнок), а когда сюжет требует другой императрицы, она преображается в безумного кровавого маньяка, развлекающегося вивисекцией. А потом опять становится робкой, забитой пятилетней девочкой. Угу, с топором в руках. Нет, я достаточно разбираюсь в психологии, чтобы найти логическое оправдание и такому раздвоению личности — но чтобы вот это могло достаточно долго усидеть на троне? Тут одного хитроумного советника маловато… да и крыльев тоже — тем более, к финалу книги складывается впечатление, что воистину религиозной правящая «ангельская» верхушка не была. И что же — ну вообще никто (включая того же генерала Лиона) не заметил, что императрица, мягко говоря, неадекватна? А если заметили, то как ей позволили хоть какие-то решения принимать? Кто на самом деле правит в этом государстве?

По ходу сюжета поначалу создаётся впечатление, что — никто. Лион опасается Хоорса. Хоорс опасается Лиона — и даже его секретаря. Алиса боится всех (но когда всех поголовно предаёт, отпустив сбежавшую Люциферу, то почему-то не бежит с нею, а возвращается — на что надеясь, непонятно). Изабель просто боится. Не кого-то конкретно, а вот так, вообще. Боится. Быть императрицей. А чего ей бояться, если 1) сместить её явно не могут (а то бы давно уже сместили), 2) делать ей ничего не надо — за неё явно всё делается кем-то ещё. Всё её императорство выражается в садистских расправах над кошками и требованиями шкурок. Так что вызывает у неё такой страх? В беспредметный страх как-то не очень верится — пусть ребёнком она пережила стресс, но ведь враг-то был конкретен, имел лицо и название — «кошка». А теперь она из этих кошек годами одежду шьёт. Кого же ей теперь-то бояться?

Если смотреть на всю эту императорско-ангельскую кадриль объективно, то получается, что бояться ей надо Люциферу — не изначально, а теперь, когда её волей эта Люцифера много лет провела, по сути, в плену и пытках. Изначально же Люцифера — её спасительница и защитница, и её не надо бояться — наоборот, её надо держать при себе как телохранителя. Раз уж ты такая запуганная трусишка. И вы как хотите, но я не верю в мотивацию Изабель «отдать мою защитницу и спасительницу на многолетние мучения, чтобы потом она стала ещё сильнее и сменила меня на троне, ибо я Боюсь». Пугливые дети не отдают своих защитников. Они вцепляются в них что есть силы и просят: «не уходи». Даже если это нелогично. Так дети же. Ребёнок в пылу битвы запросто может обхватить своего Взрослого Сильного Защитника за ногу, за руку, за что придётся, мешая сражаться; на то он и перепуганный ребёнок. И дети очень, очень плохо принимают аргументацию типа «Сейчас мама/папа/Добрый Сильный Защитник тебя бросит одного и уйдёт, но так Надо, и так будет Лучше». Нет. Дети на такое обижаются и такого не прощают. А уж чтобы самому Защитника прогнать… ну не верю, и всё тут.

И тут ведь, наверное, можно (теоретически) как-то вытянуть обоснуй. Хм. Чего ни сделаешь умеючи. А у нас автор далеко не глуп и отлично умеет сплетать события в изощрённые сюжеты. Но почему-то автор не счёл нужным показать нам убедительную картину: как запуганная девочка, по сути потерявшая рассудок от стресса в момент убийства родителей, видящая защиту и опору в одной лишь Люцифере, — вдруг согласилась эту Люциферу отдать. Кто-то её уговорил? Кто, а главное — как? И кстати — зачем? Да, нам показали сцену, где фигурирует Волк Инпу, изучающий документы о пытках Люции кошками и на их основе обещающий сделать Люцию «совершенством». Но на этом месте сразу возникает куча вопросов. Как не особо близкий к трону Инпу (кто он для Изабель?) мог ее уговорить? Кто дал ему эти документы? Для чего ему нужна была Люция пленницей в госпитале — и потом, в теории, четырехкрылой властительницей? Она ему друг? Объект преклонения? Религиозный символ? Если да — то почему мы ну совершенно нигде этого не видим? А если она для Инпу враг (и снова почему?) — то зачем рисковать, делая её сильнее? Кстати, то же относится и к Хоорсу: чего он ждал в итоге от экспериментов над Люциферой? Нет, я могу понять, если они попросту хотели от неё избавиться, но тогда зачем тянуть, неужели неугодного маршала нельзя было по-быстрому травануть в больнице, списав на провал эксперимента? А если нельзя — например, из-за той же Изабель, которой маршал нужна была живая, — то выходит, Изабель всё-таки имеет власть в империи? Но власти для походов в тюрьму и издевательств над Химари у нее хватает — а власти пойти проведать Люцию уже нет?

И к слову об Инпу — он вообще кто? Учёный? Медик? Почему мы совершенно не видим его участия в экспериментах над Люцией? Сама Люция говорит о нём «старый вояка», и когда он появляется, то воякой и показан. Так с какой стати он лезет в медицинские эксперименты?

Всё это непонятно. Потому что непонятны мотивации всех, кто так или иначе распоряжается участью Люциферы. И если говорить о мести — то почему именно Инпу она выбрала во враги? А не отдавшую приказ Изабель? История с Мерт тоже странная: нам просто говорят: они дружили, потом Мерт её предала. Но в дружбу Люциферы с кем угодно не верится ну совсем (как, по большому счёту, и в дружбу любого с любым, не считая кошек), а в чём именно заключалось предательство Мерт, нам не рассказали. Поставляла яды в госпиталь — но разве она это делала именно для Люциферы? Она вообще могла отказаться делать это? Аналогичный вопрос — насчет Мерура: если детей из всех кланов постоянно забирают на опыты по отращиванию крыльев, то был ли у Мерура выбор, отдать девочку или не отдать?

Похоже, что выбор был только у Изабель. Императрица же. Но именно на неё Люция совершенно не злится. Но при этом — абсолютно легко, не задумываясь, без единого вопроса и сомнения, соглашается её сместить. Где логика? На это, конечно, можно сказать, что Люция у нас сумасшедшая. Но ведёт-то она себя в основном вполне разумно. Рассуждает о мире, заботится о паучке, с Химари беседует, переосмысливает реальность, планирует, озвучивает свою философию… пусть лично мне эта философия чужда, но психом Люция не кажется. Не считая тех моментов, когда она внезапно словно бы полностью глупеет, обращаясь из взрослой женщины в крохотного ребёнка, который, не размышляя, слушается Доброго Дядю Хоорса. Угу, и совсем не думает, что в её трагической судьбе Хоорс куда больше виноват, чем всё заявленное трио «врагов», вместе взятых. И о том, можно ли Хоорсу доверять, она тоже совсем не думает. Безумие? Запоздалый эффект «любви»? Ну не могу я её чувство к Хоорсу писать без кавычек… что за любовь, если она вплоть до встречи о нём даже не вспоминает? Не пытается анализировать, не задаётся вопросами, не тоскует, в конце концов? Вот в любовь Химари и Хайме мне верится — хотя и там есть скользкий момент… но в целом — верю. А Люция и Хоорс… в детское её чувство я поверить могу, но неужто ей за все дальнейшие годы ни разу не пришла мысль, что он-то к ней никаких тёплых чувств не испытывает, использует её, и доверять ему нельзя абсолютно?

А на это, подозреваю, автор может ответить: так Люция 1) сумасшедшая, и 2) она и есть та маленькая девочка, умом и душой так и не выросшая, не дали ей вырасти, а просто сделали из неё безмысленное живое оружие. Чем она и страшна, потому её и зовут «чудовищем». И кстати, да — это единственное объяснение, отчего её, беднягу, так зовут, ибо ничего особо «чудовищного» Люция не сделала. Во всяком случае — на глазах читателя.

Но если все странные и необъяснимые выходки и мысли Люциферы ещё можно объяснить плачевным состоянием её психики, то для остальных обитателей Лепрозория это не годится. Но эти остальные тоже постоянно вызывают недоумение. Лион — боевой генерал, полководец, победитель войны. К тому же, как выясняется в итоге, он влюблён в Люциферу. Но неужели у такого человека в империи столь мало власти и авторитета, что он все эти годы просто жил себе, преспокойно предоставляя любимой женщине терпеть плен и пытки? Неужто не мог организовать её побег? Кто мог бы ему помешать — неадекватная девочка-императрица? Или Охотницы, чья предводительница и сама вообще-то — старинный друг Люции и Лиона (во всяком случае, если верить автору), и её можно привлечь к плану спасения. Но нет — Лион и не пытается. Или нам не считают нужным об этих попытках рассказать. И правда, такая мелочь. Вот цвет чьих-то крыльев или кимоно — другое дело, это важнее… Ну да не в том дело. От Химари мы узнаём, что госпитализация Люции сильно на него подействовала, он начал пить и дал пленнице понять, как эфемерно его влияние в Империи. Но почему так? Нет, в принципе я могу это понять: и генералы, и короли, и президенты сплошь и рядом оказываются не так вольны в своих действиях, как наивно думает простой народ: имеются сенаты, советы министров, отдельные «теневые правители» с рычагами воздействия; в случае генерала — логично предположить, что императрица. Но ведь она — та самая маленькая слабовольная девочка. И её уже кто-то (Инпу, если верить Лиону?) сумел уболтать на отправку Люции на «ангельскую» доработку. Но раз кто-то сумел уболтать на одно — так ведь кто-то другой может попробовать уболтать на другое? А уж подобрать аргументы, почему Люцию надо из госпиталя забрать, — дело нехитрое, тут аргументы очевидны. По сути, всё поведение сбежавшей Люции абсолютно предсказуемо — она впадёт в неадекват и кинется кому-то мстить, по пути убивая людей пачками. И это она ещё цели выбрала скромные — по мне, так логичней было бы мстить сразу императрице… Но что выйдет она оттуда не ласковой и милой, это и ребёнку понятно. И что — генерал Лион просто сдался и не ни разу не попробовал всё это сказать императрице? А кто мог ему помешать?

Нам остаётся гадать. Конечно, у Изабель советник-любовник Хоорс имеется, и очень просто свалить на него ответственность за все нехорошие деяния Изабель. Так выходит, Хоорс и правит? Но в тексте упоминается, что по рангу Лион — выше, и пренебречь его приказом Хоорс не властен. Выходит, есть кто-то, кто его за это накажет. Кто? А непонятно.

А если Лион попросту в курсе неадекватности императрицы и говорить с ней смысла не видит, то отчего сам не берёт судьбу Люции в свои руки? Чем ему это грозит, если он организует её побег и это вскроется? Разжалуют, казнят? Снова — кто? Кто настолько силён тут, чтобы наказать генерала, победителя и героя, за то, что он вытащил из больницы (не из тюрьмы!) ещё одного победителя и героя, маршала Люциферу, народную любимицу?

Снова непонятно.

Теперь берём визит Лиона в город Волков: зачем он вообще туда летал? Поймать Люцию — или спасти? Сам генерал вроде бы хочет спасти. Он говорит Алисе: «Я должен не дать ей его убить и не дать ему убить ее», — но что он для этого делает? Организует похищение Евы, чтобы поймать Люцию «на живца». Силами того самого Инпу, которого маршал хочет убить. Ну допустим, план удался и поймали. А дальше что? В чём заключается «помощь» якобы друга и влюблённого мужчины? Куда он намерен Люцию девать? Снова в больницу? Помощь — супер. Убить, чтоб не мучилась? Тоже интересное проявление любви и дружбы, но это бы можно понять — только зачем так стараться, если её и так легко могут убить при попытке мщения. Отпустить? Вот это уже логичнее для любви-дружбы, но тогда как быть с Инпу? Ведь он и все его волки принимают в плане Лиона участие. И если Инпу в самом деле советовал Люцию запереть, то он и теперь присмотрит, чтобы точно заперли. У него теперь больше на то оснований, чем в прошлый раз, — она теперь его жизни угрожает. Он просто отдаст её Лиону (и не приставит отряд солдат для охраны опасной пленницы) — и больше не станет её участью интересоваться? И если по пути пленница загадочно «исчезнет», то он не заподозрит со стороны Лиона тайного умысла?

Но какое тут «отдаст» — Лион же финала действа не дождался и улетел. Отдавать некому. Тогда в чём состоял план спасения? В подслушанном Химари разговоре Лион упоминает «наш уговор насчет жизни Люции» — но чем он мог мотивировать Инпу на соблюдение такого «уговора»? Да извините, в пылу сражения её смерть и случайно может получиться… а если Инпу Люции враг — так и не случайно. И тут мы снова теряемся в раскладке сил: кто кому враг, кто им только кажется, и почему кто-то кого-то врагом не считает.

Логично на месте Лиона волку Инпу не доверять — если уж тот и вправду в участи Люциферы виноват. Не доверять во всём, начиная с бесед и уговоров за чайком, о которых вскоре может узнать кто угодно. С какой стати Инпу будет Лиона защищать?

Выходит, в данном случае Лиону неважно, кто и в чём может его обвинить. А предыдущие двадцать лет заточения Люции — было важно. Хотя, на мой взгляд, ему было куда проще подстроить её освобождение из Имагинем Деи, действуя в одиночку, чем пытаться скрыть своё участие сейчас, когда в план вовлечена куча посторонних.

И ещё одно слабое место в этом гениальном плане — сама Люцифера. Опасная и непредсказуемая. Инпу логично сомневается, что она клюнет на живца, ведь до того в сентиментальности она не замечена (да он и оказывается прав, она не клюнула). Лиону тоже не мешало бы усомниться. Что ей какая-то чужая девчонка, когда она боевую подругу до того прикончила. Да и сил у неё немало — уж если говорится «не дать ей убить Инпу», то значит, убить может?

В любом случае, как ни посмотри, Лиону стоило бы дождаться финала. Ради Люциферы, ради присмотра за Инпу, ради самого себя, наконец, уж коли он её любит.

Но нет, Лион берёт и улетает. Не замечая, что буквально у него за спиной Химари разбирается с волками, а Хоорс втягивает Люцию в заговор, найдя её с потрясающей лёгкостью (наводящей на мысли, что ему-то божественные силы и помогают). Ну что бы стоило Лиону на денёк задержаться и за всем присмотреть? Что мешало, чем он тут рисковал? Отчего не боялся, что малейшая случайность, одна неучтённая деталь — и весь гениальный план рухнет с грохотом?

Зато потом, вернувшись домой и узнав, что его усилиями натворилось, он впадает в панику, бледнеет, дрожит и в целом демонстрирует меньше выдержки и проницательности, чем молодой секретарь.

Секретарь — тоже фигура загадочная. Нам неоднократно дают понять, что он 1) неглупый, 2) не трус, 3) лояльный. Ну, с пунктом два проблем нет: не трус, даже слишком. Даже настолько, что пункту один его смелость противоречит: как неглупый человек, подозревая своего начальника в предательстве, может в лицо этому начальнику вывалить свои подозрения? Это уже не смелость, а мания суицида. Ибо даже и честный (но пресловутым суицидом не страдающий) начальник за такие подозрения подчинённого не похвалит. И в сцене с воплями Рауна «Я щас побегу и всем на вас нажалуюсь» — Лион как раз ведёт себя вполне адекватно: секретаря обездвиживает и ранит. И повезло ещё, что не насмерть. Но Раун-то чем думал, закатывая такую речь в лицо предполагаемому предателю?

Также осталась совершенно туманной сама идея «предательства». Когда Раун начинает делиться с Лионом своими подозрениями, я окончательно впал в прострацию, утратив хоть какое-то понимание: кто же или что всё-таки правит государством? Воля императрицы? Нет, поскольку Раун и её вносит в список потенциальных предателей. Некие религиозные догматы? Но если так, то это совершенно не раскрыто, и сами эти догматы не озвучены. Если всё упирается в количество и величину крыльев, то тот же Лион — фигура весьма значимая, а императрица — тем более, и предать она в принципе не может: кого, саму себя? Если же тут имеется в виду идея, которую предаёт своим бегством Люцифера, то что это за идея? Чем бегство Люции так уж сотрясает основы империи? В конце концов, она же изначально не преступница, не изменник, наоборот — героиня. И не в тюрьму её упрятали, а в Имагинем Деи, медицинские лаборатории, где из жителей страны создают «ангелов».

Вот тут мне кажется чуть подробнее осветить саму идею предательства. Каковых есть два вида: личное и «социальное». Личное — это предательство близкого человека, обман доверия. Социальным я называю нарушение некой присяги или клятвы, которую человек приносит на государственном уровне, вступая в некую структуру — как правило, военизированную или правительственную. И если личное предательство, как правило, к преступлениям не причисляется и законодательно не карается (хотя на уровне моральном и подлежит осуждению и может повлечь за собой самые страшные последствия) — то предательство второго типа уже приравнивается к преступлению и карается государством. Военный, не выполнивший приказ командира, или министр, продавший в другую страну государственную тайну, считается не просто преступником, но и предателем — с точки зрения государства. А кара за предательство, как правило, высшая мера наказания, государство измен не прощает. Конечно, тут много нюансов. Есть страны, где предателем считается и мелкий чиновник, берущий взятки. При абсолютной монархии предателем может оказаться любой, кто пойдёт против воли монарха. А уж если брать миры фантастические — тут автор волен создать любые законы и любые критерии предательства и государственной измены. Хоть на улицу выйти в среду в жёлтой рубашке с красными полосками — почему нет, если автор этот запрет обосновал.

А какова государственная структура в Лепрозории? Это империя, но абсолютной властью император не обладает — коль скоро его самого могут обвинить в предательстве просто потому, что он спасёт какого-то, условно говоря, преступника от правосудия. При абсолютной монархии правосудие и воля монарха — одно. А в нашей ситуации с Люциферой и суда-то не было… да и в чём заключалось преступление? Но главное — почему Раун зовёт помощь сбежавшей из Имагинем Деи Люцифере предательством?

Имагинем Деи — штука крайне таинственная. Нам говорят, что там над детишками проводят эксперименты по отращиванию крыльев. Но кто решает, каких детишек туда забирать? Как происходит отбор? Могут ли родители не отдать ребёнка? Если да — то получается, что отращивание крыльев суть личный выбор граждан. И насильное запихивание Люциферы на «доработку» — незаконно. И бежать она, в принципе, имеет моральное право, а помогающие ей — может, и покрывают преступницу (ибо бежит она, оставляя за спиной трупы), но при чём тут предательство империи? Извините, но даже серийных убийц предателями не называют, не говоря об их пособниках. Преступление и предательство — не равнозначны.

А если родители обязаны, по законам государства, отдавать детей в Имагинем Деи — то в чём виноват Мерур? За что Люция его винит? Она не знает законов своей страны? Если он попросту не мог не отдать её — то винить его и мстить ему так же «разумно», как мстить псу, которого натравили. Мстить тогда следует хозяину, в крайнем случае — ещё и дрессировщику. А с пса какой спрос.

Но о «логичности» действий Люции я уже упоминал. Но всё-таки даже безумный человек следует своей логике. А какова логика тех героев, которых позиционируют как адекватных и разумных?

Кто-то предает империю, — заключил Раун. … Алиса? Хоорс? Сама Бель? Кто-то другой? Кто предатель?

Значит, по каким-то местным законам помощь беглецу из Имагинем Деи приравнивается к предательству империи? Даже если это делает императрица?

Так значит, именно Имагинем Деи и правит этой империей? Такой вывод напрашивается естественно. Они контролируют детей, они контролируют саму жизнь граждан через лекарство от лепры, и спасти от них избранную для «усовершенствования» жертву — государственная измена, она же предательство. Но если это так — то в книге должно быть об этом сказано. Прямым текстом. Потому что если таинственная группа учёных и есть истинный правитель, то все прочие — абсолютно все, включая интригана Хоорса и Изабель (неважно, кто спрятан в её теле), — просто пешки, бесправные и безвольные. И не понимать этого простительно только «взрослым детям», то есть Люции и императрице. И то — если автор так и задумал этих персонажей: детьми, которым не дали вырасти и обрести хоть зачатки самостоятельного мышления.

И если такой вот «теневой правитель» в лице организации учёных-медиков существует, то может ли о нём вообще ничего не знать генерал Лион? А его неглупый секретарь? А хитроумный интриган Хоорс?

Вывод: на первый взгляд, речи Рауна о предателях звучат нормально, но если задуматься — море вопросов, на которые в тексте нет ответов.

Чего добивался Хоорс — один из таких неотвеченных вопросов. Да, нам показали, что он подлец, лжец и вообще нехороший человек: Люцию обманывал. А если учесть, что императрицу он вроде бы и правда любил, то насчёт его адекватности тоже большие сомнения. Если любящий (пусть и нехороший) мужчина пытается переселить свою любимую в тело 1) более молодое, 2) более прекрасное, 3) более здоровое, 4) наделённое особой супер-силой — то всё это чисто по-человечески можно понять. Поступок плохой, но ах, чего ни выкинешь ради Большой и Чистой Любви. Ну и потом — не стоит забывать о таком мощном мотиве, как стремление к власти. Берётся любящий (условно) и жадный до власти мужчина и учиняет заговор с целью вселить душу возлюбленной (допустим, крестьянки, а впрочем, пусть аристократки, какая разница) в тело императрицы. И дальше им хорошо и привольно, любовь торжествует, корона и безграничная власть прилагаются. А что у нас? Хоорс — первый советник и любовник юной и прекрасной (правда, безумной маньячки-шизофренички, но ему вроде и такая нравится) императрицы. По идее, с властью у него и так всё норм, ибо кто же правит-то вместо его любимой малышки-маньячки-шизофренички? По идее, Хоорс и правит. А пресловутая Люцифера — никто и звать никак, если объективно. Немолодая, усталая, повредившаяся в рассудке, лишённая крыльев, абсолютно больная (и это не считая лепры), да плюс к тому и далеко не красавица. И пусть она — легендарная Героиня Войны, чьи памятники натыканы повсюду, но на деле-то мы видим, что помочь ей некому, кроме пары кошек, девчонки, старушки и сомнительной «подруги» Алисы. Сомнительной — ибо настоящая бы её одну не бросила. Тем более, в таком бедственном положении. Тем друзья и отличаются — они не бросают, они собой прикрывают, спина к спине у мачты и всё такое прочее. Так вот, Легендарная Героиня Войны Люцифера — она слабая, умирающая и очень одинокая женщина, которую разыскивают власти — и уж наверно, не затем, чтобы с песнями внести на трон и усыпать цветами и восторгами. А если бы её статус Народной Героини был реален, то сбежать и найти помощь Люции было бы куда проще. И к чему я веду? К тому, что мне абсолютно не ясен Великий Коварный План Хоорса по смене тел Изабель и Люциферы. На какой-то миг мне показалось, что Хоорс и правда любит Люциферу и для неё старается. При таком раскладе он вышел бы подлецом и бессердечным обманщиком, игравшим чувствами бедной спятившей девчонки, но его бы хоть можно было понять и даже где-то посочувствовать — и правда, вокруг сплошные психи, больные и дураки, а ты поди выживи и сохрани давнюю любовь.

Но — не тут-то было. Старается он ради Изабель. Но в чём глубокая цель его стараний? Поместить молодую красотку-любовницу в тело старой, больной, некрасивой женщины, да ещё с мизансценой, где эта женщина, она же беглянка в розыске и преступница, найдена рядом с убиенной императрицей? Куда при таком раскладе должны девать эту новую «Люцию», как не в заведение с очень крепкими решётками? Да, есть возможность поднять бунт народный и выставить «Люцию» героиней, сместившей спятившую тиранку Изабель. Но для этого же народ накрутить надо! И не только народ — нужны сторонники в верхах, готовые поддержать смену власти! И кстати — была ли она тиранкой? Ни единого примера тирании нам не показали — не считая вивисекции кошек и отправки в клинику несчатной Люциферы…

— А может, Изабель хочет вернуть ее? Она ведь восхищается ей всю жизнь. Но кого она тогда могла подговорить помогать Люцифере? Личной армии у нее нет.

Раун стиснул виски руками, пытаясь собрать все мысли в кучу. Что-то не сходилось, но он не мог понять, что именно и почему.

— Кому это выгодно? — мучительно просипел он. — Зачем?

Лион повел плечом и подключился к размышлениям секретаря.

— Версия «сместить Изабель с трона» отпадает. Тогда нужно было делать из Люциферы героиню, а так получается мстительница.

Тут я Рауна понимаю, поскольку от этого диалога и у меня мысли никак не могут собраться в кучу, и что-то явно не сходится. Первое. Уж если Изабель сама захотела бы выпустить Люциферу, так на то армии не нужно — достаточно того же Хоорса и какого-то верного военного (которого потом убьют, дабы не болтал). Как мы видим по тексту, с защитой Люции сперва всего одна Алиса прекрасно справляется, потом — одна Химари (плюс тигр, ладно-ладно). Ну так ведь и бежит она не с разрешения императрицы. Я веду к тому, что армия нужна правителю далеко не всегда. И когда надо уладить дело без шума, то лучше взять парочку местных Джеймсов Бондов или четверку мушкетеров. А что их тут нет, я сроду не поверю, ибо они есть — та же Алиса, тот же Лион.

Второе. Сместить, значит, императрицу всё-таки возможно? А как же быть с крыльями? Если у нас вся империя держится на «крылатости» — то как может бескрылая влезть на трон, скинув с него серафима? По мне, так это такое оглушительное крушение всех устоев, что его надо было годами тщательно готовить. И вообще-то — показать эту подготовку читателям.

А нам ничего не показывают.

Из лепета Рауна на тему «у нас завёлся предатель» мы даже толком не понимаем, кто кому должен быть верен и кто кого предаёт. Хоорс — Люциферу, вот это однозначно. А кто и кого ещё?

Лично я (в отличие от Люциферы) склоняюсь к мысли, что предали её абсолютно все, перечисленные в книге как её друзья и сторонники. Не предали её лишь те, кто её раньше не знал (Ева и Хайме) и кто с нею враждовал (Химари). Хоорс тут отнюдь не самый главный злодей, он даже не первый в очереди. Потому что само воспитание из девочки Ангела уже смахивает на предательство — её предают как личность, как мыслящее и чувствующее создание, имеющее право на свободу и любовь. И честно говоря, я не понял, зачем было нужно именно такое воспитание. Если из этих детишек, и Люции в частности, хотели вырастить «само совершенство» — то зачем вбивать им в головы, что их никто не любит и любить не может? Совершенство с комплексом неполноценности? При этом ориентированное на убийства без тени сомнения. Ну да, смысл тут есть — война всё-таки, а тут идеальные машины убийств… но потом-то их куда девать, эти машины, чтобы не повернули против создателей? Ведь они могут повернуть. Если и впрямь уверуют в собственное совершенство — повернут обязательно. А кто будет их останавливать?

Вопросы и вопросы… Причём я не утверждаю, что ответов у автора вовсе нет. Возможно, они просто остались за кадром или недостаточно ясно сказаны… не влезли в тесные рамки аллегории — как я сказал вначале, этот жанр опасен именно тем, что многое там остаётся за бортом как неважное. Ведь для Идеи зачастую куда важнее сами факты — Бой, Просветление, Предательство, — чем достоверное обоснование, отчего именно эти люди поступили именно так и чего они добивались. Притчи и сказки редко развёрнуты вглубь, их идеи попросту не требуют глубины — ибо любая глубина скрывает неоднозначность. Но не ту, которая надобна в притчах. Неоднозначность тоже бывает разная. Можно закрыть книгу и долго гадать, правильно или нет поступил наш герой. А можно спросить себя — а мог ли он вообще так поступить? И если первый вариант наверняка для любого автора притчи хорош и желанен, то второй… сомневаюсь.

Тут наверняка все, кроме автора, уже заснули, а автор не спит только потому, что кипит от негодования. Но читатель не затыкается… ибо пока прожевал только ту часть вопросов, которая касается концепции произведения и характеров персонажей.

А ведь остались ещё вопросы более критического толка… которые уже не столько вопросы, сколько претензии. И тут я включаю не просто читателя, а ещё и автора, то есть человека, знакомого с технологией создания такой штуки, как книга. А что такое у нас книга? По сути, это картина из слов. И нарисована она с целью «оживить» события и образы в умах читателей. И как каждый мазок краски или каждая нота невероятно важны для создания картины или симфонии, так и выбор слов невероятно важен для автора — скажи не то слово, выбери не тот синоним или оборот, и «картина» нарисуется совсем не та.

И здесь у меня довольно сильная претензия к автору, поскольку уже на трети книги моё читательское восприятие стонет, морщится и рыдает горькими слезами от количества орущих и воющих персонажей. Поймите меня правильно, я в курсе, что люди зачастую и воют, и орут. Любой рынок, любой «плацдарм» семейной ссоры в кругах не особенно утончённых — яркий тому пример. Но когда я читаю нечто среднее между притчей и эпосом, с участием супер-героев и живого божества, то я не хочу поминутно перемещаться в центр рыночных или кухонных разборок. Ну не вяжется одно с другим. Не гармонирует.

И опять же, поймите меня правильно. Дело не в звучании самих слов или их красоте. А дело в том, что есть слова, которые можно условно назвать «векторами», а есть слова из разряда «якорей». Ну допустим:

— Где веник? — спросила Маша.

«Спросила» — это типичный атрибут-вектор. По сути, цель авторской атрибуции — только уточнить, чья реплика. Если заменить «спросила» на «крикнула» — суть не особо изменится, но мы ещё поймём, что вопрос был задан громко. Ну и всё.

А вот если свой вопрос Маша «зашипела», «взвизгнула», «заорала» — это совсем другое дело. Это уже атрибуция «якорная» — она очень жёстко определяет характер, эмоциональность, настроение — как диалога, так и Маши. И вообще-то — отношение автора. Поскольку характерная черта «якорей» — они не нейтральны, они всегда обозначают вполне конкретное явление. Они могут быть комплиментарными, угрожающими, нежными, презрительными и т.д. И пресловутое «заорал» — несёт очевидный уничижительный оттенок. Одним этим словом можно обозначить социальный статус, воспитание и чувство собственного достоинства героя, а также — как произносящий это слово к герою относится. Или — автор. Автору с такими словами следует быть особенно осторожным, ведь он по идее нейтрален, он просто объектив, сквозь который мы смотрим. А если объектив закрыт фильтром? Слова-якоря — это и есть фильтры, которыми автор может ловко манипулировать читателем, подсказывая ему, кого из героев любить, кого ненавидеть, кого уважать или считать тряпкой… что многие авторы и делают.

При этом есть места, где такие слова уместны — и их «якорное» значение меняет оттенок. Например:

— Люлю! Люлю, стой! — заорал он ей вслед, поднимаясь с земли. — Люлю!

Но она уже спрыгнула со скалы в пропасть.

Здесь дело не в характере и статусе героя и не в авторском отношении к герою, здесь слово указывает на громкость крика и на отчаянность ситуации. Хоорс в панике, он использует предельное повышение голоса, чтобы вовремя остановить. И мы именно так эту сцену понимаем. Кстати, Хоорс — человек властный, привык командовать, и для него такое «приказное» повышение голоса — не отклонение от нормы.

Изабель стояла на троне, отцовская диадема-нимб висела на ее золотых волосах, зацепившись за крохотные ушки. Успели короновать. И девочка орала, что было мочи, выглядывая из-за материнского плеча.

Тут уже другая ситуация. И хотя диссонанса вроде нет — вокруг бой, ребенок перепуган — но здесь уже слово-якорь приобретает свой уничижительный оттенок. Здесь не надо дополнительного усиления — «кричала» вполне достаточно, раз уж «что есть мочи». По сути «орать что есть мочи» — тавтология. Но зачем-то автору понадобилось «заякорить» читателя на таком, скажем прямо, вульгарном, низменном, недостойном выражении страха девочки. А что такого уж недостойного в том, что ребёнок кричит от страха? На то он и ребёнок. И отсюда уже выглядывают «ушки» авторского отношения, авторской (возможно, бессознательной) попытки сразу определить наше отношение к Изабель. Она — тот человек, который не кричит, а орёт. Уважать её нам не за что. Она неприятна.

И я как читатель сразу внутренне отстраняюсь от истории в целом, потому что чувствую: мною манипулируют. А я хочу сам решить, нравится мне или нет эта девочка. Я не хочу презирать её только за то, что в гуще битвы и на волоске от смерти она — вы представьте, трусиха какая! — испугалась. Чудеса…

И вот паутина была голова. Идеальная, ровная. Засеребрилась и потухла. Не рассыпалась, не смялась. Потухла. И Ева заорала от ужаса, бросилась прочь, сбивая руки и ноги. Отползла в самый угол, подальше от зверя, и взвыла. Сердце ее колотилось, казалось, в самой голове. Гулко. Громко. Больно.

Никто, никто на свете не мог закрыть Еве глаза. Никому, ни одной твари не удавалось лишить ее дара. А тигр словно воздвиг нерушимую стену, с вышины которой Паучиху окатило кипящим маслом.

Она беззвучно кричала, забившись в пыльный угол. Паутина тухла лишь на мертвых.

Здесь я в это «заорала» уже совершенно не верю. Как и во «взвыла». Что вскрикнула — поверил бы. Ведь речь-то о мгновении, это вам не намеренно долгий истошный крик Химари в сцене её спасения. А тут — Ева просто пришла в ужас и метнулась в угол. Где у неё было время «заорать»? Аналогично — «взвыла». Тут у нас какой-то странный перечень действий: сперва она бросается от зверя, потом заползает в угол, потом начинает выть. Только мне эта последовательность кажется странной? Если бы она тихо заплакала — я бы не удивился. А выть-то зачем? У неё нет инстинктивного понимания, что издавать громкие звуки возле хищника — не лучшая стратегия?

Не говоря уж о том, что дальше она «беззвучно кричала». Вот это уже больше похоже на правду. Но когда миг ужаса и рывка прочь нам описывают как длительное время, за которое героиня — заявленная как тихоня и трусишка, робкое создание — успела и поорать, и повыть, я в это никак не верю. Робкие пугливые тихони громких протяжных звуков не издают. Они в ужасе скорее замирают и сливаются со стенками. Да, вскрикнуть она могла, но сразу же рот бы себе зажала, чтоб лишний раз тигра не провоцировать. Или это — совсем не такая Ева (и не такой величины помещение, кстати), как нам говорит автор.

— Да пошла ты к чертовой матери! — завопила Люция. Она бы орала громче, сильнее, дольше. Но подвело горло, и крик сошел на сип и кашель.

А тут о чём и зачем именно орать? Раз за разом повторять, куда идти Химари? На тот случай, если та с первого раза не расслышала? Истерически повторять такие «посылы», срывая горло, — не очень похоже на поведение взрослого трезвого человека… тем более, проходит буквально минута, и эта «вопящая-орущая» Люция спокойно говорит вполне разумные вещи. Так где она настоящая — когда философствует на тему «игрушек бога», или когда минутой раньше впадает в маниакальное неистовство наркомана в ломке, заходящегося в оре и вопле?

Ева взвыла, распластавшись на коне, передний край седла больно давил на живот; Фенека любезно вставила ноги в стремена и забрала поводья. Паучонок обхватила теплую бархатную шею кобылы, с ужасом поняв, что не может сомкнуть пальцы, а значит — ее легко сбросить! И взвыла еще горестней.

Ева подняла голову и обомлела, секунду задержалась на черных бездонных глазах, чувствуя, как сердце пропускает удары. Ее обнимал шестикрылый Ангел.

И она закричала.

Все рассыпалось, как пыль. Ева орала, чувствуя, как горячие слезы скользят по щекам, мерзко собираясь под подбородком.

На этом месте читатель уже совершенно осознал и смирился с мыслью, что Ева — законченная истеричка без намёка на самоуважение, чувство собственного достоинства и банальный инстинкт самосохранения: она вечно орёт и воет. Там, где любое адекватное существо любого пола, возраста и уровня смелости разве что вскрикнуло бы, охнуло, пискнуло — и заткнулось, ибо СТРАШНО же! Страх далеко не всегда заставляет людей распахивать рот и издавать долгие оглушительные звуки. Тихие, робкие, забитые натуры куда с большей вероятностью от страха сожмутся в комок и звука не смогут выдавить… а Ева у нас чуть что — находит лишних пару минут, чтобы повыть в своё удовольствие. Одно непонятно: отчего она паучиха? Может, сделать её щенком было бы правильнее?

— Смотри, Пчелка! Или Оса. Шмель? Шершень? — Ева запнулась, раззявив рот у ароматной пекарни.

Это «раззявив» меня добило. Если у любимого автором слова «заорать» ещё есть приемлемый смысловой оттенок, и местами оно вполне допустимо без явной ориентации читателя на пренебрежительное, умеренно-негативное отношение к герою, — то у этого слова такого оттенка в принципе нет. Это даже не сленг — это слово грубое, ругательство, причём употребляемое только в некоторых сословных кругах и только с целью оскорбить. Если иные слова из обсценной лексики употребляются как присловье, без смысловой уничижительной нагрузки, — то это, хоть и не из категории «непечатных», но используется лишь в случае крайне уничижительного отношения к адресату. И в строго определённом социальном контексте — например, если речь идёт о жителях захолустной деревушки, то там это ещё можно принять, но в истории о любви богов, пронизанной иносказаниями и отсылками к библейским текстам? Нет. Неприемлемо решительно и абсолютно.

Звон стих. Раздался тихий свист, и тигр сорвался с места, зубами впился в Евину руку и потащил за собой наружу. Паучиха принялась орать. Она ведь знала! Знала! С самого начала знала!

Увы, уже и читатель заранее знает, что да, она примется орать. Она же тихая, робкая, пугливая… вечно орущая благим матом истеричка.

Все, что они могли — орать ей вслед, что бой надо закончить, но Люция, вытерев с лица кровь, уже неслась сквозь толпу к ближайшей конюшне.

Здесь, конечно, «орать» — более приемлемо, но в общем контексте… когда второй раз за главу кто-то снова орёт, ощущение философской притчи неотвратимо переплавляется в историю пожара в селе Ромашкино: мужики орут, бабы воют…

— Гори оно лиловым пламенем! — взревела Кошка. — Пошла ты к чертовой матери, бессердечная эгоистичная дрянь! Ты не достойна зваться Люциферой, несущей свет. Ты — чудовище, — орала Кошка, совсем не боясь, что Волки ее услышат.

Ну вот, и утончённая принцесса Химари от Евы с Люцией заразилась: теперь и она орёт…

— Боже! Пронеси чашу сию мимо нее! — орала Ева, не слыша ничего кроме мрачного боя собственного сердца.

Здесь я чувствую примерно тот же культурный шок, что и в том месте, где она рот раззявила. Орать молитву… да ещё высоким слогом сформулированную… Это да. Я даже не знаю, что сказать на это.

— Все, хватит, — он крепко сжал ее запястья и сложил пальцы в кулаки, силой оборвав алые нити.

Еве хотелось орать. Так не должно быть! Если — «хватит», значит, Кошка мертва. Так не должно быть! Так нельзя!

Вот кто бы удивлялся, обречённо думает читатель. Орать ей хочется всегда: от страха перед хищным чудовищем, сидя на лошади, вознося молитву, думая о смерти дорогого человека… Зачем нужны какие-то тонкие грани, оттенки эмоций и внешнего выражения оных — ведь можно на всё попросту заорать.

— Отчего ты не спишь? — Хоорс сел на кровати и выглянул из-за полога.

Бель с силой сжимала дрожащей рукой край тонкой ткани у груди и о чем-то тихо говорила сама с собой. Но, услышав вопрос, замерла.

— Я не могу простить Лиона. Он упустил мою Кошку! — прошипела она, даже не оборачиваясь.

— Ну упустил и упустил, сколько уже прошло-то, спи, — Хоорс протер глаза и, зевнув, глянул на императрицу снова. Опять одно и то же. Химари! Химари! Химари! Опять Химари! Даже если он вздумает, срывая с нее корсет, похвалить ее чудесную работу, вечер будет упущен — она вспомнит о Химари и заставить ее забыть о Кошке можно будет только силой.

— Ты не понимаешь! — заорала Бель, обернувшись. — Эта тварь убила моего отца на моих глазах! Всю мою семью! Я чудом избежала расправы!

И снова у нас кто-то орёт. На сей раз — императрица. Но честное слово, это не похоже на сцену в императорской спальне, а похоже на кухонную ссору Васильича и Петровны. Скоро и сковородки в ход пойдут… Тем более, ангел-интриган Хоорс, советник и негласный правитель, думает, что «ему не хотелось волочить ее на кровать». Проза жизни? Сознательное опрощение, намеренный контраст между фасадом «ангельства» — и сутью, где царит вульгарность, низменность, полное отсутствие манер и умение вести себя достойно?

Но лично мне это кажется сомнительным. Бель воспитана как-никак не в хлеву, а во дворце. А во дворцах, при всём их закулисном мире интриг и разврата, манерам обучали всегда. Потому что правителям негоже вести себя подобно конюхам и дворовым девкам. И в такую вот орущую на любовника императрицу я не верю — как и в орущую молитвы Еву. Конечно, Бель у нас сумасшедшая, но манеры — штука липучая, они буквально въедаются в кровь, их даже безумием не вытравишь.

Но проблема-то даже не в том, что делают Ева и Бель, а в том, как их действия описаны. А что автор (намеренно или неосознанно) навязывает нам негативное отношение, используя слова с уничижительным оттенком, я уже говорил. И стилистически, и сюжетно это неоправданно. Если нужно показать силу гнева и неадекватности императрицы, так самих её реплик более чем достаточно. И нейтральное «закричала» тут смотрелось бы куда уместнее.

Чтобы всё-таки завершить эту тему и перестать утомлять читателей и злить автора, быстренько коснусь ещё одного эпизода, который также выглядит не очень достоверным. Хайме рассказывает кошкам легенду, а потом обучает их.

— Ева. Ее всегда зовут Ева, — ответил Хайме.

— Меня зовут Ева, — с толикой ужаса в голосе проблеяла одна из девушек.

— Не каждая Ева — та самая. Ты — определенно, не та, — усмехнулся шисаи.

Во-первых. Как можно «проблеять» эти три коротких слова? Я понимаю, как их можно прошептать, пробормотать… но проблеять? Почему тогда не промычать или прокудахтать? Этот выбор слова мне кажется — снова — намеренным манипулированием. Блеют у нас овцы, образ тупого покорного создания… но почему читатель должен считать такой совершенно незнакомую эпизодическую героиню? Не говоря уж о том, что раз она кошка, то скорее бы уж промяукала… Во-вторых. Отчего Хайме с такой уверенностью заявляет «ты — не та», если допускает, что «та» — Ева, но он её не узнал? Значит, узнавать «тех» с первого взгляда он не умеет. Тогда как же он может сказать незнакомой девушке, что это не она?

И далее — эпизод с Хайме и кошкой, которая под видом юноши пытается пробраться в боевой отряд.

Хайме резко развернулся и выдернул одеяние из его рук. Сделал только шаг, презрительно смерив Кота взглядом, и тот подлетел, как ошпаренный и, врезавшись спиной в дерево, едва не сполз.

— Простите, — проблеял он, хватая древо руками, будто ища в нем защиты.

Хайме медленно подошел, едва сдерживая гнев и, нависнув над ним, шумно вдохнул воздух тигриным носом.

— Не убивайте меня.

— И ты ничего не хочешь мне сказать? — усмехнулся Хайме и даже наклонил голову, раздумывая, что же делать дальше.

— Я уже все сказал, — прошептал Кот и вжал голову в плечи. Деваться ему было некуда, Хайме навис слишком близко.

— Жаль, — едва сдерживая смех, отозвался шисаи и протянул руки. Кот зажмурился, ожидая удара.

Но его не последовало. А руки настойчиво скользнули под рубашку и на бедро. Требовательно сжали нежную плоть.

С губ добычи сорвался томный вздох.

— И вот скажи, — прозвенело сталью над самым ухом. — Какой идиоткой нужно быть, чтобы пытаться меня обмануть?! Или идиотом ты считаешь меня? От тебя несет женщиной.

Разоблаченная Кошка что-то трусливо промычала, попыталась схватить Кота за руки, но он отпустил ее и отошел на шаг.

— Я не беру женщин. Ты должна помогать мертвым и лечить живых.

Снова мы видим лингвистический феномен: блеющая кошка. И снова я не понимаю, зачем её надо было делать овцой — она же не покорное создание, бездумно топающее за вожаком, она воевать решила. Это смелое решение. Особенно для рабыни (а все кошки у нас практически рабы, как я понимаю). Но почему же тогда она сперва «блеет», а потом — «трусливо мычит»? Вместо кошки мы видим гибрид овцы и коровы, а вместо смелой девушки — трусиху? Постичь смысл этого эпизода я не в силах. Плохо стремиться в бой, если ты не местный Шварценеггер, а служанка-рабыня? Достойно насмешки — бояться разоблачения и наказания за ложь? Первое мне представляется отвагой, второе — нормальным поведением. И я снова не верю автору, у которого человек, проявивший храбрость, мигом превращается в трусливое ничтожество. К слову сказать, в «томный вздох» в такой ситуации я тоже не верю. То, что с ней сделал Хайме, должно вызвать не томление, а гнев, унижение, обиду — что угодно, но не то, что кроется за эпитетом «томный». Представьте, что это вам лезут под одежду у всех на глазах и грубо хватают — вам будет не до томных вздохов. Наверняка.

И второе. Реакция Хайме на идею девушки-воителя в данной ситуации. Да, его точка зрения там весьма доходчиво сформулирована: «Женщинам на войне не место, воюющие женщины — это бабы-недомужчины». При этом он сын воительницы плюс по доброй воле выбрал воительницу в жёны. Сердцу не прикажешь? Ну допустим. Любят не за что, а вопреки, и всё такое. Но оставим взгляды Хайме и посмотрим на ситуацию. Солдат у него практически нет, сражаться некому. С другой стороны, он знает, каким грозным воином была его мать, и знает цену воинского таланта своей жены (которая, по его собственным словам, бьётся лучше него). Он может ненавидеть идею «женщина-воин», но он же не идиот? Раз уж воевать надо, то ты хватаешь то оружие, какое есть, даже если оно — не самое лучшее. Я не могу поверить, что в этой ситуации командир отряда станет проявлять разборчивость и отвергать потенциального солдата только потому, что он вообще-то «она». Если бы Хайме девушку с оружием никогда не видел и все столетия своих жизней провёл в убеждении, что женщина в принципе воевать не способна, — тут я бы мог его понять. Но он родился и вырос в мире, где женщины воюют — раз, и они всегда воевали вокруг него — два. При таком раскладе его реакция представляется надуманной и неубедительной. Вспомним мировую историю — даже в тех культурах, где женщинам полагалось сидеть с прялкой и рожать детей, им нередко приходилось браться за оружие — если мужчин уже не хватает. А вторая мировая война? И женщины, и дети… и их никто не прогонял к прялкам с презрительными насмешками. Мне могут сказать: так ведь это — позиция героя, а не автора! И я бы поверил, если бы не пресловутые уничижительные эпитеты. Эту сцену можно было написать, слегка сместив акценты, и к ней бы претензий не было.

На этой радостной ноте я чувствую, что сил на цитирование больше нет, да и всё, в общем, уже сказано. А что в итоге?

На самом деле, в итоге я повторю то, с чего начинал: работа определённо серьёзная, глубокая, содержит неожиданные идеи, любопытные сюжетные повороты, вызывающие интерес характеры. Автор владеет описательным слогом: например, «беременное снегом небо» — весьма удачный и выразительный образ. И с точки зрения идеологии тут есть над чем задуматься. Но довольно много надо дорабатывать. Остались неотвеченные вопросы — и возможно, ответы на них просто не вошли в книгу, и для первого тома в серии это было бы нормально, но для законченной работы — увы, нет. И стоит очень серьёзно поработать над способом подачи персонажей «от автора» — пока что авторских чувств тут многовато, и это бы полбеды; хуже, когда эти чувства идут вразрез сюжету и авторским же замыслам. Но эта проблема решается, на мой взгляд, легко: автору просто стоит перечитать написанное и попытаться честно определить своё отношение к героям. Мы ведь вовсе не обязаны любить всех тех, о ком пишем. Да и не можем — это то же, что и мифическая «любовь матери ко всем детям одинаковая», звучит красиво, но по сути, любим мы всех по-разному… детей, персонажей — а велика ли разница? Но хорошая мать не станет всячески пихать в нос окружающим, кого из детей она любит больше, кого — меньше. И хороший автор не должен манипулировать умами читателя, слишком явно и грубо вынуждая кого-то любить, а кого-то презирать, выбирая для этого «якоря», несущие строго определённый эмоциональный заряд.

А если разобраться с государственной структурой, проблемой лидерства, итогами планов и намерений, логикой поступков и «якорями», то выйдет, не сомневаюсь, отличная книжка. Чего и желаю автору и читателям.

P.S. И ещё немножко «под занавес» о словах. Если кошки у нас — это кошки, пауки зовутся пауками, волки — волками и т.д., то имеет смысл и производные от этих слов не «переводить» на язык другого мира. Это нечто вроде неписаного закона «иномирцев»: либо мы зовём сходные явления нашими словами, и коней так и зовём конями, а их обиталище зовём конюшней — либо мы придумываем, допустим, слово «тарня». А держат в ней тогда таров каких-нибудь. Пусть они на лошадей похожи, но с пятью ногами, тремя рогами и синие… Но если автор их зовёт лошадьми, то от конюшни не уйти. К чему я веду? К тому, что «Ариный лес», «Хэбиный лес» — это всё красиво, но что это значит? Раз есть люди-осы — то их место обитания будет «осиное», правильно? Паучье, волчье и так далее. А эти названия лесов режут глаз — потому что явно несут смысл, но не расшифрованы.

P.P.S. В главе 37 Хайме говорит: «мне не судьба быть с Кошкой». Но кошек-то вокруг много. Разве мы скажем о знакомой, например: «я позвонил женщине»? Женщин миллионы. Для кота Хайме его жена Химари — не просто «кошка», а вполне конкретная. И в таком разговоре он сказал бы: «с этой кошкой», «с принцессой» или «не судьба быть с Химари». Или просто «с моей женой».

Засим откланиваюсь, не упустив случая высказать крайне свежую и оригинальную истину: слова — орудие писателя…