Лев Елена. Рецензия в свободной форме на роман Фиал "Круг замкнулся"

Вечереет. «Золотистые волны ковыля» прячут узкую тропинку к громадному лесу. Но я всё равно найду её.

Ноша моя тяжела. Свёрток-то не маленький. «Лес как чудовищный и чудный зверь спал неглубоким сном, дышал, размеренно, медленно, вздымая и опуская кудрявую спину». Пробьюсь. Что мне лес-то сделает?! Я с ним заодно.  

Избушка стоит из светлого «медового» бревна. В стволе ясеня уже тесно. Всё культурно. Дорожка из плоских камней аккурат тянется к двери. Не стучась, вхожу. Я же жаловаться пришла. Имею право.

Ткачиха у очага обернулась на шум, увидела свёрток, помрачнела. Молчит. И поварёшкой что-то там помешивает, в медном котелке.

Я обошла станок с незаконченным ковром и нагло села за стол. Отодвинула клубки, мотки и краски в сторону. Расстелила мою ношу. Яркий, цветной, солнечный ковёр словно осветил низенькую комнату. Хорош. Не для пола. Для длинного стола, для пира, для души. Запахло базиликом и цветами шиповника, мяты и чабреца. Засветились золотистые нити. Ах, как хороша работа.

Ткачиха молчала. Бровью повела, мол, — «И что? Какие претензии?»

Вздохнув, я начала длинную речь, заготовленную по дороге.

— Всё хорошо, Ткачиха! Лучше некуда. Основа? Основа крепкая. Я и оборот посмотрела. Составила схему. Хороша канва. Начинаешь ты ровно, каждую главу, каждый кусок. Потом неожиданно вплетаешь на нежном фоне либо чёрную нить, либо красную, либо лесную. И сияет каждая глава по отдельности, а вместе, как ожерелье, сплетены. Ключевые точки красным. Зелёные – Белянкины, синие — Стела. На схеме видно, как набирает силу сюжет, как увеличивается количество событий. Какие события замудрённые, те – вихрями. Какие резкие – зигзагами.

Ткачиха хмыкнула.

— Всё разгадаю! – сказала я уверенно. — Сама как пишешь? «Расползаются нити беленой холстины, тянутся крестами красные линии, полосы, потеки, ручейки, реки». Такая работа ювелирная. Её ж понимать надо!

Дотрагиваюсь до торчащих из ровного плетения ниток. Вздыхаю намеренно шумно.

— Вот, например, не понимаю я, зачем в такой тонкий узор вплела ты «шоколадное платье»? Из Тёплого мира, из общей картины торчит как стебель соломы, запутавшийся в нитках. А «бренди»? Ну, возьми – «брага»! А «чай»? Отвар! Настой! Ой, этот чай? Словно гвоздь в стуле – возвращает в действительность, хоть тресни. Только удалишься в лесные сумерки, только почувствуешь мох под босой ногой — «идите чай пить». Вех!

Ткачиха отвернулась к котелку над огнём. Молчит. Вроде не дерётся, буду рвать нитки дальше.

— А это?! «Неужели очаровательная ведунья оказалась подлой предательницей? Кипяченой кровью к горлу хлынула обида, сдавила грудь, украла драгоценное сейчас дыхание». Чего ты целый спутанный клок вплела, не разобрав на цвета! Прям резануло. Отдельно надо — «очаровательная, драгоценная», а отдельно — «подлая, предательница, украла, обида».

— А вот ещё. «С громадными травяными глазами». Это, с какими? Зелёными? Жёлтыми осенними? Или заросшими багульником вместо ресниц?

— И таких ниток надёргала я комок. Вот, например, «Во рту пахло кровью, горечью и слезами». Так всё перечисленное – это ж на вкус!

Ткачиха резко обернулась. Посмотрела хмуро. Как бы поварёшкой не запульнула! Поэтому я заторопилась.

— Не нравится это мне! Портит всё. Возвращает. И плохо, что Рани курит. Вот всё ты знаешь про цветы и запахи. А почему от Рани не несёт табачным перегаром? Я знаю – нет от курящего человека запаха малины. Зачем вообще в Тёплом мире курить? Чтобы лишний раз связать с нашей действительностью? Другие способы есть!

Ткачиха подошла к столу и положила руку на шитьё-плетенье, смяла ткань, потянула на себя.

— Не отдам! – возмутилась я. – Моё. Вот, — ткнула я в 25 главу. – Видишь, тут мои слёзы уже вплетены.

Я отодвинула руку Ткачихи. Расправила заломы на ковре.

— Вот самые прекрасные места. «Кожу ужалили первые искры». Как точно!

«С сосновых лап искристыми струйками снежинок осыпались сугробы. Раскинув руки, Белянка тряхнула головой, пересыпала длинные волосы за спину, поднялась на цыпочки и зажмурилась. Под ногами скрипнули доски крыльца. По ресницам рассыпалось солнце веером радуг». Красиво!

«Воздух загустел от ожидания, предвкушения, радости». Да!

«Большинство горожан и в степях-то не бывали, и даже в предгорьях! А мир тянется гораздо дальше, чем видно с крыши самой высокой башни, когда-либо построенной человеком. Но каменные стены крадут горизонт у тех, кому заказан вход на крышу. И все-таки далеко на западе, за зеленой громадой леса, плещется Море».

«За каждой живой душой тянется тоненький хвостик тепла с особенным привкусом. В стародавние времена все охотники чуяли оленей и зайцев за много шагов, но теперь лишь ведуньи да дикие звери могли отыскать стынущий след».

«Плотная тишина, будто мягким воском, залепила уши». Как же образно!

«Я вижу солнце и звезды, я чувствую ветер и дождь, и любой путь принадлежит мне — я бродячий певец, я свободен и счастлив. Так зачем мне твой бог?»

Ткачиха снова вернулась к котелку. Отошла на безопасное для меня расстояние.

— А Тема Вьюрка и Дождя не раскрыта! – вставила я сразу же. – Какие герои! Какие персонажи! А ты сваливаешь на плечи одной маленькой девочки такие тяжёлые решения! Да, она — сильная. Она главная. Но знаешь – она одинока вселенски. Не почуяла я за ней… народ. Хоть и живут в Лесу, а нет общности. Кто-то изредка ходит из деревни в деревню, а нет связи между ними. Нет сплетенных корней, скрытых под толщей мха. И потому так тонка связь этих людей с Лесом, потому так легко выбивает их из жизни небольшой отряд вооруженных рыцарей! Даже собрание васильковых плащей смотрится сплочённее!

Ткачиха зыркнула на меня прищуренными глазищами.

— А я не буду молчать, — подскочила я. – Понимаю: Тёплый мир – не тёплый совсем. Он, как мираж, дрожит на горизонте. Так надо усилить горечь разрушения такого нежного, такого ранимого мира. И усилить роль каждого в сохранении Тёплого мира, а не складывать ответственность на плечи детей! И что это Мерг и Ерих только в прологе появились?! Я так ждала, что Мерг нагрянет, чтобы усилить свою магию — разрушительную, высасывающую из мира силу! Впрочем, я, конечно, хватила, — успокаивающе сказала я. – Но должна сказать. Вот была битва Белянки с собой, с Лесом, с огнём, но не было равноценных поединков среди других героев. Стел против Рокота, например. Стрелок против Рокота, Рани против обидчиков, Дождь против мерзости, против приехавших служителей города.

Незавершённость фона сквозит в узоре. Очерчен узкий круг персонажей, описана, захвачена в сюжетные перипетии малая местность, отсюда – менее ценны жертвы Рани, Белянки, Стрелка. Нет эпичности. Но тема-то всеобъемлющая! Проблема-то вселенская!

Во-первых, столкновение религий. Прошить все уровни! А не мучить вопросами одного-двух персонажей.

В-вторых, ответить на вопрос — отторжение или растворение в природе ждёт человечество? Обозначить позицию резче, глубже!

В-третьих, семья, род. В наше время тема животрепещущая. Раскрыть сильнее! Объясню. Нет ни у кого из персонажей родителей. Одинокая мать, бродяга-рыбак отец, дети у ведуньи, вырванные из семьи, перезрелые девицы, не узнавшие любви, из Холщевых. Даже Вьюрок носится далеко от Дождя. Аж, пришлось объяснять, кто мать, кто отец. Да, Ласка обретает счастье. Но это так, единичный случай. На что опереться потом сыну Ласки и Ловкого? Почему не уходит чувство брошенностии разобщенности детей Леса?

А ведь элементы самоопределения личности ты вводишь! «Белянка. Имя дарило точку опоры, собирало воедино бессмысленный набор предельных чувств, в который она превратилась за последние сутки».

Ткачиха вздохнула возмущённо.

— Но! – остановила я её. — За что бы я отдала первое место твоему ковру? За то, что ты смотришь глубоко. До самого илистого дна философских проблем. Тут узор твой вышел за пределы сиюминутной яркой картинки.

Во-первых, река Жизнь-смерть. Всё. Это надо записывать в анналы успеха наших ткачей. Вот на этом моменте узора я, читая, подскочила, не в состоянии усидеть: «Если грести по течению, можно догнать Стрелка». Кланяюсь вам в ноги, Ткачиха. Все моменты с рекой великолепны. Они объединяют повествование в ковёр. Цельный и прекрасный.

Во-вторых, — тычу я пальцем в золотые нити. – Как смело ты вводишь проблему огня. Он — живительное тепло или смерть? Порой мне казалось, что вся книга, извини, весь ковёр создан во славу Огня, Агни. Белянка напомнила мне Огневушку-Поскакушку, и в этом проявилась связь твоего узора со знаками предков, с архетипами древности.

Ты говоришь о сути Солнца, и вот — уже ладья Ра проплывает по небу. Тут настолько достоверно, глубоко и красиво, что у меня нет слов. Ни к чему.

В-третьих, как мудро ты расправляешься с любыми посредниками между Природой и человеком.

Мельком ты посылаешь символ, говорящий о многом: «глазами Стел мог увидеть на нем тонкий меч с изящной гардой, который пронзает желтое солнце на голубом небе». «Рыцари Меча и Света прекрасны издалека». И пусть они подальше от нас и будут.

И в то же время «Лес яростный и животный, грязный и сильный, он может постоять за себя! Он не молчит. Он разжигает пожары, он говорит, отвечает тем, кто стучится к нему в слезах. Он слышит людей и дает им подсказки, делится жизнью, толкает вперед».

В-четвертых, как глядишь ты на Равновесие. «В мире все взаимосвязано и находится в хрупком равновесии. Никто не может объять всё. Никто. Если ты забрала у мира тепло — верни его добром, улыбками, дарами. Не то вернешь слезами. Если ты разрушила одну связь — создай новую. Не знаешь, как — не разрушай!» Мне нравится призывы к действию. Они отличны от созерцательной философии. Это призыв к жизни, но влекущий за собой неминуемые потери в результате единоличных решений.

Ткачиха стояла, скрестив руки на груди, и хмуро смотрела на меня. Котелок, снятый с огня, давно остыл. Я поняла, что надо собираться.

— Забираю это мир с собой. Он прекрасен. Другие много и хорошо сказали о твоих узорах. Я, конечно, добавила. Очень мне внешне Мерг понравился, — сказала я, сворачивая ковёр в рулон. – Тут всем Рокот пришёлся по вкусу. А по мне так, тёмная лошадка — ваш Рокот. А Стел липнет ко всем девчонкам. Помогает он. Судьбы решает, — тут я разворчалась основательно. – А сам поддаётся всем. Агила им командует. Рани командует. Рокот командует. Нет в нём силы.

Ткачиха кашлянула, привлекая внимание. Глазами показала на дверь. Я направилась к выходу, соображая, всё ли я сказала.

-Ой, и ещё! – я отогнула край ковра, ища топорщащуюся нитку. – Это мне не нравится: «Сердце с разбегу ударилось о ребра, пронзив ледяной молнией живот». Это как?

Я обернулась и, конечно, схлопотала поварёшкой по лбу.

С этими ткачами одни шишки и синяки собирать.