Какабадзе М.О/Фурсин О.П. Рецензия на роман Анны Рожковой «Мотылек»

Анна Рожкова. Мотылек

Не так давно споткнулся на одном интересном рассуждении автора «Мастерской», увы, не помню, как его зовут, а может, и нечего вспоминать: не взглянул на имя. Спешил на работу, глазами пробежал, а потом долго еще «догонял» мыслями. Быть может, не есть хорошо при написании отзыва на работу Анны Рожковой делать какие-то выкладки на тему «Как и зачем пишутся рецензии», но если попробовать впрячь в одну телегу коня и трепетную лань? В конце концов, попытка – не пытка, как справедливо замечено в народной пословице. Я попробую; люблю, когда «миссия невыполнима»…  

Так вот, возвращаясь к заметке, которая меня задела. В ней давалось несколько вариантов причины, по которой пишутся рецензии. Один из них указывался приблизительно так: покрасоваться собственным эго, нависнув над автором этакой интеллектуальной, возрастной, жанровой глыбой, до которой автору идти – не дойти, ехать – не доехать. Самому себя выразить, быть услышанным (какой же я умный!) в очередной раз.

Не скрою, что в чем-то я согласился с озвученной мыслью. Что бы мы не делали, особенно на поприще литературном, мы в сделанном отражаемся. Мы примеряем к себе, отрицаем в себе, рисуем себя и отражаем себя – и так далее. Но, на мой взгляд, есть какая-то тонкая грань, почти лезвие бритвы, по которому надо пройти. Мнение выразить СВОЕ. Оставаясь верным идее о том, что рецензия пишется для нахождения некоторой истины. Которая может существовать и существует – вне тебя, любимого. И работаешь ты ради нахождения этой истины, а твое отражение в ней, оно невольное и от тебя независящее: стоит ли корить себя за то, что отразился в воде? К зеркалу подошел для того, чтоб себя в нем увидеть, намеренно. А в реке или в озере увидел себя случайно. Любовался окружающими красотами, себя вовсе не ждал.

Анна, я хочу выразить свое мнение, но не желаю, чтоб Вы ощущали себя препарированной, разобранной до конца, по косточкам, оскорбленной и ущемленной – или захваленной и вознесенной, и я хочу, чтоб все сказанное стало некоей истиной, существующей и помимо меня, мною как статистом переданной. Если бы было можно выключить меня – как выключают нажатием свет, я бы потребовал от Вас, чтоб Вы это сделали. Самому пока никак…

Итак, передо мной Ваш роман «Мотылек». Я воспринял его не как мистическую историю (мистики тут, несмотря на заявку, раз-два и обчелся), не как историю любви и предательства. Я увидел в ней некий сборник рассказов о людях, которые, будучи даже, по Вашему замыслу, персонажами второстепенными, имеют и право голоса, и собственную судьбу, и важность. Ряд этих историй понравился мне даже больше, чем основное повествование, составляющее сюжет. Основным повествованием я счел линию Наталья – Максим, плюс тот набор деталей, которые отнесены к мистике: «Молот ведьм», возрождение в одном роду потрясающей ведьмочки, суть яркой и блестящей натуры женской, обреченность на смерть окружающих близких, и так далее. Это антураж, что ни говори, пусть и лихо закручен.

История первая, потому что простая. Вариант «Машенька», женщина-акула… Детство архи-ужасное, никому не нужна, никем не любима, потенция на обеспеченную жизнь огромная, деньги любит до колик в животе, все остальное ей не интересно и не нужно. Есть еще секс, исполняемый как некий обряд, высокотехничный, потому что отрабатывается как профессиональный, а по профессии основной Маша у нас кто? Промолчу.

Ремарка на медицинскую тему, потому что с Марией и без того ясно. Истинно ведьминская сущность, баба-зло в натуральном виде, Лилит легендарная. Я мало знаком с токсикодинамикой и токсикокинетикой барбитуратов, знаю, что они могут всасываться слизистой прямой кишки, значит, возможно, и конъюнктивы, однако, дозы должны быть большими для усыпления, а что там могло попасть в глаз с линзы, вынутой из раствора? Неплохой ход, – но в том случае, если это реально. Допустим, Мария видит, как Наталья закапывает в глаза раствор, до и после применения линз – такие есть, – там еще какое-то количество барбитуратов может быть растворено, и то сомнительно. Важно быть точной в подобных деталях, у меня у самого есть пара грешков, на которые есть и ответы, если «прижмут». Где-то игра, где-то «фандопуск» у меня, но ответ и у Вас должен быть, желательно подкрепленный примером или консультацией специалиста. Иначе загрызут критики, грызть будут и без того, но предупрежден – вооружен. В частности, с этим абортом, вследствие которого Маша родилась: теоретически возможно, практически – при врачебном вмешательстве – нет. Но у Вас там бабка-акушерка, ладно, допустим: не там чистила! И то странно, что у Марии ноги-руки и прочие части тела на месте, в таких случаях задевают разные органы… Аномальная матка у матери, вот и не добрались до второго плода? Там свои сложности, поверьте, в частности, трудности вынашивания ребенка, а у Вас «проблема» его живучести. Ищите исчерпывающий ответ, который устроил бы Вас саму, или уберите эпизод. И исправьте «парацентоз» на парацентез барабанной перепонки, так называется прокол, если я правильно помню из курса… но это не суть важно, какого.

История вторая. Матушка Вашей Натальи. Предыстория долгая. Но тоже ведьма. Из тех, о которых мужики говорят: «моя стерва». Скажете, нет? Ну как же! Дочь начштаба, непривлекательная, серая, умом тоже не вышла, здоровье по материнской линии отнюдь не лошадиное, практичный отец даже не стал отдавать в институт, отдал замуж. За парня бравого, но бедного, и родом «из Мухосранска». Женился парень не столько за деньги, сколько за возможность сделать карьеру, хотя, видимо, деньги тоже не помешали. До него, несмотря на деньги отца невесты, никто не отваживался это сделать. Может ли такая женщина быть счастлива сама и делать если не счастливыми, то хотя бы не несчастными, окружающих? Почему нет, взгляните на ту же Марьванну, вечную труженицу и печальницу за всех. Отказ от эгоизма и направленность на окружающих, на их комфорт и счастье. «Руки, которые не нужны Милому – служат миру», не так ли отзывалась Цветаева о женщинах одиноких, но истинно женщинах. Раиса Николаевна не нашла в себе как ни милосердия, ни любви. Дочь закрыла в доме, законопатила окна и двери, по любому случаю слышалось одно: нельзя, спрошу у отца. Есть еда и одежда у дочери, довольно, от ответственности за нее отказываюсь, духовная близость матери и дочери побоку, пусть бравый парень все решает, которому я в глаза заглядываю в благодарность за то, что живет рядом. И главное: сохранить семью! Сохранить семью, во что бы то ни стало. Пусть все умирают от неудовлетворенности жизненной, пусть будет безлюбо и темно, но семья будет сохранена. Когда бы еще во имя моей собственной любви, так нет же. Просто я не умею жить одна, отвечать за себя сама, а уж тем более за близких, не умею работать, мне страшно. И не хочется жить без того, что еще имею, хоть и не заслужила. Если это – еще не ведьма, так кто же это такое? Зарезала соперницу, вот и все решение проблемы. Дать ничего не могу и не умею, а отниму, так уж все разом! И у всех. У сына мать, у мужа любимую, у дочери свет в окне.

История третья, самая интересная. «ЭТА ЖЕНЩИНА», – сказал бы Конан Дойль устами любимого героя. И ведьма по всеобщему решению,

по основной легенде повествования, в которой мистика сплетается с реальностью, в которой реальность расставляет акценты куда интересней мистики. Разве не встречаются в жизни женщины, отмеченные сумасшедшим женским даром? Выточенные божественным резцом, наделенные умом и характером, талантами, в которых жизнь бьет ключом, свободные внутри донельзя. Кто виноват в том, что они ненавидимы и преследуемы, я знаю, даже спрашивать не буду. Серая посредственность, вот кто. Женщины-акулы, женщины -рыбы, с холодной кровью, и мужчины с трусливой душой, и кастраты, и добровольно объявившие себя девственниками. Люди, не знавшие любви, не верят в чужую, а уверовав, ненавидят за то, что у них отнято. Ева прекрасна (имя дано ей по праву), и легенда вокруг нее должна была сложиться (легенды о Раисах Николаевнах никак не слагаются, хоть плачь), Ева богата тем, чего нет в других, и отнять у нее это невозможно, следовательно, надо убить. И убивали: сжигали, вешали, пытками уродовали. Я (простите меня, если я не прав, но что же мне делать с глубокими инстинктами мужскими), смотря на лица многих европейских женщин, понимаю, что прав Задорнов Михаил, как это не грустно. Была инквизиция, была…

Если Ева – ведьма, то я предпочитаю ведьм. Ева не зла, не завистлива, и она не убивает: убивают ее. Вокруг зло, а не в ней. И вот это точно мистика: зло убивает добро, называя его злом. Извечная грустная мистика нашей с Вами жизни.

А «мотылек» Наталья, история четвертая, на стыке других историй, ну это что ж, бывает. Ей не надо материнской прозы, но не дано и Евиного дара жизни и любви. Она не зла, это точно. Но доброта ее – это безволие. «Он никогда особенно и не скрывал своих измен и был уверен, что Наталья обо всем догадывается, просто ее устраивает такое положение вещей», верю, как Станиславский просто, в эту фразу. «Нет, он не питал к Наташе таких чувств как к Лиде, она для него всегда была скорее другом. Но разве такие браки не самые прочные?». И снова – верю! Закрывать глаза и прятать голову в песок удобно, но не приводит к тем результатам, на которые надеешься. Наталья не лишена ума, Господь дал ей свободную волю, она видела мать, знала Еву, и пример няни был перед глазами, не в вакууме она жила, душа живая. «Мотылек», говорите Вы, Анна. Может быть, но ведь она человек. А у человека есть свободный выбор не быть униженным, не жить оскорбленным. «Ей снился Максим, вернее, его широкая спина, затянутая в кожаный пиджак. Она постоянно была перед глазами Натальи, которая изо всех сил силилась догнать мужа. Он шел не оглядываясь, расслабленной и расхлябанной походкой, но, сколько Наталья ни силилась его догнать, напрягая все оставшиеся силы, расстояние между ними нисколько не сокращалось. Ноги отчаянно болели, на глазах выступили слезы, хотелось закричать, но горло будто бы сдавили железной рукой, из него не вылетало ничего, кроме хрипа. А Максим все шел вперед, проходя по незнакомым узким улочкам, к ужасу обессиленной Натальи, пропадал из виду, скрываясь за очередным поворотом». Если человек желает быть мотыльком, это его выбор, и огонь неизбежен. Жаль ли мне Вашу героиню? Для смерти всех жаль, особенно тех, кто не был намеренно зол. Но мне куда более жаль Еву. И уж совсем противен вроде бы «хороший» Иван. Люблю, и все тут. Помешанную, повернутую на деньгах хладнокровную убийцу, но «люблю»! Грязную, мерзкую! И ребенка от нее хочу, вот как! Еще один «мотылек»? Должен ли я и его пожалеть, Анна? Я понимаю, что они встречаются по жизни часто, но не могу сказать, чтоб я горько сожалел о них.

Возвращаюсь к принципам написания рецензий. Мой оппонент утверждал, что часть из нас пишет добрые отзывы в надежде получить ответную поддержку в виде «сахарной рецензии». Допустим. Но вот если мне пишут рецензии с похвалами, а я потом, боясь общественного мнения и упрека в подобном прегрешении, промолчу о том, что мне понравилось, это – правильно? Да ни черта это не правильно! Это оборотная сторона глупости, эгоизма и неблагодарности авторско-читательской, замешанной на себялюбии. Считаю себя обязанным сказать Вам, Анна, что мне более чем понравилось многое у Вас. Мне были интересны Ваши герои, мне были интересны психологические портреты, которые так исчерпывающе обрисованы. Да, я иначе расставил бы приоритеты, я возвеличивал бы другое, и ругал иных. Но сами истории были мне интересны. Я бы, наверно, выделил рассказы о «вторичных» лицах повествования в отдельные главы, чтоб общая нить повествования не терялась; чтоб не надо было выскакивать из теплой водички в историю Марьи Ивановны, с корабля на бал. Как-то резки это временные переходы, терял чувство реальности, сомневался, что чему предшествовало. Я бы оттачивал язык, перестроил ряд неуклюжих фраз. И, однако, сюжетную линию не трогал бы, и характеры персонажей оставил бы как есть. Нужна лишь авторская трактовка тех или иных героев. Где-то грустная улыбка, где-то упрек, где-то прямое осуждение. С другой стороны, а если Вы именно так трактуете: Наталья мотылек, ее жаль, а Петр, что «повелся» на неотразимую Еву, виноват перед женою, и Ивана жалко, вот какая ему попалась злая баба. Имеете право. Мне это огорчительно, но вы имеете на это право как автор. И еще: одно я знаю точно, Вам следует писать. У Вас уже получилось многое, а получится еще больше, когда жизнь изменит Ваши взгляды, расставит иначе приоритеты. Вы – интересный автор, Вы думающий человек, у Вас сюжеты выстроены интересно, есть фантазия, и то, что Вам нравятся мои работы, к этим утверждениям моим о Вас ни малейшего отношения не имеет.

Еще одна мысль моего визави, который и не предполагает, верно, что я с ним беседую. Им была высказана мысль, что упреки в несоблюдении правил орфографии и пунктуации – это вовсе не критика. Но послушайте, это в корне неверно. Волею судьбы нам дан весьма специфический инструмент в руки. Строитель или ремонтник берегут свой мастерок, самый любимый и удобный. Парикмахеры тщательно выбирают ножницы, врачи-хирурги предпочитают тот или другой скальпель. Скрипачи мечтают о произведениях Страдивари, и вообще, каждый настоящий мастер трепетно относится к тому, чем ему работать. А мы, значит, должны быть равнодушны к тому, что автор нарушает правила, и этот чудный инструмент, наш язык, страдает от его обращения! Я готов быть снисходительным, когда мне нравится сюжет, когда мне интересно, что будет дальше. Но вот в первых главах своего романа Анна прямую речь героев, их мысли, выстраивает так, будто пишет диалоги, без кавычек. И я откровенно не могу понять, где мысль героя, а где произнесенная им вслух фраза. Несоблюдение правила выбивает меня из ритма повествования, я недоумеваю и недопонимаю. Неужели отмеченная мной погрешность – это не критика? Если предполагать, что рецензия – иное видение произведения, призванное автору помочь и что-то подсказать, то и это критика. И более чем важная ее часть, конструктивная, по крайней мере.

Самое страшное для меня – это лишить человека надежды. Тем самым, быть может, изменить его судьбу. Конечно, мы, люди, не мотыльки, каждый имеет внутри нечто, что не должно позволить ему сломаться после пары разгромных рецензий. Но если я вижу, что Анна Рожкова одарена, у нее есть возможное будущее в литературе, а у нынешней ее работы – есть недостатки, то почему я должен вести себя по предложенной мне инструкции? Ломать, как известно, – не строить, это было бы проще. Но если мне лично важнее то, что у Анны хорошо, кто или что помешают мне сказать об этом! Вот если бы этого не было, то не о чем и говорить, а когда есть хорошее, обязательно надо его увидеть. А осколки – это потом, подметем-выметем…