Стихи. На злобу...

скажи, дружок, кому нужны мистрали,

когда такой норд-ост – хоть свет туши?

но в переулках, вздыбленных местами,

по-прежнему ни зги и ни души,

как если бы влюбились в миражи вы,

а отпевать всем миром – не пора.

и бог не выдал, и все так же живы

мальчишки из соседнего двора.

да, нынче что за выдержка у стали…

нам, закалённым, злой кураж знаком,

но мы опять не вовремя устали,

корпящие над русским языком

врачующим и – жги, не жги глаголом

– спасительным от страсти и простуд.

в пристрелянном уже пространстве голом,

нас всех, как на ладони, видно тут.

что принц, что нищий – выход одинаков,

все заблудились среди снежных глыб,

в жизнь водяных не признавая знаков,

причалим всё равно к созвездью рыб.

всё решено за нас, не бойся только –

в конце тоннелей из дрожащих стен

и света-то – луны хрустящей долька,

а так светло от снега вместе с тем.

Я закрываю глаза и вижу дыма клубы –

это горит тоска, и ты прав, Винсент,

она сильней человека, она сильнее судьбы,

она причина всего, особенно в тот момент,

когда решение принято, и пуля уже летит,

схлопывая пространство воронов и жнецов,

когда остается подумать, что ты убит,

но прорвал осады кольцо.

Как ты стал похож,

стал похож

на старую мать,

старую мать,

и черты отца,

черты отца

проявились в способности умирать,

не отказываясь от лица.

И твое наследство – картофель, огонь и хлеб

продают по цене чудес, по цене чудес.

Мир все так же нелеп, все так же нелеп, Винсент,

но мне нравится быть здесь.

Мир еще предлагает мне мертвое ни-че-го,

на углу продают вино, в подворотне опий-сырец,

и я без ума от боли, я вообще без ума от того,

что мне нравится быть здесь.

И я закрываю глаза, и гортанью слепого Пью

солнечный ветер долго и жадно пью,

и вижу свой остров сокровищ среди синевы

белый, как трепетанье крыльев полярной совы.

2005

***

Чего ж еще? Чего ж еще?

Вся эта музыка случайна,

за ней живет другая тайна,

невоплощенная ни в чем.

И эти ракурсы, и тени,

и свет любимого лица,

как суть физических явлений,

непостижимы до конца.

Чего ж еще? Я прожил лето,

весну и осень, и зима

и злая мудрость Когелета

мне не добавили ума.

Не знал медноголосый ребе,

пророк и пастырь пастухов,

что на седьмом, последнем небе

есть заповедники для львов,

где вечный свет и необъятный

межгалактический простор,

где серафимы и солдаты

ведут неспешный разговор,

где нет неправды, только милость,

где нет ни времени, ни зла,

и сам Христос в небесных силах

сияет во главе стола,

где кротко и нелицемерно,

к нему склоняясь на плечо,

Юдифь целует Олоферна –

чего ж еще? Чего ж еще?

2009

***

Ангел мой в Соль-Илецке под слоем соли,

спит на руках у Лизы, не зная боли,

вены его лазурны, чиста рубаха,

губы его скульптурны под слоем праха,

губы его пурпурны, белесы брови,

фреской многофигурной, огнем и кровью

время его окружает, обходит с флангов —

Навна, принцесса света, бессмертный ангел,

спит на руках у Лизы, уже не помня,

как мы ее зарыли в сырые комья,

как мы за ней ходили четыре года,

как мы о ней забыли – в момент ухода.

2006

***

Вот мальчик в костюме пирата

и девушка гладит щенка.

Офелия, рута и мята…

и белая в кольцах рука

взлетает на воздухе голом,

а в поле чернеют стога,

и ветлы склоняются долу,

и бьется о берег шуга.

Что жизнь моя, память и вера

пред этим дыханьем зимы?

Смешная машинка Дагера

меня вырывает из тьмы

и ставит в обнимку со всеми

на крашеное крыльцо,

и падают синие тени

на радостное лицо.

И ходят по саду жар-птицы,

и поле блестит под луной,

и белая–белая Дикси

распахнута передо мной.

И я, препоясанный адом,

кричу Ему громко в ночи:

«Спасибо! другую не надо,

вот с этой меня обручи!»

И слышу ответное: «Сыне,

уже ты на черной реке...»

И чувствую руку Максима,

скользящую по щеке.

2008

***

«Арго», набитый клекотом стимфалид,

кровью счастливцев, криками «Воздух! Воздух!»,

так же, как я, во сне ахейском забыт.

В паюс с икрой головного мозга

образ его трагический заключен.

Медной стрелою к шлему прибит Язон.

В сердце Язона стучат гравитоны. С хребта

мертвые звезды свисают, как остеофиты,

даже сирены не раскрывают рта,

в прах обратились грозные стимфалиды.

В космосе черном ни ада ни рая нет,

есть только остров-чистилище, ветхий «Арго».

В сердце Язона, видный сквозь ткань перикарда,

теплится божий свет.

***

Пока рассказывала ты

о смерти нашего соседа,

я вспоминал его черты,

но только старая «Победа»

всплывала в памяти. Как он

катал нас по двору. Под вечер

ты выходила на балкон

в пальто, наброшенном на плечи,

кричала «Димочка, домой!»,

и я бежал по снегу в гору.

Тебя я помню молодой,

а этого забыл за сорок

или за тридцать с чем-то лет, —

непримечательная внешность.

Неоперабельный сосед

теперь летит в тоске сердешной

и синих ситцевых трусах

за кучевые облака.

«Да черт с ним, мамочка, я сам!..

а впрочем, нет. Пока-пока».

И к зеркалу я подхожу

под лампою дневного света

и пристально в него гляжу

на беспокойного соседа,

что выпускает дым кольцом,

кривя малоприятно рот, –

чтоб не забыть свое лицо,

когда настанет мой черед.

2011