герой — с сумой
тема — скудомыслие
подробность — синегдоха
— нет, ну ты ходил с сумой? и я не ходил с сумой
— да о тебе вообще речи нет… пока… завтра придут налоговики… сума-то хоть наготове?
— наготове? это что, синекдоха такая?
— сам ты синекдоха! это такое образное выражение, ладно, пусть будет синекдоха, раз ты настаивешь
— я не настаиваю, и я лучше тебя знаю, что такое синекдоха…
— сам дурак! а налоговики завтра придут, и что ты им предъявишь? синекдоху?
вот такое скудомыслие в одном из офисов разыгралось, не буду называть юридический адрес, вы и без меня знаете, что это никакого смысла не имеет, юридический адрес даже хуже синекдохи. он кх… кх… катахреза, вот
— Маришка, чего твой вчера всё про какую-то синекдоху скрабезничал?
— Юлик, плюнь и разотри. У них это теперь забава такая — «найди свою синекдоху». Но он хоть чего-нибудь смог?
— Мариш, овощ! То сума, то налоговики, то синекдоха… лучше бы он домой пошел!
— Юлик, ты дура, да? За что я тебе за что плачу? Нужен он мне дома со своей синекдохой… а вот когда он к тебе с сумой придёт, а меня не будет — ты чего делать будешь? Не, колись сразу, как на духу…
при небольшом количестве работ (а были случаи, когда и по 5 только набиралось) открытое голосование ставит крест на анонимности, при большем — это уже не критично
поэтому правило и не строгое — читатели голосуют открыто, авторы высылают топики ведущим и (или) выставляют открыто, главное — проголосовать! за себя низя
Оффтопикда да, сколько поле не квантуй, всё равно агрономом будешь
или как у нас старостав начале третьего курса шутил: «теорию выучили? — завтра в семь утра на практику едем, колхоз Россия»
Оффтопикправда-правда, он именно так и назывался, село Покровка, колхоз Россия
а ещё я умею гелием буратину делатьУ поэта Олега Горшкова есть замечательный стих, который называется «Буратиновый фронт»:
Этот воздух сквозной, эти дали усеяны светом,
несть числа именам демиурга, который один
пишет жизнь. Ну, а мы – лишь труха, уносимая ветром.
Видишь, некий творец, сам себе на уме господин
карабас-барабас, сочинитель державных комедий,
ставит свеженький фарс, строя бравых болванов своих
в буратиновый фронт. И грохочет кимвальною медью
удалой балаган. Свищут, ноздри раздув, соловьи-
записные разбойнички – чуют, засранцы, добычу.
Деревянные цуцики радостно прут на рожон –
вот ужо будет пир и чума на весь мир, как обычно.
Впрочем, что до ужо, то держава давно уже в жо…
Вот и строишь ковчег – сам в себе – безрассудно, упрямо –
изнутри его строишь, застигнутый смертным стыдом,
чудом черпая речь, выбираясь по слову из ямы
безъязыкой тоски. Вот и ладишь свой призрачный дом.
Ну, пускай не ковчег – что-то вроде укромной каморки,
где за старым холстом только грубая толща стены.
А за ней – только холод, лишь холод собачий, как в морге.
И гремит балаган, и кимвалы повсюду слышны.
я очень долго не отвечал на этот пост, потому что не знал как
а вот сегодня отвечу
отвечу стихом автора, которого я неоднократно вытаскивал в те топики, про которые вы мне так же неоднократно…
вотСыновья
ни кукушки на часах, ни соловья. а по осени всё снятся сыновья. вспоминают, где оставили тела, упрекают, что других не родила.
реже старший – медалист и ловелас. ты вела его когда-то в первый класс, он светился, ты баюкала букет, еле-еле помещавшийся в руке, и тогда уже мечтала, чуть дыша, выбрать имя для второго малыша. а потом, едва проклюнулась весна, белый свёрток в коммуналку принесла, осторожно положила на кровать да к обеду поспешила накрывать.
если старший рос, как во поле трава, младший всем, чем только мог перехворал, пил, не морщился, что доктор назначал. как же часто он приходит по ночам:
– хватит, мам, не убивайся, я прошу. так случилось, не раскрылся парашют. что назначено, того не избежать. надо было тебе девочек рожать.
ты прости уж нас, добавили седин. мы с Серёгой здесь без дела не сидим: то аварии, то взрывы, то война – помогаем обживаться пацанам. ведь, ей-богу, попадаются птенцы. желторотые. и каждый – чей-то сын, велика ему на небе колыбель. да кому же это знать как не тебе.
и Серёге не хотелось умирать, только пыльная дорога на Герат забрала его, а родина в бреду обменяла на бумажку и звезду. он же тут меня моложе и сильней. если курим, то сидим спина к спине. здесь есть озеро, над озером ветла. больно не было. пожалуйста, не плачь.
тема — скудомыслие
подробность — синегдоха
Сегодня в сумерках меня остановила компания страшных восьми-девятилетних пацанов, которые с места в карьер попытались то ли ограбить меня, то ли свести с ума.
– У вас есть бритва? – спросили они.
– Что? – удивился я.
– Бритва и пена для бритья.
– Само собой, – ответил я. – Кто же выходит из дому без бритвы и пены для бритья.
– Честно?
– Вам чего надо, шпана?
Они переглянулись, и старший из них сказал:
– Мы ежика хотим побрить.
– Кого?
– Вот.
Он раскрыл руки, в которых с несчастным видом лежал маленький еж.
– Живо отпустите его, – велел я.
– Мы отпустим, – заверили меня дети. – Только сначала побреем.
– Зачем?
– Так он колется… Может, возьмете его себе? А то мне папа не разрешил брить ежа.
– Хоть кто-то у вас в семье нормальный, – заметил я.
– Говорит: бритву испортишь.
– А, извини, – сказал я. – У вас, кажется, вся семейка отборная.
– Так возьмете?
– Возьму.
Я взял у мальчишки ежа, отшел шагов на десять и отпустил ежа в кусты. Тот благодарно фыркнул и спешно удрал.
– Так нечестно! – возмущенно заорали пацаны.
– Нечестно, – согласился я.
– Вы обещали его забрать и побрить!
– Хочешь, я тебя заберу и побрею?
– Вы злой. Вы не любите животных и обманываете детей.
С этим приговором я и ушел домой, размышляя о том, что лет через пятнадцать я состарюсь, а обманутые мною дети вырастут и отомстят мне. Скорее всего, поймают и побреют.
на самом деле это звучало:
«ну что, теоретики, теорию сдали?
завтра в Россию, на практику!
или как у нас старостав начале третьего курса шутил: «теорию выучили? — завтра в семь утра на практику едем, колхоз Россия»
Этот воздух сквозной, эти дали усеяны светом,
несть числа именам демиурга, который один
пишет жизнь. Ну, а мы – лишь труха, уносимая ветром.
Видишь, некий творец, сам себе на уме господин
карабас-барабас, сочинитель державных комедий,
ставит свеженький фарс, строя бравых болванов своих
в буратиновый фронт. И грохочет кимвальною медью
удалой балаган. Свищут, ноздри раздув, соловьи-
записные разбойнички – чуют, засранцы, добычу.
Деревянные цуцики радостно прут на рожон –
вот ужо будет пир и чума на весь мир, как обычно.
Впрочем, что до ужо, то держава давно уже в жо…
Вот и строишь ковчег – сам в себе – безрассудно, упрямо –
изнутри его строишь, застигнутый смертным стыдом,
чудом черпая речь, выбираясь по слову из ямы
безъязыкой тоски. Вот и ладишь свой призрачный дом.
Ну, пускай не ковчег – что-то вроде укромной каморки,
где за старым холстом только грубая толща стены.
А за ней – только холод, лишь холод собачий, как в морге.
И гремит балаган, и кимвалы повсюду слышны.
ни кукушки на часах, ни соловья. а по осени всё снятся сыновья. вспоминают, где оставили тела, упрекают, что других не родила.
реже старший – медалист и ловелас. ты вела его когда-то в первый класс, он светился, ты баюкала букет, еле-еле помещавшийся в руке, и тогда уже мечтала, чуть дыша, выбрать имя для второго малыша. а потом, едва проклюнулась весна, белый свёрток в коммуналку принесла, осторожно положила на кровать да к обеду поспешила накрывать.
если старший рос, как во поле трава, младший всем, чем только мог перехворал, пил, не морщился, что доктор назначал. как же часто он приходит по ночам:
– хватит, мам, не убивайся, я прошу. так случилось, не раскрылся парашют. что назначено, того не избежать. надо было тебе девочек рожать.
ты прости уж нас, добавили седин. мы с Серёгой здесь без дела не сидим: то аварии, то взрывы, то война – помогаем обживаться пацанам. ведь, ей-богу, попадаются птенцы. желторотые. и каждый – чей-то сын, велика ему на небе колыбель. да кому же это знать как не тебе.
и Серёге не хотелось умирать, только пыльная дорога на Герат забрала его, а родина в бреду обменяла на бумажку и звезду. он же тут меня моложе и сильней. если курим, то сидим спина к спине. здесь есть озеро, над озером ветла. больно не было. пожалуйста, не плачь.