Зарядка для моска

О спиралеобразном течении жизни

Иванова говорила:

Прихожу, он заявляет, Ленок, так устал – руки не поднимаются, когда ужинать будем? то есть поле вспахал, пять вагонов разгрузил, колодец выкопал, всё в одиночку и в непогоду, руки, натруженные мышкой, у него не поднимаются, картошку почистить ими никак, лучше подождать два часа, у меня почти сто контрольных на проверку, у меня семь уроков и родительское собрание, у меня Петров в 10-ом «А»! Петров! хотела, чтоб он меня понимал, похоже, слишком много хотела.

Иванов говорил:

Зарабатываю дай бог каждому, могла бы вообще дома сидеть, жаждешь работать? работай, я не против, но не по двенадцать часов! то тетради, то олимпиады, то Петров в милицию попал – и так по кругу, Петров-поганец как член семьи, навек прописался в моих кошмарах, что она с ними возится?! надеется взрастить из петровых нобелевских лауреатов? хотел, чтоб меня дома ждали с улыбкой и ужином, а не с Петровым и тетрадями, я что, слишком много хотел?

Развелись. Разъехались. Всё как у людей.

Иванов завёл себе Настю.

Довольно скоро поменял её на Дину.

Дину на Еву.

И даже не вспоминал про постороннюю женщину Иванову.

Почти.

Ехал домой, остановился на светофоре, посмотрел по сторонам и в соседней машине увидел Иванову, сидит рядом с каким-то гнусным типом, хохочет, а у него лысина на пол башки и нос кривой, да чем он может насмешить?! с таким-то носом! тьфу! хорошо, что развелись.

За ужином начал рассказывать, как   день прошёл, Ева слушала, привычно кивала, ахала и поддакивала.

Или не слушала, но кивала, ахала и поддакивала.

Дура.

Через неделю не выдержал, посмотрел расписание на сайте школы, факультатив с шести до восьми.

Иванова вышла без четверти девять, ну да, как же, великий педагог, несёт свет ученья в массы петровых.

Сказал, привет, Иванова, вот, мимо проезжал, давно не виделись, давай сходим поужинаем, поговорим.

Сказала, здравствуй, Иванов, не вижу смысла ни в ужине, ни в разговорах, что ты меня держишь? отпусти немедленно!

Потом искры из глаз и темнота.

Очнулся на земле.

А над ним склонилась Иванова.

А за Ивановой в тусклом фонарном свете маячил некий амбал, бубнил, Еленандревна, ну я ж не знал, ну я ж думал, пристаёт, гадина, ну Еленандревна, я ж не хотел, ну я ж слегка, а он сразу с копыт!

А Иванова плакала и говорила, Сашенька, ты меня видишь? Сашенька! скажи что-нибудь! Петров! ты идиот! сила есть, ума не надо! Сашенька, миленький, ты живой?!

Пахло прелыми листьями, на школьный двор опустился туман, на щеку Иванову упала слеза, обожгла, горячая, и он подумал, давно ему не было так хорошо и так спокойно.

Через год расписались, тайком, никому не сообщали, зачем людей смешить.

Но на ступеньках загса их дожидался студент первого курса мехмата Петров с дурацким букетом жёлтых хризантем.

Откуда только узнал.

переплёт

Х

то ли просто уйти, раз окрестная тьма не сдаётся,

раз не греет очаг, нарисованный мной на картоне.

здесь последнее время зима – глянь, она остаётся

несмываемой вязью на каждой открытой ладони.

то ли пробовать жить, получилось же в прошлую среду,

выходя из себя, замереть, оглянувшись на шорох,

и рукой помахать неизвестным, идущим по следу,

и слова повторять, будто только сегодня нашёл их.

золотые слова, на которых вдруг исподволь вырос

удивительный мир за окном в ледяном переплёте,

где братаются бог и мятежный компьютерный вирус,

но не высмотреть лиц, пусть хоть все зеркала перебьёте.

и не вспомнить имён, кто пытался – в ответ возникали

то бесстрастные маски, то лики, мерцавшие мило,

а своих не найти, словно выдуло всех сквозняками…

знаю, знаю, что скажешь – я ветер сама прикормила.