На пасеке. /Этюд/

На пасеке. /Этюд/

В делах по устройству жилья я и не заметил, как прошёл остаток дня. Заалела западная часть неба и на пасечный точок вместе с росной прохладой начали опускаться сумерки. Избушка, в последний раз мигнув оконцем, присела бочком к ручью, словно испить родниковой водицы. Ярче обозначились ряды разноцветных домиков-ульев, расставленных на лужайке между молодыми деревцами осин, берёз и расцветших черёмух. С некрутых косогоров хороводами белых сарафанов спускаются весёлые березняки. Омшаник, наполовину вросший в гору, муравьиной кучей темнеет поодаль. За приречными зарослями тала необъятными просторами распахнулись горные увалы.

Прозрачный воздух, тягуче полнясь медовой испариной, застывает над поляной, пронизывая собой всё окрест.

В сгущающихся сумерках постепенно замолкает дружный хор дневных птиц. В последний раз где-то рядом свистнула иволга, проухал филин, кррру…, — вскричал ворон, каррр… каррр ответила ему из дальних березняков ворона, глухо простучал в подгнившее дерево дятел, пара голубей, постонав, с шумом слетели с конька крыши на ночлег под стреху омшаника. И стало совсем тихо, лишь, слышно, ручей переплёскивается, журчит, высеребривая на шиверах свою извивающуюся спинку.

Всё моё состояние полнится этой первозданной благодатью. Ни что не мешает думать:

— Человек во всесветной суете своей должен когда-то понять самого себя, свою нерасторжимость, свою кровность с этой тишиной, писками, шорохами, всплесками… и выполнить своё высшее предназначение — хранителя всего сущего на земле. Только в горне природы можно выковать самого себя: ведь через неё и вместе с ней смогло родиться великое искусство, что возвышает нас, делает лучше, человечнее…

Мои раздумья в сумеречной тишине звучно, неторопливо разорвали чистые свисты и клыканья соловья, которые, учащаясь, раскатились дробью и чеканьем… и внезапно закончились короткими высокими звуками. Минута, а может меньше, и вновь певун начал свои трели, но уже более сочно, даже торжественно. Его песня, чистая и сильная поражала меня своим разнообразием, складом, силой звучания, она подчиняла, вбирала в себя всю округу, а вместе и мою человеческую сущность.

Я долго наслаждался его пением, купаясь в бесконечно счастливом состоянии души.

Утро на пасеке явилось мне также необычайно прекрасным. Солнце купало в своих лучах нежную листву берёз, расцвечивая свежей позолотой акации. Зелень лугов искрилась росными изумрудами, где-то смыкаясь с необъятными далями синеющих гор в белых великаньих шапках, и неуловимой голубизной поднебесья.

Начинался обычный день, наполняясь пчелиным гудом и птичьим щебетом. Во всём чувствовалась деловитая озабоченность и суетность всех обитателей пасеки.

В углу сруба омшаника, высунув из гнезда тёмные головки с раскрытыми жёлтыми ртами, беспрерывно галдят птенчики стрижа. И надо видеть трудолюбие и гордость заботы о потомстве этой серенькой незадачливой с виду птицы. Она без устали юрко слетает на поляну, прыгая с места на место, ловко перевёртывает щепочки, листья и тут же с полным клювом устремляется к гнезду. Рядом с ней трудится и самец. Он чуть изящнее с посеребрёнными по краям оперения крылышками. Ближе к полудню стрижи всей округи слетаются в общую стайку, видно посудачить и всем вместе прогнать от гнездовий ненавистную им ворону.

А пчёлы с утра до вечера делают своё привычное благородное дело. В их многотысячном мелькании даже небо над пасекой становится зеленовато-серым. Вновь и вновь восхищаюсь этими неприметными великими труженицами. Всматриваясь в их работу, убеждаюсь, как точны их полёты по направлениям и даже по высотам, как чёток и упорядочен их труд в улье. До чего щедро снабдила их природа всем необходимым для дела, определив труд им, воистину в основу жизни.

Через несколько дней все обитатели пасеки совершенно не обращали на меня внимания: стрижи усердно занимались птенцами, мирно сидели на коньке крыши, наговаривая, голуби, в баловстве чуть не цеплялись за голову воробьи, дятел долбил подгнивший угол избушки совсем рядом; сорока, стащив мои кусочки мыла, виноватясь, держалась поодаль; даже мышь, выбежав из-под сруба погреться на полянку, спокойно чистила мордочку и лишь удивлённо смотрела на меня крошечными бусинками глаз.

Середина мая. Остановись, человек, присядь в укромном месте, всмотрись, вслушайся, и ты поймёшь, как созвучны сердце и мысли всему, что окружает тебя, как не одинок ты в своих терзаниях и заботах, что ты всего лишь частица единого, мудрого, всесветного мироздания.