Зависимость

— Подкаблучник ты, Ваня, — Петрович покачал головой, — моя у меня знаешь где? Во! — и он поднёс к носу собеседника сжатый кулак, демонстрируя, где у него находится благоверная.

— Не прав ты, Петрович, — возразил Иван Васильевич, — подкаблучников нет в природе, а вот сама природа есть вместе с её законом самосохранения. Даже инстинктом, если хочешь знать. А у так называемых «настоящих мужиков» он напрочь отсутствует. Услышали какую женину глупость — и пошли доказывать своё. А потом терпят и вынос мозга, и слёзы, и заканчивается всё тем, что сами же и прощения просят. А умный мужчина, в ком жив этот самый закон самосохранения, кивнёт этак головой: «да-да, дорогая…» — и пошёл отдыхать на диван.

— Это что же получается? — засмеялся Петрович. — Что нужно потакать бабьей глупости?

— А послушай-ка, что сказал один умный человек — не спорь с дураком, не то опустишься до его уровня, где он задавит тебя своим опытом. Разве ж глупому докажешь, что он глуп? Это, как и сумасшедшему доказывать, что он сумасшедший, а всем известно, что каждый сумасшедший считает себя нор…

Яркую речь Ивана Васильевича прервал «Реквием».

Он выхватил телефон со скоростью дуэлянта на Диком Западе:

— Да-да, дорогая, уже иду…

И поспешил к подъезду.

…

— Тебя не за хлебом, а за смертью посылать, — сердито встретила его жена.

— Да, меня Петрович остановил, поговорили немножко.

— Нашёл с кем разговаривать! С алкашом, дебоширом! Я тоже как-то поговорила с его женой!

— Да… — начал было отвечать Иван Васильевич, но вовремя прикусил язык, не дав вырваться словам: «он не алкаш…».

— То-то и оно, что «да», — проворчала жена, а Иван Васильевич, переведя дух, поспешил на кухню, откуда доносился восхитительный аромат жареных котлет.

Перед ним сразу же появилась тарелка, он отломил кусочек котлеты, отправил в рот и блаженно закатил глаза. Жена меж тем, продолжала ворчать, во всю чихвостя Петровича, а Иван Васильевич лишь кивал головой, чем окончательно вывел её из себя.

— Ну, что ты всё киваешь?! Как китайский болванчик! Хуже нет вот таких молчунов. Другой не сдержится, выскажется — так хотя бы знаешь, что у него на уме. А ты… ни поговорить с тобой, ни обсудить что-то. Мало ли, что ты там про себя думаешь?

А Иван Васильевич и думал:

«Ишь, ты, поговорить нельзя, как бы ни так… вот видела бы ты, как слушают меня в отделе, особенно Людочка. Мне стоит лишь начать говорить, как она сразу застывает, открыв рот. Каждое слово ловит. А однажды даже намекнула, что мечтала бы иметь такого мужа, как я. Такого умного».

И жуя котлету, он на миг представил Людочку своей женой.

Вот он приходит с работы, садиться за стол, и… и тут он вспомнил, как та однажды принесла пирог собственного приготовления. Как он попробовал кусочек и еле-еле проглотил.

«Нет уж, — вздохнул Иван Васильевич, — бог с ней, с Людочкой…»

Да, разве сравниться её пирог с жениными кулебяками да пирогами? С борщами да котлетами?

Не иначе приворожила она его своей стряпней, впал в зависимость, да так, что и не соскочишь.

И нежно глянув на всё ещё ворчащую жену, он протянул ей тарелочку и попросил добавки.