Часть первая. ГОСУДАРСТВЕННОЕ ДОСТОЯНИЕ

1.

Устроившись на заднем сиденье своего джипа, художественный руководитель и генеральный директор Государственного образцового хора мальчиков имени Игоря Ласточкина Дмитрий Александрович Лещак вынул из кармана телефон и набрал номер. Женский голос ответил ему уже после первого гудка, так что стало очевидно, что его звонка ждали с нетерпением.

— Ну, как, Вера Николаевна, Андрюша готов? — спросил худрук мягко.

— Давно готов, Дмитрий Александрович! Сидит, ждет, мается.

— Чего же маяться-то? Мы ведь договорились.

— Ну, вы же знаете, какой он у меня мнительный! Наказание просто… Всю ночь не спал, волнуется страшно.

— Всю ночь? Ай-яй-яй, это зачем же? Так не годится. Можно мне с ним поговорить?

— Конечно, конечно! Андрюша, сынок, иди скорей, Дмитрий Александрович звонит!

Мальчишеский голос зазвенел в трубке взволнованно и радостно:

— Алё, это я!

— Слышу, что ты. Тебя ни с кем не спутаешь, — улыбнулся Лещак. — Ну, как настроение, воробьишка?

— Жутко мне чего-то… — честно признался мальчишка, потому что в последнее время привык вообще ничего не скрывать от любимого худрука.

— К Сергею Владиславовичу ехать жутко?

— Ну да… Он же великий…

— Ну, ничего страшного. Вместе же поедем. Честное слово, Григорьев не кусается, да и я тебя в обиду не дам.

— Спасибо, Дмитрий Александрович.

— Ну, вот и славно. Через полчаса я буду у тебя, и поедем. Не волнуйся сам и не расстраивай маму. Всё, пока!

Спрятав телефон обратно в карман, он вздохнул и сделал знак водителю: трогай.

Широченная спина дяди Леши, как и прежде, заслоняла почти весь передний обзор. Он заметно постарел за эти годы, отрастил усы и обзавелся лысиной на темечке, почему и носил кепку. Но во всем остальном он по-прежнему был богатырем с огромными ручищами, которыми мог кого угодно свернуть в бараний рог.

— Однако, честь для пацана, — проворчал он, трогая джип с места и выруливая на улицу. — Сам худрук персонально за ним на машине заезжает, как за министром…

— Ты же знаешь, что это не просто пацан, — возразил Лещак. — Это Андрюша Лучинкин. К такому заехать не для него, а для меня честь.

— Все-таки странный ты человек, Димка, — вздохнул шофер. — Никогда я тебя не понимал. Впрочем, это не мое дело. Ты босс.

— Да ладно тебе ворчать, — добродушно махнул рукой Лещак. — Лучше включи мне его. Последние десять минут вчерашней репетиции. Хочу послушать.

Дядя Леша послушно вставил флешку в плеер и покрутил тумблер времени.

Мальчишеский голос торжественно грянул из динамиков, выводя слова суровой песни: «А те мальчишки только и успели надеть свои солдатские шинели…» Лещак закрыл глаза. Эту песню они готовили к праздничному концерту в честь 60-летия Великой Победы, и для девятилетнего Андрюши Лучинкина это должно было стать первым выходом на по-настоящему большую сцену. Звучащую сейчас фонограмму Лещак вчера послал Григорьеву, который уже много лет как перестал был Карабасом-Барабасом, потому что после инсульта был прикован к инвалидному креслу и, следовательно, ничем руководить уже не мог. Послал и приписал: «Послушайте и, если узнаете, кто это, обязательно позвоните мне».

Григорьев позвонил в тот же вечер. Голос его взволнованно дрожал и срывался:

— Димка, сукин сын, ты что мне прислал? Разыграть решил старика?

— Почему разыграть? — улыбнулся Лещак. — Все на полном серьезе. Узнали?

— Да как же я могу не узнать Игоря Ласточкина! — вскричал Григорьев. — Разве можно с кем-то спутать этот голос! Но, послушай, ведь Игорь не мог петь эту песню. Он ведь умер раньше, чем Пахмутова ее написала!

— А это и не Игорь, — вздохнул Лещак. — Это Андрюша Лучинкин, новый первый солист нашего хора.

— Что-о? — изумление Григорьева не знало границ. — Не смейся надо мной, Димка, это не смешно!

— А я и не смеюсь, Сергей Владиславович.

— Ты хочешь сказать, что такой мальчишка сейчас поет у тебя в хоре?!

— И еще как поет! Сами же слышали.

— Немедленно привези мне его! — потребовал Григорьев. — Это же мистика какая-то! Не поверю, пока собственными глазами не увижу!

— Хорошо, — согласился Лещак. — Завтра будем у вас.

«Сигнальщики-горнисты! Сигнальщики-горнисты!» — звенел мальчишка в динамиках, и худрука душили слезы, потому что Игорь Ласточкин стоял сейчас перед ним, как живой, — он вернулся через двадцать с лишним лет. По крайней мере, голос его вернулся. Можно было называть это как угодно — мистикой или еще как-нибудь, но это была правда, неоспоримая правда, потому что существовал на свете совершенно реальный Андрюша Лучинкин, девятилетний мальчик-воробьишка, который с некоторых пор пел голосом Игоря Ласточкина так, что даже тонкие специалисты не могли уловить разницу. «Свершилось… — думал Лещак всякий раз, когда слышал пение этого ребенка. — Да, через столько лет свершилось! “Митя, будь защитником для того, кого я пропущу вперед…” Буду, Игорек, буду. Я же тебе обещал!»

2.

Он слишком хорошо помнил, как умирал Игорь. Это началось после праздничного концерта к 8 Марта. Когда они вернулись домой, мальчишка неожиданно почувствовал резкую боль в спине. Она все усиливалась, разрасталась и к ночи стала нестерпимой настолько, что Игорь кричал, грыз подушку и бился об нее головой.Вызванная «скорая» без разговоров забрала его в больницу. Утром оттуда позвонили и сказали, что Димке лучше приехать.

Он помчался.

Игорь лежал в отдельной палате, совсем небольшой, но очень уютной. Он был без сознания, и только взглянув на него, Димка сразу понял, что он умирает и на этот раз уже не обойдется. Как сказал врач, у Игоря отказали обе почки, а вместе с ними отказало и все остальное. Долго и мучительно боровшийся с болезнью маленький организм наконец не выдержал и рухнул. Сделать с этим уже ничего было нельзя.

Димка несколько часов просидел у постели Игоря, все надеясь, что тот очнется и на прощание хотя бы посмотрит на него. Но Игорь не очнулся. А сам Димка опомнился только тогда, когда осознал, что маленькая прозрачная рука его воробьишки, которую он все время держал в своих ладонях, начинает холодеть.

Тогда Димка заревел. Благим матом. Никого не стесняясь, он прижимал к своим губам уже мертвую руку Игоря и голосил, обливая ее слезами. Только что у него был друг, брат, сын, и вдруг в один миг не осталось никого! Понять это было невозможно. Еще труднее было с этим смириться.

Хоронили Игоря торжественно, за государственный счет, но похороны вышли на удивление немноголюдными. Мальчишек из хора Григорьев на них категорически не пустил и, конечно, правильно сделал, потому что не детское это было зрелище. Сам он стоял у могилы, весь в черном, а Игорь лежал в своем гробике, крошечный-крошечный, словно игрушечный, и лицо у него было спокойное, как у крепко спящего.Он не спел на Олимпиаде. Не спел свою любимую «Колыбельную моряков». Даже не попрощался с Димкой. Но какое это теперь имело значение! Смерть здесь была главнее всех.

Проводить Игоря приехали многие известные люди. Кто не смог, прислали пышные венки. Приехала Пахмутова. Димка ревел не переставая — среди всех этих людей он был одним из очень немногих, кто любил самого Игоря, а не его хрустальный голос. Кончилось тем, что ему стало дурно, и Григорьев, подхватив под мышки, запихнул его в машину:

— Поезжай домой. Нечего тут… Вместе с ним в могилу хочешь?

Димка хотел. Но какой-то странный, едва слышимый голос в его голове повторял и повторял ласково и вкрадчиво: «Митя, не надо. Пожалуйста, Митя. Я люблю тебя и хочу, чтобы ты жил долго. А я еще приду. Честное слово. И ты меня сразу узнаешь».

Тогда Димка не мог с уверенностью сказать, слышал ли он действительно эти слова или это была просто болезненная галлюцинация помраченного горем рассудка. Теперь же он понимал, что никакой галлюцинации не было. Игорь действительно вернулся к нему, и он сразу его узнал.

3.

Стоял сырой и холодный апрельский день. Еще кое-где лежал снег, хлюпали лужи, хрустела под шинами автомобиля ледяная каша. Маленький Андрюша Лучинкин в синем пуховичке и вязаной шапочке с помпоном взволнованно приплясывал у подъезда своего дома, ожидая Лещака. Нет, он был совсем не похож на Игоря. Он был более светленький, не такой худенький и угловатый, но тоже тоненький и легонький и выглядел младше своих реальных лет.

— Ты чего же это здесь топчешься! — воскликнул Лещак, открывая дверцу, когда джип затормозил у подъезда. — Простудиться хочешь? Смотри, как дует!

— Да я… это… Дмитрий Александрович… — смутился Андрюша, не зная, как оправдать свое волнение.

— Давай, прыгай скорей! — жестом позвал его худрук и улыбнулся, когда мальчишка ящеркой шмыгнул на заднее сиденье рядом с ним: — Ну, что, уже не так жутко? Вот и славно. Значит, споешь Сергею Владиславовичу «Колыбельную моряков», воробьишка? Он очень хочет ее послушать.

— Конечно, Дмитрий Александрович, — тоже улыбнулся в ответ Андрюша. — Я очень постараюсь!

«Он споет! — подумал Лещак, чувствуя, что его душа понемногу успокаивается. — Он обязательно споет! И не только перед Григорьевым. Когда-нибудь он выйдет с этой песней на большую сцену, и весь мир опустится перед ним на колени, потому что так сбудется мечта Игоря Ласточкина, моего воробьишки, самого чистого и звонкого мальчика на планете Земля!..»

— Поехали, дядя Леша, — велел он, закрывая дверцу, и шофер, покряхтев и повозившись для порядку, тронул джип с места.