Часть первая. ГОСУДАРСТВЕННОЕ ДОСТОЯНИЕ

1.

Спрятав прослушанную кассету обратно в бардачок, дядя Лёша притормозил у светофора и через плечо оглянулся на Димку:

— Эй, ты чего там притих? Ну-ка, ну-ка, ревёшь, что ли?

Димка всхлипнул, уже совершенно не таясь.

— Да перестань, чего ты так уж… — смутился водитель, снова трогая машину с места. — Бог не выдаст, Григорьев не съест… А мальчишка у тебя и впрямь совершенно небесного происхождения. Мне, конечно, медведь на ухо наступил, да ещё и потоптался, но я ведь тоже разбираюсь. Люди так не поют. Это сверхъестественное что-то.

— Сейчас гастроном будет, — Димка размазал слёзы по щекам. — Давай остановимся. Хочу Игорю мандаринов купить. Марокканских, без косточек, как он любит. Здесь всегда есть.

Народу в гастрономе было много. В вечернее время по пути с работы домой почти каждый забегал в магазин, чтобы купить что-нибудь к ужину. Акроме того, дождь в этот раз загнал сюда даже тех, кому за покупками при других обстоятельствах было бы и не нужно, так что за своими двумя килограммами мандаринов Димке пришлось отстоять в очереди минут пятнадцать. Когда же он, наконец, расплатился и вернулся в машину с пузатым бумажным пакетом в обнимку, дядя Лёша снова распахнул для него дверцу, но, чтобы помочь, из машины не вышел. Впрочем, Димка на такие мелочи уже не обращал внимания. Он устал и теперь мог думать только об Игоре, который ждал его дома и Бог знает как себя чувствовал.

Совсем стемнело. Дождь усилился, лужи превратились в ручьи и потекли по улицам, с трудом поглощаемые ливневой канализацией.

У закрытых ворот при въезде во двор дядя Лёша посигналил, пожилой небритый дворник в сторожке нажал кнопку, и ажурные створки распахнулись почти беззвучно. Подъезжая к своему дому, Димка вдруг увидел, как из ярко освещенного парадного в темноту, под дождь, съёжившись и втянув голову в поднятый воротник серого плаща, вышмыгнула маленькая быстрая женщина. Она юркнула в стоящее неподалёку такси, и то сразу тронулось с места, выруливая, чтобы аккуратно разминуться с машиной дяди Лёши.

«Пахмутова! — так и ахнул Димка, сразу узнав маленькую женщину. — Сама приехала! Но как она узнала, что Игорь заболел? Григорьев сказал? Да нет, зачем ему?..»

В лифте они поднялись на пятый этаж. На этот раз совесть, видимо, проснулась в дяде Лёше: он нес за Димкой пакет с мандаринами и даже не ворчал.

У дверей квартиры на низеньком диванчике дежурил дядя Вова, второй телохранитель, которого дядя Лёша сейчас должен был сменить на ночь. Это был детина, не менее могучий, чем его напарник, только немного помоложе и на вид поинтеллигентнее. Они пожали друг другу руки.

— Видали, кто приезжал? — дядя Вова многозначительно поднял указательный палец.

— А кто? — рассеянно поинтересовался дядя Лёша.

— Пахмутова! Сама!

— Да ты чё?!

— А вы её не видели, что ли? Я думал, вы должны были с ней у подъезда столкнуться. Она вот только вышла.

— Не-а, не видели… Ачё ей надо?

— Примчалась: Игорёк заболел? что с ним? это очень серьёзно? Гостинцев привезла, подарков разных целую кучу. Если надо, говорит, мы репетицию с воскресенья перенесём на любой удобный день, пусть Игорёк не волнуется и поправляется. И Григорьеву, говорит, я сама позвоню. Святая женщина!

— Надо же… — пробормотал дядя Лёша, пропуская Димку в квартиру.

— Ну, ладно, мужики, на сегодня до свидания, я исчезаю, — сказал дядя Воваи, не дожидаясь лифта, побежал вниз по лестнице, бухая по ступенькам ботинками.

— Не горюй, Димка, всё образуется, раз уж сама Пахмутова взялась, — бодро сказал дядя Лёша. — Не даст она в обиду твоего воробья, это я тебе точно говорю.

И прикрыл дверь квартиры, сам оставшись снаружи.

2.

В прихожей Димку, по обыкновению, встретила молоденькая горничная Надя. Это была простая, немного застенчивая девушка из обычной рабочей семьи, устроившаяся в Москве, как говорят, по случайной протекции какого-то дальнего влиятельного родственника. Впрочем, иногда Димка подозревал, что здесь всё далеко не так просто и Надя (а поступила она на работу аккурат после приснопамятного решения Политбюро) приставлена в его квартиру для наблюдения за государственным достоянием и доносительства, в случае необходимости, куда следует. Именно поэтому он старался никогда не откровенничать в её присутствии, да и вообще разговаривал с ней редко и неохотно.

— Александра Николаевна приезжала! — страшным шёпотом произнесла Надя, принимая у Димки сумку с лекарствами и пакет с мандаринами.

— Знаю, — коротко ответил тот. — Как Игорь?

Девушка многозначительно пожала плечами.

— Ясно, — кивнул Димка, повесил верхнюю одежду в прихожей, разулся и прямиком пошёл в комнату Игоря.

Там царил беспорядок. На полу, как в новогоднюю ночь после визита Деда Мороза, валялись какие-то распечатанные пакеты, яркая обёрточная бумага, фантики и золотая фольга, а сам мальчишка в полосатой пижамке лежал на животе поперёк кровати. Перед ним стояла большущая яркая коробка конфет, из которой он потихоньку таскал по конфетке. Губы у него были перемазаны в шоколаде. «Пахмутова привезла», — сообразил Димка и облегчённо вздохнул, мысленно благословляя великую женщину. То, чего он так боялся, не произошло: он не увидел сумасшедших, горящих мальчишеских глаз, а это значило, что всё не так плохо и Игорь понемножку приходит в норму.

— Митя! — своим звенящим голосом радостно воскликнул Игорь, увидев Димку на пороге. — Смотри, какое ассорти! Иди, попробуй! Вкусня-атина!..

Димка приблизился и сел на край кровати. Взял конфетку, развернул и положил в рот. Было действительно умопомрачительно вкусно.

Один только Игорь называл его Митей. Не Димкой, не Дмитрием Александровичем, как Григорьев в моменты особой желчности, а именно Митей, так, как мама называла. И бабушка.А он называл Игоря воробьишкой. Вот и сейчас он дотронулся ладонью до льняных мальчишеских волос и тихо спросил:

— Ну, воробьишка, ты как?

— Ты где так долго ездил? — поинтересовался Игорь.

— По аптекам. Даже в кремлёвской был, представь себе, по специальному пропуску. Целую сумку лекарств привёз.

— Опять лекарства…

— Ну, а что делать? Тебя надо на ноги поставить. Сам знаешь, через месяц концерт, а Григорьев очень желает государственную премию.

— А чего я желаю, его хоть иногда интересует?

— Наверное. Велел вот кормить тебя как следует, а то ты очень худой… Кстати, я тебе мандаринов купил.

— Потому что худой?

— Нет. Потому что ты их любишь.

— Тогда неси.

— Сейчас. Надя только помоет. — Он поерошил мальчишке волосы и заглянул ему в лицо: — Эй! Что Александра Николаевна-то сказала?

— Да много чего… — Игорь опустил глаза. — Жалела меня, хвалила… Игрушек там каких-то привезла. Только зачем мне игрушки? Мне и играть-то некогда. Лучше бы не приезжала.

— Да ты что, Игореша! К тебе такие люди персонально ездят, а ты…

— А я на коньках хочу кататься! — вдруг вскинув на него глаза, прозвенел мальчишка. — И мороженого хочу, как все нормальные пацаны! Я уже два года мороженого не ел, потому что горло!..

Он оттолкнул от себя конфеты и ткнулся лбом в кровать. От хорошего расположения духа в один миг не осталось и следа. Привыкнуть к таким резким перепадам его настроения — от искрящейся весёлости к самому мрачному отчаянию — Димка не мог и всегда терялся, когда подобное происходило. Не зная, что сказать, он бережно положил руку мальчишке наспину:

— Игорь…

— Ну, чего? — шмыгнул носом тот, не показывая лица.

— Что ты опять себе нафантазировал? Разве можно так? О тебе все заботятся, ты всем всегда нужен. Зачем же грустить?

— Да никому я не нужен, кроме тебя! — ответил Игорь глухо. — Неужели ты не понимаешь, что им всем только голос мой нужен, а не я сам! Не будет голоса, и все эти конфетки-игрушки тогда… Да ну их всех! Не хочу! Вот возьму сейчас, выползу на балкон, в самую холодину, начну орать на весь двор и сорву этот проклятый голос, чтобы не было его, не было!!..

— Ну-ка, ну-ка, не фантазируй! — чувствуя, что это не просто внезапная хандра, а начало очередного нервного срыва, Димка схватил его за плечи, силой поднял и прижал к себе. — Иди-ка сюда! Тс-с… ты чего это? Горе ты моё…

— А чего? — всхлипывал возле его уха мальчишка. — Устал я, Митя! Ну, просто устал! Бывает же такое с людьми?

— Бывает, ещё как бывает. Дай-ка ноги. — Он обхватил рукой безжизненные, как плети, ноги Игоря, подтянул их поближе, усадил его себе на колени и стал тихонько баюкать. — Вот так… Ну, всё, всё… Кто мой воробьишка? Игорёк мой воробьишка! Самый лучший в мире, самый талантливый, самый звонкий мальчик на планете! Вот ты говоришь — голос. Ладно, согласен, он у тебя от природы. Но разве ты сам для этого голоса ничего не сделал? Посмотри, сколько ты вкалываешь, чтобы петь так, как поёшь! У тебя уже ноги отнимаются, а ты всё равно вкалываешь. Разве это не твоя заслуга? Даже с самым наилучшим голосом песню не сделаешь, если петь не умеешь. А ты умеешь. И этого ты сам добился, своим потом и слезами. Разве нет?

Игорь засопел, что, видимо, должно было означать согласие.

Они немного помолчали. Димке показалось даже, что Игорь задремал, но мальчишка вдруг шевельнулся и тихо спросил:

— Митя, ты ещё помнишь ту песню? Колыбельную, на стихи Крапивина…

— «Ночь бросает звёзды на пески…»? — сразу сообразил Димка. — Эту?

— Ага.

— Конечно, помню. Потрясающие стихи. А что?

— Почему я её никогда не пел?

Димка опешил:

— Ты про что?

— Почему я её никогда не пел? — с упором повторил Игорь. — Я обязательно должен её спеть. Обязательно! У меня ноты есть. Будешь со мной репетировать?

Димка растерянно молчал, огорошенный вопросом.

Тогда Игорь вздохнул и запел тихонько-тихонько, так, чтоб было слышно только Димке возле самого уха:

Спят большие птицы средь лиан,

Спят моржи в домах из синих льдин,

Солнце спать ушло за океан,

Только ты не спишь…

Не спишь один…

Ночь бросает звёзды на пески,

Поднятые сохнут якоря.

Спи, пока не гаснут маяки…

У Димки захватило дух, горло сжали горячие спазмы, из груди снова поднялись слёзы. Действительно, почему Игорь никогда не пел эту песню? Почему её вообще нет в репертуаре хора? Ведь это та самая песня! Да, та самая, единственная, спев которую, можно считать, что выполнил свою миссию на Земле! Когда Димка понял это, у него закружилась голова.

— Пой, пой дальше! — прошептал он, прижимая мальчишку к себе. — Господи, пой, Игорь! Не молчи, умоляю тебя!

И Игорь опять запел.

На последних словах «Спи… И пусть не дрогнет тишина» Димка словно полетел в бездонную пропасть, потому что отчётливо представил себе, как зазвенит эта песня, если Игорь исполнит её с хором, в полный голос. Он схватил лёгонькую, почти прозрачную мальчишескую руку и горячо прижал её к своим губам.

— Ты что делаешь?.. — тихо удивился Игорь.

— Целую руку ангела! — в абсолютном восхищенье прошептал Димка.

— Да чего ты… Какой я ангел!.. Я даже ходить не могу…

— Зато ты летать можешь! Игорь! Клянусь тебе, что ты споёшь эту песню! На большой сцене, с огромным хором, и все будут аплодировать тебе стоя!

— Григорьев никогда не включит её в репертуар. Из вредности не включит.

— Да что, на Григорьеве свет клином сошёлся, что ли! Я Крапивину напишу! А если надо, сам к нему поеду! Он поможет, я уверен! Владислав Петрович хороший человек, надёжный. А репетировать мы начнём. Обязательно, как только ты поправишься. Вот только бы фонограмму качественную достать. Но это не беда, я поищу, у меня знакомых тьма среди музыкантов на стороне, они запишут, если хорошенько попросить.

Игорь прижался к нему, тёплый, тоненький, весь трепещущий от нервного возбуждения:

— Митя, ты лучше всех! Спасибо! И неправда, что я ангел. Это ты мой ангел-хранитель. Без тебя я уже давно бы пропал…

Его волосы тонко, едва уловимо пахли лавандой.

На пороге уже несколько минут стояла Надя с ведёрком помытых мандаринов в руках, но ни Димка, ни Игорь не замечали её, пока она, наконец, тихонько не кашлянула:

— Я… это… мандарины…

— Поставь, Надя, спасибо, — откликнулся Димка, и девушка, оставив ведёрко на столе, вышла.

3.

Они стали есть мандарины — крупные, сочные, пахнущие вечным тропическим летом. Воодушевлённый тем, что обязательно споёт песню, о которой уже давно мечтал, Игорь снова развеселился и даже, кажется, забыл, что совсем не может шевелить ногами. Он с готовностью принял лекарства и теперь жевал сладкие цитрусовые дольки, забавляясь тем, как сок течет по подбородку и капает на пижамку. Димка смотрел на всё это, облегченно радуясь за своего маленького друга, и всё же мысли в голове у него вертелись невесёлые. Они туманным облаком возникли после неожиданных слов Игоря, что на самом деле он никому не нужен, и теперь душно обволакивали сознание. А думал Димка о том, как Игорь только что тихонько пел, положив голову ему на плечо, и как он в восхищенье целовал ему руки и готов был упасть перед ним на колени… Перед ним или перед его голосом? Этот вопрос поверг Димку в тихую панику, потому что ответить на него однозначно он, к ужасу своему, не сумел. А мысль всё шире растекалась по сознанию: «Господи, неужели и я такой же, как все? Неужели и для меня голос Игоря важнее, чем он сам? Нет, нет, этого не может быть! Потому что, если это правда, как же я жить буду, зная, что я такой гад?..» Но нет, откуда-то из глубины сквозь туман неожиданных сомнений начала пробиваться нормальная, ясная мысль. И она сказала Димке, что все сомнения — вздор от лукавого, и что Игорь, с голосом или без голоса, всё равно останется его воробьишкой, за одну счастливую улыбку которого он душу готов отдать. А голос? Да, перед этим голосом Димка готов стоять на коленях, потому что прекрасно понимает, как дорого он стоит, — гораздо дороже, чем государственное достояние страны советов. Димка осознавал это совершенно точно, потому что сам был несостоявшимся солистом хора Григорьева. Да, судьба не позволила ему реализовать себя, зато послала ему воробьишку, который сделает всё, чего не сделал он, и даже больше, а он, Димка, жизнь положит на то, чтобы беречь от невзгод этого хрустально хрупкого, ранимого мальчишку, познавшего любовь огромной страны, но никогда не знавшего обычной, родительской любви. Сможет ли Димка дать ему такую любовь? Он не был уверен, но твердо знал, что очень постарается. А крапивинская «Колыбельная моряков» обязательно прозвучит. Хотя бы потому, что когда-то, много лет назад, она не прозвучала в его, Димкином исполнении. А ведь он репетировал её, он прочувствовал её каждым своим нервом. Он, как никто другой, понимает, как её нужно петь, и теперь расскажет об этом Игорю. А тот всё уловит правильно и споёт. Споёт так, что вся страна опустится перед ним на колени так же, как только что был готов опуститься сам Димка. И никакой Григорьев тут не сможет помешать, потому что есть вещи, над которыми никто не властен, даже этот всемогущий, взбалмошный и жестокий Карабас-Барабас.