Часть первая. ГОСУДАРСТВЕННОЕ ДОСТОЯНИЕ

1.

К концу следующей недели Игорь более или менее поправился, и как только Григорьев прослышал, что мальчишка может передвигаться самостоятельно, сразу же назначил слушанья. Тянуть дальше и впрямь было некуда — на носу генеральная репетиция, а там — большой двухчасовой концерт, в котором Игорю как минимум час придется находиться на сцене. Шутка ли! Худрук трепетал при одной мысли о том, что в присутствии Политбюро и иностранных гостей что-то может пойти не так. Нужны были репетиции, а из-за болезни Игоря и так потеряны полторы недели. Только бы все обошлось!..

Приехала Пахмутова.

Чтобы организовать все в максимально динамичном темпе, было решено не собирать хор и дать Игорю выступить под хоровую фонограмму. В конце концов, действительно важен ведь был только Игорь, а всё остальное как бы к нему прилагалось. Александра Николаевна согласилась, что это оптимальный вариант.

Собрались на малой сцене, в уютном небольшом зале, где обычно проходили распевки. Получалось так, что из-за отмены «Орленка» в концерте должны были прозвучать две песни Пахмутовой: «Беловежская пуща» и «Любовь, Комсомол и Весна». Насчет второй песни Димка не волновался — она была жизнерадостная, энергичная, и Игорь брал ее буквально на одном дыхании. С «Беловежской пущей» было намного сложнее. Эта песня требовала глубокого понимания и настоящих эмоций, и во время построчного ее разбора Димка замечал, сколько душевных сил приходится затрачивать Игорю, чтобы чувствовать себя то «серой птицей лесной», то оленем, пьющим с колен «родниковую правду», то зубренком, не желающим вымирать. Предварительные репетиции много раз показывали, что воробьишка, как всегда, понял все правильно. Теперь в этом предстояло убедиться автору.

Сев в первом ряду пустого зала, Александра Николаевна неожиданно жестом подозвала Димку к себе.

— С какой песни начнем? — тихо спросила она.

Димка растерялся. Вообще-то, этот вопрос следовало бы адресовать Григорьеву, который маялся у входа на сцену, пытаясь догадаться, о чем это они там шепчутся.

— А чтоСергей Владиславович говорит? — осторожно спросил Димка.

— А что говоришь ты? — настаивала Пахмутова.

— Тогда с «Комсомола», — выдохнул Димка, уверенный, что это единственно правильно решение. Трудную песню он оставлял на второе, потому что, если бы вдруг после «Беловежской пущи» еще не вполне окрепшему Игорю снова стало нехорошо, то первая песня была бы уже спета, а значит, слушанья состоялись.

— Согласна, — кивнула Пахмутова. — Садись рядышком, пусть Игорек тебя видит. — А потом взяла микрофон, что лежал у нее на коленях, включила его и произнесла: — Сергей Владиславович, можно начинать. Пожалуйста, «Любовь, Комсомол и Весна».

С трудом веря, что будет сидеть рядом с этой великой женщиной, Димка опустился на соседнее кресло.

На сцену вышел Игорь. Он был одет попросту, не по-концертному, в обычные черные брючки и свитерок-водолазку, и от этого было особенно заметно, какой он худенький. Остановившись перед микрофоном, он слега поправил стойку по своему росту и кивнул, давая понять, что готов. Звукорежиссер засуетился у своего пульта, из динамиков ударила музыка, и голос Игоря грянул, словно с разлета подхватив ритм:

Звени, отваги колокол!

В дороге все, кто молоды.

Нам карта побед вручена!

Пахмутова широко распахнула глаза, слегка подалась вперед, замерла, да так и просиделавсю песню, беззвучно шевеля губами. Со стороны могло показаться, что она повторяет вслед за певцом ее слова, но Димка присмотрелся и понял, что это не так. По движениям губ Александры Николаевны он уловил, что она шепчет в полном восхищении: «Так, так, Игорек! Браво, Игорек! Верно, малыш, верно!»А мальчишеский голос уже искрился где-то высоко-высоко, чеканя слова припева и высекая из них солнце: «Любовь, Комсомол и Весна! Любовь, Комсомол и Весна!» И снова Димка чувствовал, что у него кружится голова от этого полета, и это пел Игорь Ласточкин, его Игорек, его воробьишка! Сказать, что Димка был горд, значит, ничего не сказать.

Когда песня закончилась, Игорь еще несколько секунд стоял, сияя, весь устремленный ввысь, словно вот-вот взлетит, и лишь потом немного расслабился, очевидно, вспомнив, где находится, и вопросительно посмотрел в зал.

Пахмутова взяла микрофон:

— Спасибо, Игорек, спасибо, солнышко! Отдохни минуточку, я сейчас.

Поднялась со своего места, подошла к Григорьеву и начала о чем-то с ним говорить, а Игорь, немного растерявшись, сел на край сцены и свесил ноги вниз, действительно давая им, таким образом, немного отдохнуть.

Вскоре Пахмутова вернулась на свое место, села, опять включила микрофон и произнесла ласково:

— Игореша, ты не очень устал? Споешь мне «Беловежскую пущу»?

И Игорь с готовностью вскочил:

— Конечно, Александра Николаевна! Я очень постараюсь!

И он спел «Беловежскую пущу». Спел так, как ни разу не пел на репетициях. И когда на словах «серой птицей лесной из далеких веков…» его голос взлетел до немыслимого хрусталя, Пахмутова ахнула и прикрыла рот ладонью, еле сдерживая эмоции, а Димка пошатнулся в кресле и закрыл глаза, потому что сердце его на этот миг остановилось в сладких спазмах.

2.

Когда музыка смолкла, Пахмутова легко, как девочка, взбежала на сцену, обняла Игоря и стала что-то быстро и горячо говорить ему, а потом спустилась, снова подошла к Григорьеву, и они вместе куда-то вышли.

Поняв, что слушанья, по-видимому, завершены, Игорь тоже спустился со сцены, подошел к Димке, который все еще оглушенно сидел на своем месте, дотронулся до его плеча и тихонько спросил:

— Тебе понравилось, Митя?

Тогда Димка сгреб его в охапку, посадил себе на колени и уткнулся лицом в его волосы, пахнущие лавандой:

— Господи!.. С какого неба ты к нам пришел?.. Игорешка ты мой! Да что же ты с людьми делаешь!..

Пахмутова уехала.

Григорьев вернулся в зал, присел рядом с Димкой, велел Игорю немножко погулять и, когда тот послушно вышел, глубоко вздохнул и произнес:

— Ну во-от…

— Что случилось, Сергей Владиславович? — насторожился Димка.

— Да так, сущие пустяки, — Григорьев вынул носовой платок и вытер взмокший от волнения лоб. — Впереди у нас что? Олимпиада у нас впереди.

И Пахмутова хочет, чтобы Игорь пел две ее олимпийские песни. И будет его рекомендовать на самом высоком уровне. А поскольку Брежнев Игоря любит, вопрос можно считать решенным.

Димка просто ошалел от неожиданности.

— Знаешь, что она мне только что сказала? — продолжал Григорьев. — Чего, говорит, стоят все наши университеты и консерватории, если вот эти вот мальчишки в сто раз лучше нашего понимают, как надо петь! Так что работы у тебя теперь, Дмитрий Александрович, в разы прибавится. В запасе у нас на все про все полгода. А если на Олимпиаде Игорь споет так же, как сейчас, я вас, пацаны, озолочу! Любое ваше желание, всё, что прикажете! Коврами вам дорогу выстелю!

— Не надо коврами, Сергей Владиславович, — проговорил Димка. — Лучше включите в репертуар хора «Колыбельную моряков» на стихи Крапивина.

— Чего-чего включить? — не понял Григорьев.

— «Колыбельную моряков». «Ночь бросает звезды на пески…»

— Ах, эту… А зачем?

— Игорь очень хочет ее спеть. Это мечта всей его жизни.

— Да ну? Хм… — Григорьев задумчиво почесался, пожевал губами и кашлянул. — Не вопрос. Включим, пусть поет. Только сначала Олимпиада. По рукам?

Димка кивнул, и Григорьев, поднявшись, широким журавлиным шагом вышел из зала.