Глава седьмая. Вспышка

Дядя Саша после случившегося уже не пытается скрывать от Дмитрия Алексеевича, что ждет от Егора помощи с огородом. Когда юноша заканчивает культиватор, сосед на радостях приносит еще одну бутылку самогона, несмотря на то, что пил со стариком еще недавно. — Надо бы обмыть, — поясняет он. Впрочем, Егор не испытывает тяги к алкоголю, а у Дмитрия Алексеевича в последние дни совсем нет настроения. Приходится заниматься огородом, вместо того, чтобы обмывать сделанный Егором прибор. Культиватор, впрочем, пока оказывается не нужен, так что юноша, решая немного отвлечься, помогает соседу оборудовать его огород удобной системой полива, но и только, ведь остается лишь следить за уже цветущими растениями. Уже на следующий же день Егор принимается работать в мастерской. Старик, не удержавшись и подглядев, замечает, что внук мастерит какие-то приборы, следит за Егором до вечера, а на следующий день уже понимает, что внук действительно хочет поставить фонари, когда юноша приволакивает на телеге невысокие, но большие, сухие древесные стволы, обрубив на них ветви. И тогда уже Дмитрий Алексеевич не сдерживается. — Ну все, хватит! — врывается старик в мастерскую. — Сколько раз я тебе говорил? Хватит дурью маяться! Все! Завтра же чтоб собрал вещи и в город вернулся! Понял меня? Егор на миг застывает, не сразу решаясь ответить, но потом спокойно отворачивается и пытается закрепить ствол в узких тисках, чтобы сточить оставшиеся сучки. — Не бойся, дед, — отвечает он тихим, сдержанным тоном. — Тут всего-то один столб нужно поставить, вот закончу и…. — Не слышишь меня, что ли? — перебивает старик. — Завтра же чтоб в город ехал, работу искать, или…. — Или что? — поворачивается Егор. Старик не находит, что ответить, и юноша возвращается к работе. Тогда Дмитрия Алексеевича вдруг охватывает сердитое недовольство, но теперь, скопившись в мыслях, оно вырывается из его ума неудержимым потоком, заставляя старика поступать жестче, чем он привык. Дмитрий Алексеевич подходит к Егору, хватает за руку и одергивает, рывком поворачивая к себе. — Думаешь, это тебе поможет?! Не нужны тут никому твои фонари! Егор хмурится, смотрит на деда, и когда тот отпускает его руку, юноша снова отворачивается, избегая прямого взгляда. — Ну и ладно, — говорит он тихо. — Значит, для себя делаю. Дмитрий Алексеевич закипает и уже даже не пытается сдерживаться. Наконец, после долгих месяцев терпения, спустя все это время, что старик не разговаривал с внуком, его недовольство вырывается бурным всплеском. — Собирайся, говорю! — ругается старик. — Никому ты тут не нужен! И фонари твои никому не нужны! Езжай в город, дело себе найди! Егор пытается игнорировать, но старик отнимает у него инструменты и начинает складывать в ящик. — Станцию он построит… — бурчит дед. — Лучше от твоей станции никому не станет. Деревни самой уже не станет, когда ты ее построишь! Думаешь, так все просто? Ничего у тебя не получится! — А если… — вспыхивает Егор, но старик не дает ему говорить. — А ежели и получится, — кричит дед, — так лучше все равно не станет! Егор замолкает, и в тишине Дмитрий Алексеевич, хоть и злится, хоть и считает себя правым, а все равно начинает чувствовать неловкость. — Пора бы тебе усвоить, — продолжает он спокойнее, убирая инструмент, — что в жизни не так все просто. Захотел — сделал. Не так это устроено! Вот устройся на завод, скажи, попробуй, начальнику, что станцию ему построишь, вот и посмотрим, чего выйдет. Делай, чего говорят, и не выдумывай. Так что завтра езжай в город, а сюда чтобы больше не возвращался, раз такой самостоятельный. Егор не мешает деду убирать инструменты, но тоже не сдерживается. — Зачем? — спрашивает он. — Чтобы потом, как ты, всю жизнь от мира в деревне прятаться? Дмитрий Алексеевич выпрямляется и оставляет инструменты, а сам едва удерживается, чтобы не дать внуку пощечину. — Умный…?! — начинает старик, но от злобы проглатывает слова, будто они встали комом в горле и не могут продраться. — Вот езжай в свой город и строй там, чего хочешь! Посмотрим, как у тебя получится! Егор вскакивает. — Да если бы ты помог, вместо того, чтобы орать, — кричит Егор на деда, — давно бы уже все сделали! — Да! Как же! Покричи мне еще тут! — Да что ты понимаешь?! — не унимается Егор. — Ты хоть раз интернетом пользовался?! Ты хоть знаешь, что сейчас все, что угодно можно сделать?! Все! Хоть станцию! — Ага, станцию. Вот и езжай…. — Да что тебя, заело что ли?! — перебивает Егор. — Езжай, да езжай! Сам езжай, если так хочется! А я все равно фонари поставлю! Вот увидишь! Не надо ни в какой город ехать, чтобы чему-то научиться, не то время уже сейчас! Как ты не поймешь?! — Это ты не поймешь! — откликается старик на вспыльчивость Егора. — Ничего ты не сделаешь, только время потратишь! Это тебе не трубку из дерева вырезать! — Да ты и про трубку то же самое говорил! — не уступает юноша. — Что, не так разве?! — Это не то же самое! — Нет! Это именно, что то же самое! — сразу же отвечает Егор. — Хоть в городе, хоть в деревне! Если у тебя что-то не получилось, то это не значит, что и у меня не получится! Это лишь значит, что ты недостаточно старался! Дед не выдерживает, ударяет ладонью по воздуху, дрожит от злости, но разговор продолжать уже не хочет. — Да и плевать! Делай, что хочешь! Только плакаться ко мне потом не беги! Сам жизнь себе только… кхе… только…. Старик так и не договаривает. Он начинает кашлять с таким жутким, неприятным хрипом, что ссора мгновенно прекращается. Егор перестает кричать, изменяется в лице, отводит старика в комнату и усаживает на кровать, но затем дед отбивает его руку и ложится в постель самостоятельно. — Иди…, — хрипит он, — делай, чего задумал… может… хоть так ума наберешься… когда… поймешь…. Слова деда лишь разжигают пламя решимости в уме Егора, и на его лицо тут же возвращается уверенное выражение. — Это мы еще посмотрим, дед, — говорит юноша. — Посмотрим… посмотрим… — отвечает старик. И Егор возвращается к работе. Время от времени он прокрадывается мимо комнаты, стараясь незаметно подглядеть за дедом и узнать, все ли с ним в порядке. И все же, он успевает потрудиться и в мастерской, и в огороде, и поговорить с дядей Сашей, пришедшим немного поболтать. Впрочем, разговор с соседом оканчивается быстро. Егор сам просит дядю Сашу зайти к деду и проведать, все ли у того в порядке, так что сосед даже не прячет беспокойство и с шумом заходит в дом, разувается и входит к старику. — Ну ты чего, дядь Мить? Чего случилось-то? — подсаживается сосед на табурет рядом с кроватью. Старик отмахивается. — Да ничего. Время случилось, — говорит он. — Вот чего. Немного посидев с Дмитрием Алексеевичем, дядя Саша отправляется домой, поискать каких-нибудь лекарств. Егор же продолжает работать с тягостным выражением, и тоже раскашливается, когда сосед как раз возвращается с травяным чаем, заваренным тетей Нюрой. — Егорка, ты чего, тоже заболел? — зовет дядя Саша. Юноша как раз встает перед домом, чтобы откашляться прежде, чем идти в мастерскую, и пытается успокоить соседа. — Наверное. Ерунда, дядь Саш, — отвечает Егор. — Вы за дедом можете присмотреть? А то я…. Он снова раскашливается, и дядя Саша почти сразу заговаривает. — Ты, это, — подступает сосед, — одень чего потеплее. Чуть позже я Нюрку попрошу еще трав заварить, вечером принесу. А то кто ж за дедом ухаживать будет, ежели он заболеет, а? Давай, не хворай. Егор ничего не говорит, отвечает только жестами, с трудом удерживаясь от кашля, но как только сосед его оставляет, а кашель перестает донимать, юноша тут же идет в мастерскую. К счастью, Дмитрий Алексеевич быстро поправляется. Кашляет он только от трубки, а потому курить начинает меньше, но все равно не бросает эту привычку. А вот Егор заболевает сильнее и без вредных привычек, но долго скрывает это от деда. Дмитрий Алексеевич, уже старый человек, после ссоры еще реже говорит с внуком, храня втайне надежду, что Егор все же уедет в город. Только оттого, что они перестают разговаривать, юноша лишь больше занимается своими делами. Как-то раз дед замечает, как внук глухо покашливает, начинает беспокоиться, но это беспокойство так ни к чему и не приводит. Егор продолжает работать, не подает вида, что болеет, а потому даже сосед, не избегающий общения с юношей, замечает болезнь Егора не сразу. К осени Егору резко становится хуже. За все время он почти не отдыхает, много работает в мастерской и за компьютером, разговаривает иногда с камерой, отчего дед каждый раз хмурится, совершенно не понимая этого увлечения, а потом наступает время собирать урожай. Егор сам занимается огородом и деду даже ничего не говорит. Затем, юноше привозят из города старый мотор от трактора, а через пару дней новенькие провода. Сложив все в мастерской, Егор, отправившись работать, падает в обморок, и лишь тогда, очнувшись через пару часов на полу, решает отложить работу и передохнуть, выздороветь, и тогда уже закончить то немногое, что осталось, собрать готовую станцию, подключить мотор, установить мельничные лопасти, поставить столбы и провести, наконец, провода. Осознание того, что осталась лишь нетрудная, механическая работа, успокаивает Егора, и он легко и с удовольствием засыпает, с нетерпением дожидаясь, когда вновь сможет открыть глаза. Через день к дому старика приходит сосед. Он приносит с собой бутылку самогона, отставляет ее на стол и присаживается рядом с Дмитрием Алексеевичем. Дед сидит на лавке, опустив тяжелую голову, смотрит вниз, опершись локтями на колени и сильно наклонившись. В руках он держит пустую трубку, никак не решаясь закурить, и дядя Саша, намереваясь его ободрить, набирает полную грудь чистого, сырого, осеннего воздуха. — Эх! Погодка-то какая, дядь Мить! — вздыхает сосед. — А с тобой-то чего? Хе-хе, может, того, рюмашку, а? — А… давай, — отвечает Дмитрий Алексеевич сухим, усталым голосом. Старик медленно поднимает голову, тянет руку к столу и лишь тогда понимает, что кроме бутылки на столе ничего и нет. Он отмахивается и снова наклоняет голову, а сосед поднимается, с усмешкой покачивая головой. — Ну даешь, дядь Мить. Не выспался, что ли? Сиди, я за рюмками сам схожу. В доме Дмитрия Алексеевича дядя Саша не теряется. Он входит, разувается, идет на кухню, достает рюмки, прихватывает закуску, а на обратном пути случайно заглядывает в комнату Егора через щель приоткрытой двери, и снова покачивает головой. Сделав еще пару шагов осторожнее, чтобы не разбудить юношу, случайно наступив на скрипучие доски, сосед останавливается, принюхивается, корчится, а затем выходит. — У тебя там чего, мышь что ли сдохла, дядь Мить? — расставляет сосед рюмки и закуску и принимается наливать. — Нет. Мышей у меня нет. — А запах стоит… да ты, видать, от старости не чуешь. На, вот, сейчас у тебя от моей самогоночки нос, лучше чем от хрена прочистится! Одну рюмку он протягивает старику, вторую держит в руке, только сейчас присаживается за лавку и ждет, чтобы удариться стеклом. — Ну, за здоровье, дядь Мить? Дмитрий Алексеевич вздыхает, поднимает рюмку и выпивает, не чокаясь, даже не закусывает и на соседа не глядит. — Ну ты даешь, конечно, — подмечает дядя Саша с недовольством. — Так и спиться недолго. Впрочем, недовольство соседа проходит быстро, а приятный вид слегка мутной жидкости в рюмке сразу возвращает ему настроение. Дядя Саша выдыхает, посмотрев на самогон в рюмке, но выпить не успевает. — Не мышь это, — зачем-то снова повторяет старик. — Ну так, чего ж дохлятиной…. — Егорка это, — перебивает старик. — Умер. Дядя Саша так и застывает с рюмкой, даже ничего не спрашивает. Дмитрий Алексеевич сидит с усталым, измотанным, но спокойным лицом, и это запутывает соседа только больше. Лишь спустя несколько минут дядя Саша оживает, продолжая держать на весу рюмку. — Да как же это? — ухмыляется он криво, не веря слуху. — Да ты… ты спутал… видать. — Чего я, не знаю что ли? — отвечает Дмитрий Алексеевич, нахмурившись. И дядя Саша опять застывает. На этот раз сосед долго не может избавиться от оцепенения, он так и сидит, таращась на старика и держа рюмку, молчит, и даже почти не моргает. В один миг дядя Саша вдруг растеряно и криво улыбается, фыркает, открывает рот, но не может ничего сказать. Мгновением позже он снова замирает и не шевелится, запутавшись в мыслях, пока его слух не тревожит скрип калитки. Во двор беззастенчиво проходит участковый, за ним врач и два санитара, за калиткой стоят две машины, обычная легковушка и скорая, а дядя Саша только сейчас их замечает, так и держит рюмку и только смотрит вокруг растерянным взглядом. Взглянув на дядю Сашу, участковый даже нахмуривается, вздыхает, но не тянет и сразу заговаривает со стариком. — Дмитрий Алексеевич, мне из больницы позвонили, — объясняет он. — Я, как ваш участковый, должен…. Старик лениво, слабо отмахивается. — Там, — указывает дед в сторону дома. — Кухня в левой стороне, туда идите, справа комната будет… увидите. Участковый на миг замирает, хмурится, вздыхает печально, а затем поворачивается и делает жест врачу и санитарам, после чего они заходят внутрь. Дядя Саша даже и тогда сидит, держа рюмку, словно окаменел. Вскоре участковый с врачами заканчивают, выходят, затем, врачи с носилками отправляются в дом, а участковый разговаривает со стариком. Дмитрий Алексеевич почти не говорит, только слушает. Отвечает участковому, чтобы тело вернули сразу, как можно будет, а в остальном только кивает. Участковый, хотя и не часто бывает в деревне, хотя и часто жаловался начальству и друзьям о том, что ему достался этот бесполезный кусок земли, куда иногда все же приходится мотаться из города, чтобы убедиться, что ничего не случилось, сейчас забывает о своем недовольстве и ведет себя по-человечески. Дмитрию Алексеевичу он обещает проследить за телом и сообщить в морг, чтобы Егра вернули сразу, как просит старик. Кроме того, именно благодаря вмешательству капитана врач с санитаром сразу забирают тело после осмотра. Впрочем, неприятных хлопот избежать все равно не удается, и Дмитрию Алексеевичу приходится на следующий же день ехать в город, чтобы оформлять документы. Обратно Дмитрий Алексеевич возвращается только к вечеру, приезжает вместе с санитарами и молча проводит их в дом, указав, куда положить тело Егора. Дядя Саша с тетей Нюрой половину дня сидят на лавке, а как замечают старика, оба молча встают и провожают взглядом. Когда санитары выходят, следом за ними показывается и Дмитрий Алексеевич. Он подходит ближе, и тетя Нюра тут же встает на пути. Сжимая подол, женщина кривит лицо, пытаясь удержаться от слез, а потом обхватывает старика, не успев ничего сказать, и начинает плакать. Дмитрий Алексеевич осторожно хлопает ее по спине, вздыхает, после чего уже дядя Саша оттягивает тетю Нюру за плечи. Женщина усаживается на лавку, закрыв лицо платком. Рядом садится дядя Саша, Дмитрий Алексеевич тоже опускается на лавку, раскуривает трубку, покашливает, и за весь вечер никто почти ничего не говорит. — Дядь Мить, — зовет тетя Нюра. — Ну так… а… чего случилось-то с ним? С Егоркой? — Да теперь уже какая разница? — отвечает старик. — Э…э-эх! — вздыхает разок дядя Саша, бросив руку по воздуху. И снова ни звука. Пока Дмитрий Алексеевич ездил в город, тетя Нюра приготовила ужин, чтобы хоть чем-то помочь старику, но к еде никто так и не притрагивается до позднего вечера. — Ну чего вы? — немного успокоившись, еще шмыгая, говорит женщина. — Поесть-то надо хоть немного. Давай, дядь Мить, вот, покушай. Она накладывает в тарелку салат, тушеное мясо, ставит перед Дмитрием Алексеевичем, и когда старик, вздохнув, все-таки решается поесть, становится немного легче. Дядя Саша наливает самогон, все трое выпивают, но ужин так и заканчивается в молчании, а потом Дмитрий Алексеевич скуривает трубку и встает. — Идите спать, — говорит он устало. — Ничего уж не поделаешь. Тетя Нюра едва опять не начинает плакать, но на этот раз сдерживается. Уходить она, впрочем, не собирается, а вместо этого быстро встает, догоняет старика и берет под локоть. — Дядь Мить, ты иди, отдохни, — говорит она, провожая до крыльца. — Я тут сама уберусь, а ты ляг, попробуй уснуть. Старик ничего не отвечает, уходит в дом, а дядя Саша наливает две рюмки и одну ставит перед тетей Нюрой, как только она садится рядом. — Да что ж это… как же…? — недоумевает тетя Нюра, взяв рюмку. Дядя Саша только хмуро и сердито вздыхает, опрокидывает рюмку, и вскоре они уходят, как только тетя Нюра заканчивает убирать со стола, и пока идет эта долгая, бессонная ночь, всем приходится свыкаться с новым, резко переменившимся миром.