Глава пятая. Кровь

Лишь спустя годы Егор возвращается в родную деревню, где уже не осталось никого, кроме соседа дяди Саши, тети Нюры и сильно постаревшего Дмитрия Алексеевича. Вернее, мальчик приезжал на лето, чтобы помочь с огородом, но последние три года они с дедом почти и не говорили. Приехав в первый год обучения, Егор собирался начать мастерить самодельную гидроэлектростанцию, но поссорился с дедом и бросил. На следующий год он вновь попытался воплотить затею, но еще сильнее разругался со стариком и с тех пор приезжал, работал в огороде, но с Дмитрием Алексеевичем уже не разговаривал, чтобы не ссориться. Теперь же он вернулся в хорошем настроении, не предупредив, обнаружил деда на лавке перед домом, с трубкой в руке и тут же сообщил, что отучился и намеревается поставить в деревне фонари, построив самодельную гидроэлектростанцию. И вот, он стоит перед дедом, ожидая, что тот не сможет ответить, ведь ответить старику нечего, но Дмитрий Алексеевич расправляет плечи, упирается руками в колени и медленно, вырастая хмурой горой, поднимается с лавки. — Эх, Нюрка! — Вздыхает дядя Саша в соседнем огороде, опершись на лопату. — Ты погляди! Красота! Он оглядывается, с удовольствием набирает в грудь воздуха, радостный оттого, что работа закончена, но тут же оборачивается на хриплый, сердитый крик Дмитрия Алексеевича. — …Появляйся… Удумал… Видеть…. — Доносится до слуха, но больше разобрать не выходит. — Ох, чего это там? — прижимает тетя Нюра грабли. — Да я ж откуда знаю? Видать, дядь Митя… гляди, а это кто? Да это ж малец! Егорка! — веселеет дядя Саша на миг, но тут же хмурится. — Ну даешь, дядь Мить, неужто выругал? Он поворачивается к растерянной женщине и отпускает лопату. — Пойду, узнаю, чего дядь Митя разорался. Тетя Нюра не протестует, копошится в огороде, но интерес не оставляет ее мысли в покое. Вскоре женщина уже смотрит вслед ушедшему дяде Саше, а тот на полпути к дому старика встречает сердитого, выросшего, изменившегося Егора. — Э-хе-хе. — Кряхтит дядя Саша, узнав мальчика. Он подходит, ударяет Егора по плечу, но тот продолжает глядеть в землю сердито, и дядя Саша не откладывает свой интерес в долгий ящик. — Ну чего кислый такой? — хлопает сосед по плечу еще раз. — Погодь, а чемодан ты куда попер? Не говори, что обратно уж собрался! Ты ж, небось, только приехал! А, да ты чего? Пойдем к деду, я сейчас возьму дома самогоночки, посидим с дядь Митей, выпьем, поговорим…. — Выгнал меня дед, — вдруг отвечает Егор. Дядя Саша на миг столбенеет, но эмоции проявляет так живописно, что мог бы и не говорить вовсе, все его чувства и так легко можно угадать. Впрочем, Егор все равно на него почти не смотрит. — Да как так-то? Чего выгнал, сказал-то? Ох, дед, — успокаивает юношу дядя Саша, — небось, от старости уже…. То есть, это, мужик-то он хороший. Небось, ежели поговорим, так он и…. — Ну и черт с ним, — поднимает голову Егор и тут же с решительным взглядом оборачивается к соседу. — Дядь Саш, поможете? Я деду сказал, что я фонари поставлю — и я их поставлю! — Ох… хе! Тише, ишь, чего орать-то? — Теряется дядя Саша, даже отступив на шаг. Егора он не успокаивает и юноша продолжает напирать. — Дядь Саш, вы ночевать меня пустите? К деду я и сам не пойду, через пару дней еще сам домой будет звать…. А я хоть на улице останусь! — хмурится Егор. Сосед глядит на него, мгновение ничего не говорит, даже застывает ненадолго, а потом улыбается, качает головой и чешет проплешину. — Да, вырос, малец, — проговаривает дядя Саша с гордой улыбкой, но тут же взглядывает спокойней. — Да только ты не горячись. Идем, пока у меня посидишь…. Ты давно приехал-то? Идем, Нюрка тебя угостит чем-нибудь, а я пока с дедом твоим переговорю. — Нет, — останавливается Егор. — Дядь Саш, не надо ему ничего говорить. Я лучше на улице останусь, а…. — Тьфу, упертый, как дед, — внезапно изменяет сосед тон и недовольно бурчит, ругаясь на юношу, как на родного. — А ну не прибавляй мне забот, еще с тобой возиться. Сейчас, Егорка, переговорю с дедом твоим, он и успокоится чуть. Внука из дома гнать, пх… совсем одурел от старости! Егор недовольно хмурится, но не перечит и идет с соседом в дом. На пороге их уже встречает тетя Нюра, спросить она ничего не успевает, но как только дядя Саша просит накрыть что-нибудь Егору на стол, женщина тут же убегает в дом, торопясь собрать на столе небогатое угощение. Дядя Саша оставляет юношу на тетю Нюру, хотя ничего не объясняет, достает из погреба бутылку самогона, отмахивается от ругани тети Нюры еще прежде, чем она начинает бурчать, и женщина вдруг не решается ему перечить. — Егорку расспроси. Ежели захочет, так расскажет. А я чего? — заговаривает с женщиной дядя Саша, вылезая из погреба с бутылкой. — Это дело не мое, чтобы я болтал. Ты, это, накорми мальца, а я пойду к дяде Мите, поговорить надобно, как положено, по-мужски. Тетя Нюра не особенно пристает к юноше с расспросами, но Егор успевает распалиться, так что сам ей все рассказывает. Он говорит, что собирается поставить на улице фонари, собрать на реке вблизи деревни маленькую станцию, а потом сам же рассказывает о том, что из-за этого и поссорился с дедом. Тетя Нюра его лишь успокаивает, а затем начинает расспрашивать обо всем подряд, об учебе, о городе, и прочем. Дядя Саша тем временем приходит к старику, отворяет калитку, без спроса заходит и садится рядом с Дмитрием Алексеевичем, поставив на стол бутылку самогона. Говорить сразу он не решается, чуть ли ни целый час оба сидят молча, выпив по рюмке, затем выпивают еще по одной, и только после дядя Саша заговаривает. — Егорка у меня сидит, с Нюркой, — признается сосед. — Говорит, выгнал ты его? Старик недовольно фыркает, а впрочем, не отнекивается. — Выгнал. Сказал, чтоб глаза мои его не видели. Дядя Саша вздыхает и наливает еще по рюмке. — Ну ты чего, дядь Мить? — Поучи меня еще! — сердится Дмитрий Алексеевич, но от разговора не бежит. — Он и дня в городе не проработал. Учебу закончил, говорит, предлагали ему куда-то там устроиться от института, да он отказался. Я, говорит, фонари построю! Тьфу! Бестолочь. Что говори, что не говори. — Ну так пусть бы делал свои фонари. Небось, через пару недель бросил бы. — Да как же. Ты бы бросил, дня бы ни прошло, а этот будет долбиться, что только голову себе расшибет. — Чего бы это я бросил? — Да ничего, — сердится Дмитрий Алексеевич, забивая трубку. — Вот скажи, чего ему тут делать? Все, уж никого не осталось, я, ты, да Нюрка. А ему чего тут делать, а? Сам не понимаешь? Дядя Саша вздыхает. — Да все я понимаю, дядь Мить, — со вздохом, опрокидывает он рюмку. — Ох… крепкий получился…. Кхе. Да только лучше ты не сделаешь. Он, вон, жить у меня просится. Говорит, мол, на улице буду ночевать, а фонари все равно поставлю. Старик хмурится. — Что, уже рассказал? — Да чего рассказывать? Ты так орал, что на всю деревню слышно было. Дмитрий Алексеевич отмахивается, молча раскуривая трубку. — Дядь Мить, да ладно тебе, пусти мальца. Старик поворачивается, не стерпев. — И чего тогда? Ну сделает он эти чертовы фонари… да где он возьмет… а, тьфу ты. Ну, допустим, сделает. Ну и что потом? — размахивает Дмитрий Алексеевич трубкой. — Дальше то чего? Ему на работу надобно устраиваться, жилье искать, семью заводить. Старик пытается еще что-то добавить, но раскашливается, и слово берет дядя Саша. — Ну а чего доброго, если он и правда на улице жить станет? То есть, место-то мы ему найдем, не бросать же его под небом спать? — говорит сосед. — Только все равно это…. — Чего?! — сердится Дмитрий Алексеевич все больше. — А то я не знаю, чего будет. Будто со мною такого не было. Дядя Саша не перебивает, а Дмитрий Алексеевич немного успокаивается и продолжает, заново набив трубку. — Только загордится, а потом в город поедет, да одни проблемы заработает, — продолжает старик. — Пускай сразу отвыкает, чтобы за ним везде подтирали…. И даже не отговаривай, помогать я ему не стану. Дядя Саша рассмеивается и наливает еще по рюмке. — Да кто ж тебя помогать-то просит, а?! — смеется он. — Хе, ну ты даешь, дядь Мить! Ничего-то ты не понимаешь. — А то ты понимаешь. — А вот и понимаю. Да ты послушай, дядь Мить. — Сосед пододвигает рюмку, наклоняется и заговаривает хитрым, тихим голосом, плетя свой деревенский, нехитрый заговор. — Ты гнать его не гони, только хуже сделаешь. Вон, он уже распомадился, не пойду, говорит, никуда, пока фонари не сделаю. Чего, лучше оно тебе стало? Ты его в дом пусти, скажи только, что, мол, надобно бы работать, старый я, мол, а ты, вон, молодой, огород вспаши, дровишки наколи, навоз раскидай, кур иди покорми. Сам же знаешь, сколько тут дел. Скажи, мол, делай фонари, да только за домом следи, как полагается, ежели жить здесь надумал. А? Егорка-то, небось, отвык уже в деревне жить. Чего он, на лето только и приезжал, а сейчас как раз самое-то пахать, мы, вон, с Нюркой, только огород приготовили, сажать уже будем. — А ты чего, уже к Нюрке перебрался? Дядя Саша отклоняется и после опрокидывает рюмку. — Как мать… того, я и… а чего мне? С Нюркой-то оно все полегче. Да и баба она — огонь! Да и без меня ей тоже тяжело будет, а так хорошо, вдвоем со всем хозяйством управляемся запросто. Старик отворачивается и снова раскуривает трубку, начинает кашлять, долго не может успокоиться, и дядя Саша постукивает Дмитрия Алексеевича по спине, начиная беспокоиться. — Бросай ты эту дрянь, дядь Мить, доведешь еще себя до могилы. Ты, это, вон, самогоночки лучше выпей, у меня полно еще, ежели надо будет, так ты скажи, Егорку отправишь ко мне, я ему дам, чтобы принес. Старик вновь отмахивается, но трубку курить перестает. — Да верно я тебе говорю. — Снова пристает дядя Саша через пару мгновений. — Ты мальцу скажи, чтобы делал, чего ему захочется, только за домом следил, а сам делом его займи. Скоро вспомнит, как хорошо в городе было, помяни мое слово. Дмитрий Алексеевич не отвечает, но задумывается. Еще немного они с соседом продолжают сидеть, а когда спускается вечерняя прохлада, старик велит соседу позвать внука, а сам хмурится, готовясь встречать Егора у дома. И дядя Саша отправляется домой, с хитрым выражением потерев ладони. Вернувшись к Егору и тете Нюре, дядя Саша вздыхает, наливает себе рюмку, говорит, что все уладил, и юноша уходит домой. — Упертый, хрыч, — говорит дядя Саша, подняв рюмку. — Сразу видно, одна кровь.