Глава четвертая. Осень

Наконец, заканчиваются экзамены. Лето Егор проводит дома, много работает в огороде, снова умудряется заболеть, но успевает подать документы и к осени уезжает в город учиться, поступив в хороший институт. Деревня продолжает жить без него своей жизнью, а точнее — увядать. Вскоре помирает баба Даша, затем жена деда Миши, а потом и он сам, и деревня резко пустеет. — Здорова, дядь Мить, — останавливается сосед с печальным лицом у калитки. — Пустишь? Старик отворачивает голову и тут же поворачивается обратно, хмурясь. — Входи. — Говорит он. — Можно подумать, тебе запретишь. Дядя Саша медлит, затем проходит во двор, садится на лавку рядом с Дмитрием Алексеевичем и ставит бутылку самогона на стол. Царит молчание, но Дмитрий Алексеевич почти сразу идет в дом, выносит закуску и пару рюмок. Дядя Саша тоже молчит, с тяжелым видом наливает самогон, берет одну рюмку, вторую двигает к старику, а потом вздыхает, глядя на слегка мутную жидкость. — Эх, — говорит он, — земля тебе пухом, дядь Миш. Оба выпивают, оставив закуску ждать своего часа, молчат, и только когда старик закуривает трубку, набив махоркой, сосед заговаривает. — Ты чего злой такой стал, дядь Мить? — Спрашивает он. — Чего, жалеешь, что с Егоркой рассорился? — А ты чего, подслушивал? — Да чего тут подслушивать? — Удивляется сосед. — Из огорода слышно было, как вы друг на друга орали. Старик отмахивается, а дядя Саша, дожидаясь ответа, заново наполняет рюмки. Молча, они выпивают по второй, затем по третьей, и Дмитрий Алексеевич, снова набив трубку, раскуривает ее и решается заговорить. — Упертый, как баран. — Кто? — Спрашивает дядя Саша. — Егорка, кто же еще? Все приставал: фонари, давай, сделаем. — Рассказывает Дмитрий Алексеевич. — Схемы рисовал, да все мне тащил, давай, да давай. Экзамены сдал — пристал с этими фонарями, узнал, что поступил — опять со своими фонарями лезет. Тьфу, весь в мать. — А то ты не такой же? — улыбается сосед. — Как чего взбредет в голову, так тебя отговори попробуй. — Я ему говорю, — продолжает старик, — где, мол, электричество брать? Он мне отвечает, что из мотора. Я ему объясняю, что не хватит мощности, а он мне… знаешь, чего говорит? — Ну? — Я, говорит, гидростанцию… э, гидроэлектростанцию сделаю! Тьфу. Вот как ему объяснишь? Дядя Саша не отвечает, только слушает. — Вот и рассорились, — вздыхает старик. — Накричал я в последний раз, рассердился, сказал, чтобы домой не возвращался, пока дурь из головы не выйдет. — Эх, ты, дядь Мить! — Поучи еще, — бурчит старик, а затем вздыхает и говорит другим голосом: — А может, оно и к лучшему. Пускай там остается, нечего ему тут делать. Сосед тоже вздыхает. — Эт да, — говорит дядя Саша. — Чего ему тут делать-то? Я с матерью, Нюрка, ты, да баб Галя. — Ненадолго, — сухо подмечает старик. — Скоро кроме вас с Нюркой никого и не останется. — Типун тебе на язык, дядь Мить! — сердится дядя Саша. — Мать, глядишь, еще лет двадцать меня доставать будет, дай бог. Да и ты, вон, не такой и старый еще. Старик отмахивается. — А вообще, прав ты, дядь Мить, как ни смотри. Все тут останемся, так и… э-эх! Сосед наливает еще по рюмке, и они вместе с Дмитрием Алексеевичем выпивают, а затем только молча сидят, пока не приходит тетя Нюра в пропахшем жареной картошкой фартуке. — Сколько пить можно. — Хмурится она, заходя без приглашения. — Да ладно тебе, Нюрка, — печально отвечает ей сосед, — дядь Мишу мы поминаем. Тетя Нюра остается недовольна, но вздыхает, просит не пить и куда-то уходит, а затем возвращается с горячей сковородой жареной картошки, ставит ее посередине стола и присаживается рядом с дядей Сашей, раздав вилки. — Держите, дядь Мить, — протягивает она вилку старику. Старик берет вилку, поворачивается, откладывает на край стола остывшую трубку, а дядя Саша наливает самогон в третью рюмку, которую принесла с собой тетя Нюра. — Ну, дай бог тебе здоровья… э-э, земля пухом! — Запутывается дядя Саша и тут же получает от тети Нюры подзатыльник. — Уже, небось, всех помянуть успел? Наклюкался! Старик наблюдает за ними не без интереса, но тетя Нюра сразу печально вздыхает, а дядя Саша так ничего ей и не говорит, хотя и так видно, что не сердится. Выпив, перекусив и выслушав тетю Нюру, сосед с дедом еще какое-то время молчат, а потом дядя Саша вновь заговаривает. — Дядь Мить, расскажи одно, а? — зовет сосед. — Ты чего с завода ушел? Тетя Нюра перестает вздыхать и прислушивается, а дед отворачивается, достает махорку и начинает забивать трубку вновь. — Будто ты сам не знаешь. — Ну скажи, а? — Да чего? — вздыхает старик, делает паузу, но потом решается ответить. — Придумал я станок. Ну, то есть как, придумал? Сделал лучше тот, что на заводе был, чтобы он железа пропускал больше, а бензина жрал меньше… ну да это давно было. — Ну-ну! И чего? — не отстает сосед. — Чего? Сделал, проверил, что все работает, как надо, доложил начальнику, как положено, а тот…. — А он чего? — вмешивается тетя Нюра. — Орал на меня битый час, как на беспризорника какого-то, говорил, что под суд отдаст…. Да только ничего не сделал. Через месяц уволили меня, я в другое место пошел, да там не лучше. А как узнал, что этот хлыщ надбавку получил за то, что я станок ему исправил, так и уехал, а иначе бы, чего доброго, пришиб эту скотину. — Так, значит, потому ты на внука-то рассердился? Старик не отвечает, но донимать его соседи больше не решаются. Тетя Нюра только вздыхает, дядя Саша плюется сердито, и можно поверить, будто они только сейчас узнали эту историю. Еще немного все трое сидят, а потом сосед вскакивает, потрясая кулаками. — Ничего, дядь Мить, ничего! — восклицает он решительно. — Руки-ноги есть — проживем! Вскоре они с тетей Нюрой уходят, а Дмитрий Алексеевич еще долго сидит, отбиваясь от неприятных мыслей, уносящих его из маленькой деревни в ненавистный город, вслед за покинувшим старика внуком.