Глава восьмая. Аппарат

— Нюрка, — зовет дядя Саша из-за стола. — Чего думаешь, может, сходить до дядь Мити, а? Тетя Нюра, не выспавшись за ночь, приготовив завтрак, легла обратно в кровать, чтобы хоть немного отдохнуть, но заснуть у нее не получается, и только женщина слышит голос дяди Саши, как сразу встает и подсаживается к нему. — Ну и чего ты сделаешь, а? — Как чего? — изумляется дядя Саша. — А Егорку хоронить он сам будет? — Ах! — вздыхает тетя Нюра. — Ох, а я ж и не думала…. — То-то, — хмурится дядя Саша. — Вот, что. Пойду я, схожу до дядь Мити, узнаю, чего помочь. С огородом-то мы все равно управились, а остальное я потом уж доделаю. Когда сосед приходит к Дмитрию Алексеевичу домой, то еще от калитки слышит звуки работы. Сразу дядя Саша верно угадывает направление и идет в мастерскую, а там, едва открыв дверь, встает с печальным лицом и не решается позвать старика, пока тот сам его не заметит. Дмитрий Алексеевич будто ничего не видит. Он заканчивает чистить доски, установив сколоченный за ночь гроб на стулья. Под ногами старика успевает скопиться целая куча опилок, и, глядя на Дмитрия Алексеевича, дядя Саша проникается сожалением настолько, что долго не может ничего сказать. — Дядь Мить, — зовет он, наконец, видя, что старик его не замечает. — Тебе… это… давай, помогу чего. Дядя Саша тут же сходит с места, но старик его останавливает жестом. Впрочем, как только Дмитрий Алексеевич поднимает глаза, уже одного его усталого взгляда оказывается достаточно, чтобы дядя Саша вновь остановился. — Не надо, — тихо говорит Дмитрий Алексеевич. — Я уж все почти. Дядя Саша чувствует себя неуютно, глядя на то, как старик изготавливает гроб, но вмешиваться не решается, понимая, отчего эту работу Дмитрий Алексеевич хочет сделать сам. По мастерской разносится запах лака, но старика это, кажется, нисколько не беспокоит. Вскоре у дяди Саши начинает кружиться голова, и он открывает дверь на улицу и распахивает окна, бубня несмело, что нельзя дышать этой отравой, но старик по-прежнему не обращает на него внимания. А как только Дмитрий Алексеевич заканчивает гроб, он тут же, ничего не объясняя, отправляется на улицу. Дядя Саша идет следом. Он присаживается на лавку вместе со стариком, хмурится, глядя, как Дмитрий Алексеевич забивает трубку, но ничего не говорит. Вскоре Дмитрий Алексеевич сам просит соседа помочь. Не дожидаясь, когда гроб полностью высохнет, едва лак успевает подсохнуть хоть немного, старик отправляется вместе с соседом копать могилу на старом деревенском кладбище. Уже к вечеру Егора хоронят. Снова тетя Нюра в спешке умудряется наготовить еды, надевает единственное черное платье, заставляет дядю Сашу надеть пиджак и рубаху, несмотря на то, что строгих брюк у него уже не осталось, и все трое собираются за столом в доме старика. Вечер холодом навевает лишь больше грусти. Теперь уже соседи пытаются хоть немного поддержать старика разговором, но за столом опять почти целый вечер все так и сидят молча. Хотя, Дмитрий Алексеевич ест много и хорошо, будто к нему вернулся юношеский аппетит, так что тетя Нюра, видя это, даже слабо, печально улыбается. А затем вечер оканчивается, старик отправляет всех по домам, но тетя Нюра настаивает, что сама уберется со стола. Оставив Дмитрия Алексеевича в пустом доме, молчаливого, хмурого и усталого, и дядя Саша, и тетя Нюра испытывают беспокойство, но только и могут излить его друг другу в словах. Разве что дядя Саша намеревается прийти к старику и на следующий день, помочь с делами, и тетя Нюра молча поддерживает его стремление, крепче прижав к себе дядь Сашину руку. На следующий день, еще прежде, чем дядя Саша намеревается пойти к старику, он с тетей Нюрой оба замечают машину, приехавшую по грязной дороге к дому старика. Впрочем, пока сосед торопливо собирается, чтобы узнать, что произошло, и кому понадобилось в такое время тревожить старого дядю Митю, Дмитрий Алексеевич уже встречает незнакомца у порога своего дома. Скрипит калитка. Представительный мужчина, смущенно заулыбавшись, пробирается в чистых туфлях между грязных луж, медлит на входе, увидев старика, но потом сразу заходит внутрь. — Простите… я…, — улыбается мужчина в брюках и теплом свитере, поправляя на ходу очки. — Вы не против, что я так врываюсь? На самом деле, у меня очень важное дело! Заговорив об этом, незнакомец мгновенно изменяется. Он будто забывает, что врывается в чужой дом без приглашения и уже прошел за калитку. Наклонившись чуть вперед, отчего живот незнакомца кажется еще больше, мужчина с обеспокоенным видом смотрит на Дмитрия Алексеевича, сложив ладони. — Это ведь здесь живет Егор Светлицкий, верно? Дмитрий Алексеевич хмурится, но выдыхает и успокаивается. — Нет, — отвечает дед сухим, но обычным голосом. — Здесь он уже не живет. Незнакомец теряется всего на миг, но потом начинает улыбаться и подступает ближе. — А, ха-ха. Понимаю. Он, наверное, уже съехал. — Подходит мужчина ближе, выпрямившись. Старик его не гонит, не останавливает, но в глаза больше не смотрит, отматывая старую веревку. — А вы… его родственник, верно? — не отстает незнакомец, заговаривая быстрее. — У меня очень радостная новость! Вы должны помочь найти Егора. Видите ли, из общежития он съехал еще летом, а результаты мы получили только сейчас…. Мужчина подсаживается к старику на лавку, всем корпусом оборачиваясь к Дмитрию Алексеевичу, и говорить начинает все быстрее. — Ваш… внук, правильно? Светлицкий Егор? — продолжает незнакомец. — Он разработал потрясающее решение для системы охлаждения реактора, которое позволит еще лучше использовать энергию тепла в работе аппарата! Мужчина подсаживается еще ближе. Он говорит увлеченно и не перестает улыбаться, но старик не проявляет интереса, продолжая отматывать веревку. — Эм… наш институт участвует в работе спускаемого аппарата… — объясняет незнакомец, но видит отсутствие у старика интереса и немного успокаивается. — Вам, наверное, эта технология все равно незнакома, но вы можете гордиться внуком! Это потрясающее достижение! Нам уже поступило несколько предложений… видите ли, во время работы над проектом, он еще числился в исследовательской группе, поэтому… в общем, помогите его отыскать. У нас остался только этот адрес и…. — А вон, там. По дороге до холма, — указывает Дмитрий Алексеевич в сторону, и мужчина, с радостным выражением на лице, торопливо поднимается с лавки, но старик лишь после добавляет: — Крайняя могилка. Свежая. Мужчина делает шаг, застывает, теряет улыбку, поворачивается и глядит растерянно. — Постойте… как? — недоумевает он. — Должно быть, это какая-то ошибка? Старик поднимает хмурый, усталый взгляд, и незнакомец лишь сейчас замечает на его лице тяжелое выражение, которое он сначала принял за обычную старческую хмурость. — Думаешь, я живого внука по ошибке похоронил? Незнакомец становится еще печальнее, молчит, но не теряется. С тяжестью выдохнув, он медлит секунду, потом садится рядом и упирается взглядом в землю, снимает очки и протирает глаза и только после заговаривает. — Вы правы. Простите, — говорит мужчина. — Это так… внезапно. Старик тоже вздыхает, перестает хмуриться и продолжает расправлять старую, запутавшуюся узлами веревку. — Знаете, у меня довольно много студентов, — поворачивается мужчина через несколько мгновений. — У Егора я преподавал еще на первом курсе, но лично мы познакомились только на четвертом. Очень талантливый мальчик… был. Еще несколько мгновений он ничего не говорит, но и старик не заговаривает, впрочем, и прогонять незнакомца тоже не торопится. — На пятом, мы работали в одной группе, — печально улыбается мужчина. — Он, знаете, очень своевольничал. Постоянно спорил. Я уже собирался его выгнать, если честно, но потом оказалось, что мальчик на удивление талантливый. Дядя Саша встает у калитки, слушает, но его пока не замечают, и он сам не торопится себя выдать. — Так… так мы и работали, — вздыхает незнакомец, поворачивается и глядит проникновенно на старика, держа очки. Он касается Дмитрия Алексеевича за плечо, а тот не убирает руку. Дмитрий Алексеевич даже замирает, переставая разматывать веревку, и не двигается, слушая. — Я искренне вам соболезную, — говорит мужчина. — Таких талантливых людей очень мало. И, я знаю, это ничего не изменит, но все же выслушайте. До конца я и сам всего не знаю, но мы с группой… с Егором, мы работали над спускаемым аппаратом. Понимаете? Эм, я вот что хочу сказать, некоторым за целую жизнь не удается такого добиться, но затею Егора уже утвердили. Это значит, лет через пять или десять на одной из планет нашей системы будет трудиться робот, в создании которого успел поучаствовать Егор. Мужчина крепче сжимает плечо старика, аккуратно похлопывает и убирает руку, но Дмитрий Алексеевич по-прежнему не шевелится. — Так что, когда посмотрите в небо, знайте, — продолжает мужчина с печальной улыбкой, — где-то там частичка его души, трудится на благо человечества, исследует новые миры…. Я знаю, это ничем не поможет, но это… это хотя бы что-то. Вздохнув и не дождавшись никакой реакции, мужчина встает, хочет попрощаться, но взглядывает на старика еще раз и не осмеливается. С хмурым лицом он идет к калитке, там замечает дядю Сашу, здоровается кивком, садится в машину и навсегда исчезает из жизни этой маленькой деревни. Дядя Саша, взглядом проводив машину, уехавшую к холму, тут же заходит во двор и садится рядом с Дмитрием Алексеевичем. Впрочем, слов он не находит, а пока раздумывает, как предложить свою помощь, старик уже сам успевает оклематься, и только дядя Саша открывает рот, как Дмитрий Алексеевич уже заговаривает. — Ну-ка, подержи, — отдает старик конец веревки. Сосед заминается, берется за веревку и держит, хотя и сидит с недоуменным выражением. Он лишь следит, как дед проводит с веревкой нехитрые манипуляции, не успевает ничего понять, а Дмитрий Алексеевич уже забирает веревку обратно, сматывает, присаживается на лавку и раскуривает трубку. Дядя Саша опять собирается заговорить, но вновь слишком медлит, и только открывает рот, как старик заговаривает сам. — Ну, значит… как-то так, — тихо бубнит старик. — Чего это, дядь Мить? — Да ничего, — отмахивается Дмитрий Алексеевич. — Ты, вот что, иди-ка домой, своими делами занимайся, глаза мне тут не мозоль. Вечером зайди, а можешь и даже утром. — Ага, дядь Мить, конечно, — сразу отзывается сосед. — А чего? Помочь тебе надо будет? Взять с собой чего-нибудь? Старик вновь отмахивается. — Не надо ничего. Машину эту заберешь, которой Егор землю копал. Мне она все равно уже без надобности. И, это, вот еще что, деньги там, найдешь, с запиской. Ну все, иди. Сам Дмитрий Алексеевич поднимается и с веревкой уходит в дом. Сосед же продолжает сидеть, пытаясь сложить в уме какой-то сумбурный поток информации, которой только что поделился старик. Затем дядя Саша жмет плечами, от изумления заговаривая в голос. — Умом что ли тронулся? Хм, — кривит он губы. Вдруг, раздается грохот, слышно, как кряхтит старик, и дядя Саша тут же вскакивает с лавки и бежит в дом. Дмитрия Алексеевича он находит на полу, рядом с лежащим на боку табуретом и свалившейся на пол люстрой, с веревкой на шее. На миг дядя Саша опять застывает, а потом бросается помогать старику подняться. — Да ты чего делаешь?! — ругается дядя Саша. — Вот же, дурень ты старый! Совсем, что ли?! — Да отстань ты, привязался, — спокойно говорит Дмитрий Алексеевич, отбиваясь от помощи. — Домой иди, говорю. Без тебя решу, чего мне делать. Дядя Саша отпускает старика, замечает на тумбе бумажку и деньги, тут же хватает записку и читает ее вслух растерянным и торопливым голосом. — Все, что есть, завещаю вам, — читает сосед, пропуская свое и теть Нюрино имена и проглатывая слова. — Денег хватит… похоронить… рядом с внуком. Да ты сдурел что ли, дед?! Дмитрий Алексеевич спокойно поднимается. — А чего еще делать? Ждать, когда смерть сама придет? Дядя Саша подходит ближе и трясет кулаком. — Сам бы тебя стукнул, ежели б не…. Он не договаривает. Миг спустя дядя Саша понимает, что старика надолго оставлять нельзя, хмурится, сердится, корчится, рвет записку и сует в карман, грозит пальцем и велит сидеть на месте, а сам со всех ног убегает домой. — Нюрка! Нюрка! — слышит женщина беспокойный голос дяди Саши, вытирает об фартук руки и сразу бежит на крыльцо. — Нюрка! Нюрка! — продолжает дядя Саша звать, даже когда видит женщину на крыльце. — Ну чего разорался? Чего? — торопливо, с недовольством, но взволнованно спрашивает она. — Чего случилось-то? — Там… это… дядь Митя…. — Ах! — закрывает тетя Нюра рот ладонью. — Да чего ах?! — выпрямляется дядя Саша, теряя отдышку. — Чего ахаешь, дура. Накаркаешь еще! Дядь Митя там, дурак старый…. — Ну чего?! — Чего-чего… на люстре взял да и повесился. — Ах! — снова закрывает тетя Нюра рот ладонями. — Тьфу! Говорю ж, не каркай! Люстра возьми да и свались! Ну я услышал грохот, а он… записку написал уже! Ишь! Говорит, вам оставляю все, только похороните! Тетя Нюра замирает на миг, а потом хватается за дядю Сашу обеими руками. — И чего? — Ну чего? Там я его оставил. Надо срочно обоим нам туда, а то, гляди, еще вправду повесится. Тетя Нюра опять замирает, а потом хватает дядю Сашу еще сильнее и встряхивает так, что он едва остается стоять на ногах. — А веревка-то где, дурень?! Веревка где?! — Да какая веревка… а, ну так, там же… веревка-то…. — неуверенно мямлит дядя Саша. Тетя Нюра в третий раз закрывает ладонями рот, но уже без вздоха, а потом разворачивает дядю Сашу и ударяет по спине. — Беги! Дурень! Убьется, ты будешь виноват, так и знай! Сознавая теперь свою ошибку, дядя Саша ударяет по голове ладонью и бросается назад к дому старика. Тетя Нюра, стаптывая калоши, пытается на ходу их поправлять, отстает, спотыкается, чуть не падает, но дяде Саше кричит, чтобы не оглядывался и ее не ждал. Впрочем, оба у калитки оказываются почти одновременно. Тетя Нюра прибегает лишь на пару мгновений позже, останавливается рядом с застывшим у калтки дядей Сашей, поворачивает голову, а когда замечает Дмитрия Алексеевича, то и сама, замерев, на миг перестает дышать. Старик с безмятежным видом раскуривает свежую трубку, не обращая на соседей никакого внимания. На лбу у него краснеет вздувшаяся шишка, воротник растрепан, а на шее висит оборвавшаяся веревка. Дядя Саша с тетей Нюрой переглядываются, открывают калитку, медленно подходят к старику и присаживаются по бокам. — Дядь Мить, — зовет сосед тихим голосом. — Ну нельзя же так-то…. Чего Егорка бы сказал? Дмитрий Алексеевич покашливает, опускает голову и не отвечает. — И правда, дядь Мить, — жалобно и тихо говорит тетя Нюра. — Ну ты чего? — А чего еще? — хриплым, низким басом отвечает старик. И от того, как непривычно звучит его голос, становится не по себе. В голову сразу лезет мысль, что если бы веревка не оборвалась…. Впрочем, ни дядя Саша, ни, тем более, тетя Нюра стараются об этом не думать и оба гонят такие мысли. Только ответить на вопрос старика нечего. Ясно, что нужно что-нибудь сказать, но сказать нечего. — Я ж его все гнал… гнал… — вдруг заговаривает Дмитрий Алексеевич тихим, похрипывающим голосом. — Я же не со зла. Я же, чтобы ему лучше… откуда ж мне было…. — Да мы знаем, дядь Мить, — пытается дядя Саша ободрить. — И Егорка знал! — тут же добавляет тетя Нюра. — Мальчик он у тебя умный, он и сам все понял. — Мы ж с ним, — продолжает старик. — Мы ж с ним, считай, как он учиться поехал, нормально ни разу… эх. Старик отмахивается, хочет раскурить погасшую трубку, но достав спички, так их и не поджигает, а Дядя Саша с теть Нюрой только слушают, и больше ничего не говорят. — А я ему, проваливай, говорю, проваливай, чтоб глаза тебя мои здесь не видели. Я ж думал… если б он в город уехал… а он мне все с этими фонарями. Поставлю, говорит, тогда и уеду. Дмитрий Алексеевич ненадолго умолкает, голову так и не поднимает, а тетя Нюра, осторожно сняв с его шеи петлю, начинает гладить старика по спине. — Ничего, говорю, все равно не получится. А он… знаете, чего? Говорит, ежели не получится, значит, говорит, не старался. Я думал, меня что ли дразнит? Мол, старый дурак, не сумел ничего толкового, вот и приехал обратно в деревню. — Ну что ты, дядь Мить? — успокаивает тетя Нюра. Старик на ее слова не обращает внимания, чуть приподнимается и рассказывает дальше. — А тут сегодня этот… из института кто-то. Говорит, спускающийся аппарат изобретаем, Егорка, мол, ваш, очень помог, сделал там… чего-то с реактором. Сказал, его теперь куда хочешь возьмут. А я ему… вон… там… крайняя могилка. А он… он… в небо, говорит, смотри, приборчик его там, работает…. — Ну-ну, дядь Мить, — жалобно и тихо продолжает успокаивать тетя Нюра, пока дядя Саша только сидит, и ничего не может добавить. А старик вдруг поднимает глаза, заблестевшие от слез, и даже тетя Нюра на миг отводит глаза, боясь, что не сумеет удержаться. — Ну и чего… чего? — вздрагивает голос старика. — Как мне теперь… когда я ему… помню… никому ты, говорю, не нужен тут… и фонари твои…. Старик опускает голову, и на землю у его ног падают две слезы, которые срываются почти одновременно. Дмитрий Алексеевич не плачет, но спокойно говорить уже не может, а затем отирает лицо рукавом, всхлипывает, поднимается и уходит в дом, не давая себя успокаивать. Следом за ним соседи не идут. Они так и остаются сидеть на лавке, а потом тетя Нюра велит дяде Саше присматривать за стариком, а сама отправляется домой за вещами. Так они и остаются в доме старика на ночь, не собираясь оставить его в этот трудный момент одного.