Дедмороз

Полночь.

Пы-Шы просыпается. Осторожно выбирается из кроватки, спускается по лестнице, спешит к елке.

Полночь же.

Елка же.

Вот она стоит, сияет, переливается огоньками в гостиной, ждет Пы-Шы. И маменька, и папенька здесь, и тетя Эа, стоят, улыбаются. И большой зал весь блестит, сияет, как только по большим праздникам бывает, а в другое время Пы-Шы его так ухрюкает, что маменьке с папенькой целый день отмывать.

Пы-Шы оглядывается.

— А… а где?

И то правда. А где. Обещали же дедмороза, а нету дедмороза…

— Он… не пришел?

И нельзя плакать, и сами слезы наворачиваются. А как не наворачиваться, Пы-Шы сам виноват. Плохой мальчик Пы-Шы, очень плохой, и школу прогуливал, и на кратер бегал, куда вообще бегать не велено, и у папеньки бриллиант умыкнул, а что, у папеньки много бриллиантов, подумаешь, одним больше, одним меньше. А бриллиант какой-то там особенный был, чистой воды, ох и попало Пы-Шы.

Так что плохой Пы-Шы.

А раз Пы-Шы плохой, значит, никакой дедмороз и не придет к нему. Где это видано, чтобы к плохим детям дедороз приходил. Не бывать такому.

— Ты чего?

Это маменька спрашивает.

— А…. а дедмо…

И даже выговорить не может про дедмороза, слезы наворачиваются.

— А, приходил, приходил.

— И не разбудили?

Вот взрослые, даже разбудить не подумали, что за народ.

— Ну как же тебя будить-то…

— И…и ушел?

— Да ты посмотри, что он тебе оставил-то!

Пы-Шы так и подскакивает. Оставил. Дедмороз. И то правда, вон, под ёлкой лежит что-то, в коробке со снежинками…

— Ну, давай… открывай.

Это папенька. Ему и самому не терпится узнать, чего там, в коробке дедмороз принес.

Пы-Шы раскрывает. Торопится. Лапками-лапками разрывает упаковку, лапки у Пы-Шы тоненькие, маленькие, числом десять штук, и клювиком, клювиком помогает, и маменька хлопочет, нельзя клювиком, клювик поломаешь…

Нельзя так нельзя.

Пы-Шы и без клювика прожил бы, хоть чистить его каждое утро не пришлось бы.

Коробка открывается.

А там….

Все ахают.

— Красота-то какая, — шепчет маменька.

— Вот научились же игрушки делать, в наши времена не было, — вздыхает тетушка.

— Это же дедмороз! Он все может! — кричит Пы-Шы.

— И то правда. Такое только дедмороз может.

Хрустальный шар. А в шаре город. Как настоящий. Не город — городок, дома, улицы, и церквушка стоит, снегом заметенная, и ратуша, и даже речка течет, и мостик через речку.

Пы-Шы всхлипывает.

— Ты чего?

— А… а… а я совсем не такое хотел… а я… самолет хотел…

— Ну, напиши дедморозу… может, через год… — говорит папенька, — или нет, Весне-Красне напиши, она как придет, подарит…

Пы-Шы всхлипывает. Вроде бы и нехорошо на дедмороза обижаться, уж что подарил, то подарил. А все равно обидно так, уж что-что ждал Пы-Шы, а не это, что он, девчонка, что ли, в шарик играть.

А реветь нельзя. Это маменька говорила, даже если не нравится — нельзя реветь, а то обидится дедмороз, и вообще ничего не принесет больше. Делать нечего, Пы-Шы шар встряхивает, и опять все ах-ах, красота какая, снег полетел…

Снег…

Пропади он, снег этот…

Грустно Пы-Шы.

А как не грустно, чуда ждал, а тут такое. Как будто вообще попутал дедмороз, не тот подарок Пы-Шы отдал, сейчас вернется, заохает, заахает, ошибся я, это девочке одной подарить хотел, а тебе вот, самолет, летает как настоящий, только для маленьких.

Нет.

Никто не приходит, не охает, не ахает.

Медленно оседает в шаре снежок.

Медленно крутятся у Пы-Шы в голове обрывки песенки, которую в школе учили, тихая ночь, святая ночь…

Вот тебе и ночь.

Пы-Шы присматривается.

Не верит себе.

Не понимает.

Так бывает во сне. Когда смотришь в хрустальный шар, а там фигурки оживают, и ходят по маленькому городку, раскланиваются, желают друг другу счастливого рождества, и все такое. И на колокольне звонят в колокола, зовут на всенощную…

— Маменька! Папенька!

И маменька, и папенька бегут, и тетушка Эа бежит, ну что, что такое, спать надо, хорошие детки в это время спят уже…

— Маменька! Папенька! Смотрите!

Смотрят маменька и папенька. Головами качают, надо же, как придумали, до чего техника дошла. Маменька двумя головами покачала, а папенька так и всеми тремя.

И ушли.

И надо спать, а какое там спать, сидит Пы-Шы, смотрит, как ходят маленькие человечки в шаре. Пы-Шы даже вкусностей со стола взял, потихоньку шар приоткрыл, вкусности бросил. То-то народ в шаре обрадовался, кинулись вкусности разбирать…

Полночь.

Паша просыпается. Осторожно выбирается из кроватки, спускается по лестнице, спешит к елке.

Полночь же.

Елка же.

Вот она стоит, сияет, переливается огоньками в гостиной, ждет Пашу. И маменька, и папенька здесь, и тетя Эмма, стоят, улыбаются. И комната убрана, как только по большим праздникам бывает. И картинки пашины по стенам развешаны, это вот дом, это вот маменька с папенькой, это вот Паша, это вот тетя Эмма, а это вот Пы-Шы, его Паша сам придумал, он на Синей Планете живет, её Паша тоже сам придумал. До неё лететь столько, и еще столько, и еще полстолька.

Паша замирает, спрашивает:

— А… война… далеко?

— Далеко, — кивает маменька.

— Далеко, — кивает папенька.

— А сюда не придет?

— Не придет, — говорит маменька.

— Не придет, — говорит папенька.

Смотрят. Улыбаются. И видно по тому, как улыбаются — сами не верят в то, что говорят.

Придет война. Вот сегодня и придет.

Вон она там, гремит, грохочет, там, на востоке, и на западе, и на юге, и на севере. Говорят, Парижа уже нет. И Лондона. И Москвы. А там и до Пашиного городка дойдет. Оружие у них какое-то там новое, ка-акгрохет, так целые города в прах рассыпаются. Так, глядишь, и вся земля рассыплется…

Паша спохватывается.

— А… дедмороз?

Маменька с папенькой глаза опускают.

— Он…

— Не пришел?

— Он приходил… а ты спал…

Паша ревет, не удержали дедмороза.

— Да ты погоди, да ты посмотри, что он тебе принес-то!

Паша смотрит. Постарался дедмороз, сахару достал, и сухариков, ну теперь точно Новый Год будет. В прошлый новый год дедмороз шоколад приносил, и мандарины, и много чего, Паша тогда еще икру красную доедать не хотел. А сейчас бы всё за икру эту отдал, даже трансформера своего, хотя нет, трансформера не отдал бы.

А да. Дедмороз.

— А… он… где?

— Так ушел, у него знаешь детишек-то сколько, ко всем успеть надо!

Паша слезами заливается. Вот так всегда, не успел Паша, не успел. Вечно Паша опаздывает. Он же у дедмороза самое главное попросить хотел, самое-самое-главное-преглавное, а он ушел уже.

— А я… попросить хотел…

— Ну, потом, потом самолетик, может, через год…

Паша знает — не будет никакого через год. И через два. И через двадцать лет. Самолетики только у этого бывают, у сына этого… кто там сейчас в главных ходит…

А Паша другое попросить хотел. Совсем-совсем другое. Важное. Чтобы дедмороз город защитил. Чтобы бомбы на город не падали. И ракеты не летели. А то вон чего делается, вчера ка-а-ак ракета в школу врезалась, ка-а-к школа на кусочки… И солдаты чтобы больше не ходили, не обижали никого, а то вон, Юлю соседскую обидели, она в институт в том году поступила… а они её обидели…

А дедмороз ушел.

И теперь ничего не сделает, ни-че-го.

А за окном уже фейерверки стреляют. Или нет, это не фейерверки, это опять война пришла, окаянная. С севера и с юга, с востока и с запада. Маменька всхлипывает, папенька кулаки сжимает, папенька хромает, папеньку на войну не взяли. Тетя Эмма крестится, ох, свят, свят, Новый Год и тот не пожалели, ничего святого нет…

И Паша ревет, ну почему дедмороз ушел, ну почему, уж лучше бы не сахар принес, а лучше бы город защитил. Это же самое главное, и сахара никакого не надобно, и мандаринов, и шоколада, лишь бы война ушла.

А то война же.

Вон они, ракеты, вспыхивают, на город несутся, горячие, востроносые, злые. Паша раньше ракеты видел, радовался, ура, салют летит, маменька Пашу нахлопала, да что за ребенок такой, вот заберут тебя ракеты, вот будешь знать…

Теперь-то Паша знает.

Хорошо знает.

После того, как Паша с Димулькой поссорился, знать тебя не хочу больше, и все такое. А наутро мириться решил, ну там мирись, мирись, и больше не дерись. К Димульке пошел, у тети Тани спросил, а Димулька выйдет? А тетя Таня слезами залилась…

И вон ракеты, летят, страшные, востроносые, в дом Пашин целятся…

Визжит Паша.

Ну почему дедмороз… Ну почему… ну просил же его Паша, письмо ему писал…

Ракеты замирают.

Разбиваются о невидимую препону.

И еще.

И еще.

Что-то окружило город, плотное кольцо, не кольцо — стена, не стена — шар, бьются ракеты в шар — и пробиться не могут, ломятся солдаты в шар — и проломиться не могут. И самолеты… и танки…

И там, снаружи, небо уже горит, и тучи черные, маменька их тучами смерти называет, а в шаре снег идет, чистый-чистый, белый-белый, и колокол на церквушке звонит, на службу всех собирает…

— Услышал, услышал! — Паша вопит, маменька его утихомиривает, не кричи, не кричи, что за ребенок…

— Дедмороз услышал! Он нас укрыл, укрыл!

И тут уже папенька с маменькой переглядываются. С пяти лет в дедмороза не верили, а тут на тебе. И тетя Эмма крестится, ох свят, свят, ох, грехи…

А война гремит, а война грохочет, вот уже и земля рушится, уже и магма из земли рвется.

Оружие-то новое.

Не кот начихал.

Прозрачный шар отрывается от гибнущей земли, вертится в пустоте. Папенька с маменькой за стены хватаются — а нечего хвататься, никто не падает, даже ни одна тарелка в буфете не упала.

— Смотрите, смотрите!

Это Паша вопит. И никто даже на Пашу не шикает, чтобы не вопил, не скакал, ах что за ребенок…

Еще бы ему не вопить, вон чего делается, летит шар, а вокруг космос, звезды переливаются, красота. Только тетя Эмма крестится, ох, свят, свят…

А потом шар тьма накрыла.

Вот страшно-то.

Тьма-тьмущая.

Только снег летит. И папенька с маменькой свечи зажгли. И тетя Эмма крестится, ох, свят, свят…

А там и тьма ушла. И вместо тьмы тянется к шару что-то разлапистое, ложноножчатое, смотрит фасеточными глазами, жуть такая…

Папенька с маменькой охают. Только Паша не охает, картинку показывает, где он…

— Это Пы-Шы! Это я сам его выдумал! Вот!

Маменька ругаться хочет. А папенька нет, не ругается, спрашивает осторожно:

— Паша… а он…. Добрый?

— Добрый-предобрый! Он елки любит!

— А-а-а, это хорошо, что елки любит…

— А ты говорил, дедмороза не бывает! — не унимается Паша, — а вот бывает, бывает!

— Ну, бывает, бывает… кто бы сомневался-то…